Жёлтый бриллиант

Олег Борисович смутился, вернее, ему было лень пить чай из самовара. Но князь настаивал.

— Я очень хорошо знал Вашу родственницу, я могу многое рассказать.

Дом графа оказался в трех шагах от офиса. В прохладной гостиной, за чаем из тульского медного самовара со швейцарским марципаном князь Ветлицкий и граф Сикорский просидели далеко за полночь. Сикорского оставили ночевать в маленькой гостевой спальне.

Первое открытие, Сикорский — граф. В семье об этом даже не упоминалось. Никогда. После победы Октябрьской революции — эта приставка стоила жизни! Второе открытие, Сикорский узнал практически всю историю жизни Дарьи Сикорской-Головниной. Он почти до конца понял, почему «Голдин леди» перешла в его руки.

Князь Ветлицкий совсем старенький, ему почти 90 лет. Что-то он забывает, путает имена, события, даты. Он долго рассказывает, как из-за «каприза» бабушки, маленький Петя и мама задержались на отдыхе в Бадене. Осень 1917 года была сухая и теплая. Князь Ветлицкий родился в Москве, на Остоженке. Их особняк рядом с особняком балерины Матильды Кшесинской. Конечно, все знают! Но домой так и не вернулись. Папа, Илья Александрович, в декабре приехал в Баден. Он смог вывезти из «пылающей» России все: драгоценности, золото, даже меха. Главное — иконы! Господь помог! Сикорский про себя удивляется: «Надо же, Родина гибнет, а он шубы в Баден везет! А может, именно так и надо! Главное — семью спасти! На этом — все стоит».

Князь Ветлицкий продолжал:

— Устроились мы здесь легко. Все — в Париж! В Париже хорошо с деньгами, а не с «красной звездой» на лбу! Да-с. Вот так, всю жизнь, на этой скале и просидел, как ворон — на цепи. Одинок, никому не нужен!

Олег Борисович устал, хотелось глоток виски. Он и сам одинок и никому не нужен. Но стоит потерпеть, хоть что-то узнать о графине Дарье.

— Позвольте, князь, так что же с графиней Дарьей?

Ветлицкий долго молчал, видимо, он задремал. Неожиданно, он всплеснул руками, глаза заблестели.

— Дарью Силантьевну я впервые увидел в Бадене в 17-м. Летом, до революции. Еще подростком был, но ее лицо помню, как вчера. Очень красива была! Такая красота только у русских женщин. Поверьте мне, старику!

Сикорский улыбнулся, он плохо разбирался в женской красоте.

— Дарья Силантьевна была в инвалидной коляске. Ее сопровождал представительный господин, немного старше. Видимо, ее муж.

Году в 24-м она неожиданно появилась в Лихтенштейне. Мы оказались соседями. Что говорить, сами видите! Старинные дома вплотную были пристроены друг к другу, как крепостная стена. Графиня Дарья стала вести дела «Голдин леди». Приезжала на американском автомобиле из Парижа, жила здесь два-три дня, и уезжала обратно. Она ни с кем не общалась, даже не кланялась! Но шила в мешке не утаишь! Подружка моей горничной, была «подружкой» клерка из кампании «Голдин Леди». Клерк по большому секрету рассказал, что муж графини «ушел в Россию», в 19-м или в — 20-м году, и не вернулся. Много позже какой-то родственник из Петербурга, не указав своего имени, тайком переслал графине Дарье весточку. В ней сообщалось, что ее муж, Иван Головнин, скончался зимой 1920 года от туберкулеза или, возможно, от тифа в Ленинграде. На берегу канала Грибоедова, у стен Храма Спаса-на-крови нашли его тело и сбросили в воду.

В последний раз графиня Дарья была здесь пять лет назад. Совсем старая, она сидела в коляске, как мумия. Неожиданно громким голосом, графиня попросила князя Ветлицкого подойти к ней.

— Я скоро умру. Сюда приедут наследники. Бог знает, кто приедет. Вам поручаю, князь, больше некому! Незаметно следите за всеми! Должно быть кольцо на руке. Очень старое, из африканского золота, в лапах — желтый бриллиант в 34 карата, почти не блестит. Тому человеку и отдайте ключ. Это ключ от моего секретера в спальне. Конечно, в Париже. В левом нижнем ящике — мой дневник. Отдайте! Ради Христа и России!

Графиня просунула через кованую решетку палисадника плотный пластиковый конверт и, не сказав ни слова, покатила в инвалидной коляске к автомобильной стоянке, где ее ждал специально оборудованный «Паккард».

Две недели, проведенные в лучшей частной клинике Цюриха, окончательно испортили настроение Сикорскому. Ему категорически запретили употреблять алкоголь и курить.

Необходимо ехать в Париж и во что бы то ни стало найти дневник графини Дарьи. Если дневник еще цел и невредим! После даты «ухода» старушки и до сего дня прошел почти год! Дом, конечно, под охраной. Но что это за охрана? Судя по документам, дворец «Ивана Головнина» — одно из наиболее красивых зданий в Париже. Совокупная стоимость предметов внутреннего убранства и интерьера не имеет границ. Само здание не оценивалось. Но, графиню Дарью волновал только дневник! Его необходимо срочно добыть.

Переезд из Лихтенштейна в Цюрих, оттуда в Париж сверхскоростным комфортабельным поездом занял несколько часов. Далее вышла заминка. Нового владельца охрана не пускала «домой» без резолюций и подписей чиновников Мэрии Парижа. Пришлось два дня жить в отеле, обивать пороги чиновничьих кабинетов. Наконец, ключи от дома в кармане.

Дом оказался не домом, а филиалом Лувра и Эрмитажа с элементами Русского музея и Третьяковской галереи. Жить в таком доме нельзя, как нельзя жить ни в одном из вышеперечисленных музеев или других музеев мира. Олег Борисович долго ходил по дворцу, вернее, он гулял по музею. Ощущения «личной причастности» ко всему тому, что он видел, у него не было и не могло быть. Дом создавался годами, поколениями неизвестных ему людей. Для него здесь — все чужое.

В каждом доме, от деревенской избы, питерской или московской хрущевки до элитного жилища, есть своя внутренняя логика развития, свой смысл. Возможно, смысл жизни, когда-то был и в этом доме, но с «уходом» хозяйки он исчез.

Особняк изнутри был грамотно законсервирован. На люстрах — марлевые мешки, на мягкой мебели — плотные чехлы. Огромные композиции из фарфора — под стеклянными колпаками. Везде — сигнализация. Сторож, который охранял дом еще «при графине», неотступно следовал за «месье Сикорски» и не спускал с него глаз. Олег Борисович строго посмотрел на прислугу и машинально показал указательным пальцем левой руки на изредка мигающий датчик. Бриллиант сверкнул, как желтый сигнал светофора.

— Отключи сигнализацию и оставь меня в одиночестве.

Сторож поклонился и ушел. Датчики перестали мигать.

Наконец, спальня. Небольшая комната на втором этаже, с древним лифтом. Сикорский вошел в комнату. Сердце бешено заколотилось, руки затряслись. В помещении было очень душно и почти темно. В воздухе все еще сохранился запах лекарств и ладана. Потушенная лампадка висела в углу, среди православных, очень старых икон. Олег Сикорский перекрестился, хотя никогда не считал себя верующим.

Около окна стоял изящный резной секретер — обязательный атрибут каждой светской дамы. Дневник нашелся быстро. Это был толстый блокнот в сильно потертом кожаном переплете. Но как в чем нести эту, поистине бесценную, реликвию? Сикорский предчувствовал, что в этом дневнике не только страдания искалеченной молодой женщины, но и другие важные для потомков сведения. Гибель мужа графини Дарьи, кольцо как «сигнал доверия» — все подтверждало его догадки. Пластиковый пакет или бумажный конверт Сикорский, конечно, не додумался взять. На столе лежала пожелтевшая от времени бельгийская кружевная салфетка. Сикорский взял салфетку. На столе остался более яркий квадрат полированного дерева. Он положил салфетку обратно. По лбу катился пот. Почему он оставил портфель в отеле? Ведь он никогда с ним не расстается! Он открыл ящик комода, там лежало дамское белье. Он открыл другой ящик. Вот! Постельное белье.

Бесценный дневник завернут в две наволочки и засунут за ремень брюк, под рубашку. Пиджак застегнут на все пуговицы.

Отель в Париже, такси, самолет, Ленинград.

Измученный и постаревший Олег Борисович вернулся в родной Ленинград заведовать кафедрой жидких углеродных соединений.