Непутевая

К тому времени, когда во дворе раздавался цокот копыт, у меня уже был готов обед: соевые оладьи, крокеты или соевый плов. Мы садились вчетвером за скрипучий стол, ели и нахваливали мое кулинарное искусство.

— Очень вкусно, Джинни! — говорила Эдди.

— Вкусно, — вторили ей Мона и Этель.

— И очень полезно, — прибавляла я.

Однажды утром я сидела за вышивкой, как вдруг в дверь постучали. Я испугалась, но приоткрыла дверь и увидела Лаверну. За спиной у нее висел рюкзак, в руках — фланелевая сумка. Она выглядела очень соблазнительно в кокетливом комбинезоне и клетчатой рубашке.

— Привет, Джинни.

— Что тебе нужно? — грубо отозвалась я.

— Я хочу жить с вами.

— Спятила? Тебя что, выгнали твои дружки?

— Я сыта ими по горло!

Я подозрительно посмотрела на нее, но разрешила войти. Она сбросила на пол рюкзак и огляделась. Я преисполнилась гордостью: по сравнению с тем омерзительным местом, откуда она явилась, у нас царили чистота и порядок.

— Я не знаю, Лаверна. Не знаю, можно ли тебе остаться. Послушаем, что скажут остальные.

— Я понимаю. Они не одобряют моих сексуальных наклонностей. — Она привычно облизала нижнюю губу и медленно провела по ней средним пальцем.

— Мягко сказано.

— Но с этим покончено! Я никогда не захочу мужчину.

В эту минуту, запачкав сапогами мой чистый пол, вошли Эдди, Этель и Мона.

— Разувайтесь! — крикнула я точь-в-точь как домохозяйка в дневных сериалах.

Они разулись и молча уставились на Лаверну.

— Так-так, — наконец заговорила Эдди. — Провалиться мне на месте, если это не мужская подстилка. Чем обязаны видеть тебя в нашей целомудренной обители?

Лаверна нервно хихикнула.

— Она хочет жить с нами, — объяснила я.

— Здесь?

— Я никогда в жизни не захочу мужчину!

— Неужели?

— Честное слово! Я сыта ими по горло! Они меня совсем разочаровали. Они — ненасытные животные. Поверьте мне! Мне хватит вибратора!

Мы рассмеялись и сели уплетать мои соевые котлеты.

Настало время пойти в народ. Мы так долго тянули с этим, потому что знали, какого мнения о нас горожане: «Соевые бабы — это коммунистки, лесбиянки и атеистки». Ферма Свободы встала на ноги, небогатый урожай уже находился в пыльном подвале, на подносах или в кувшинах; дрова для плиты и сахарного склада заготовлены, наколоты и сложены. Пришло время спуститься в Старкс-Бог и смешаться с народом, ради которого мы выбрали себе такой тяжкий удел. Пора повернуть их головы и сердца к революции!

Нашим первым актом солидарности было посещение собрания доноров, которое проходило в Халлспорте средней школы. Там я впервые увидела Айру. Не может быть, чтобы я не встречала его раньше, — он был самым активным молодым бизнесменом, президентом добровольного пожарного общества, завсегдатаем дансинга и членом похоронной комиссии. Но запомнила я его именно там — в средней школе.

Мы явились впятером в одинаковых куртках дровосеков, армейских брюках цвета хаки и зеленых резиновых сапогах. Все замерли, когда мы называли свои имена приветливой седовласой даме за столиком. Мы сели рядышком на складные стулья и стали ждать, когда нас вызовет накрахмаленная медсестра. Часть зала занимали деревянные койки на колесиках с пластиковыми сосудами по бокам. Из сосудов торчали трубки, через которые из вен лежащих доноров в них текла кровь. В углу устроили буфет, где оставшиеся в живых болтали и чавкали пончиками. Я узнала владельца фуражного магазина, фермера, живущего вниз по дороге в город, еще пару человек и приободрилась: моя кровь смешается с кровью знакомых. Мы были заодно в благородном деле.

Нас по очереди вызвали к медсестре и уложили на койки отдавать свою кровь на благо общества: она вольется в вены вермонтских фермеров, если их придавит трактор; вермонтских женщин, потерявших кровь при родах; вермонтских детей, упавших с санок на ледяной горке. Мы были очень горды собой. В буфете к нам тоже обращались с глубокомысленным «Вам не холодно?» или «Смотрите, какие снеговые тучи несет с севера». После пончиков и кока-колы мы направились к дверям.

Там, раздавая маленькие красные сердечки, стоял Айра Блисс, страховой агент миссурийской компании и владелец зала демонстрации снегоходов. У него были высокие скулы, полные губы, карие широко поставленные глаза и густые брови, придававшие лицу испуганное выражение. Темные вьющиеся волосы падали на потный лоб. Он походил на усталого пирата, спрыгнувшего с римского корабля. Под тесной красной спортивной курткой угадывались развитые мускулы, а из-под расстегнутых на груди пуговиц торчали черные завитки. Он стоял прямо в двери; ноздри трепетали, как у бегущего коня. Оглядываясь назад, я могу поклясться, мы обменялись страстными взглядами. Но в тот момент я спокойно смотрела, как он прикрепляет к воротнику моей куртки пластмассовое сердечко, как цветок к корсажу возлюбленной.

— Спасибо, девочки, — улыбнулся он, — спасибо за помощь нашим парням во Вьетнаме.

Мы с Эдди остолбенели.

— Разве это для них? — наконец пробормотала Эдди. — Я думала, это для банка крови, обслуживающего Вермонт.

— Обычно так и бывает, — улыбнулся своей приятной улыбкой Айра. — Но сегодня это специально для американских солдат.

Всю дорогу домой бледная Эдди держала мою руку. Мы были разочарованы, хотя разочарование немного скрасилось тем, что нас по ошибке назвали девочками.

В следующий раз я увидела Айру при менее приятных обстоятельствах. Наши доходы стали нас беспокоить. Дело в том, что мы по-прежнему посылали чеки в подпольные театральные студии и революционно настроенные бары в Бостоне, но, не бывая там, не могли проконтролировать, на что идут наши деньги. Эдди решила, что центр реабилитации наркоманов, которому мы тоже помогали, кишит агентами ФБР, и мы вычеркнули его из своего списка. Кроме того, нам хотелось облегчить жизнь городу, расположенному по соседству. Приезжая за покупками, мы видели молодых женщин нашего возраста, но вульгарно толстых, беззубых, с сальными волосами и вдобавок окруженных толпой детей. Эти женщины были нашими сестрами. Они больше нуждались в помощи, чем бостонские наркоманы.

Мы арендовали пустующий магазин на Мейн-стрит, обставили его бросовой мебелью и разложили литературу на тему «Домоводство». Над дверями повесили вывеску: «Центр планирования семьи». Одна из нас дежурила там днем, готовая обсудить с женщинами их проблемы и направить к врачу. В будущем мы надеялись сагитировать их принять участие в движении «За либерализацию абортов». С нами не было только Моны.

— Лучше самоубийство, чем аборт, — сказала она как-то вечером. — Нельзя делать аборт, если отец — человек, которого любишь или который любит тебя. Это все равно что отрезать руку или ногу.

— Иногда можно пожертвовать и конечностью на благо народа, — отрезала Эдди.

Через десять дней у нас появились клиентки. Первой пришла тщедушная молодая женщина с бегающими глазками. Она проскользнула в дверь и нервозно оглянулась: не видит ли ее кто из соседей.

— Могу я помочь вам? — сердечно спросила я.

— Я… — Она скорчилась перед прилавком, опустила глаза и покраснела. — Я хотела бы… сделать это.

— Да, конечно, — с улыбкой сказала я, решив, что передо мной — юная девственница, вступившая в предательское море секса, или старшеклассница, чью нежелательную беременность я могу предотвратить. — Не хотите ли присесть?

Она неловко взгромоздилась на стул, готовая тотчас убежать.

— Ну, — начала я, подыскивая тактичные слова. — Вы давно знаете своего… партнера?

Она странно посмотрела на меня.

— Да. По-моему, мы женаты уже четыре года, но ничего не получается.

— Вы хотите сказать, — осторожно продолжала я, — что замужем уже четыре года, но у вас ничего не получается?

— Что не получается? — испугалась она.

— Ну, вы сами знаете. — Меня так и подмывало сказать «трахнуться», но я понимала, что нужно вспомнить синоним, а в голову, как назло, ничего не приходило. — Это.