Импровизация на тему любви

Это ужасно: просыпаться рядом с женщиной, на которую тебе ровным счетом наплевать. Особенно в воскресенье, когда ты начинаешь паниковать, что тебе придется провести с ней весь день. Однажды я притворился, что мне надо идти на работу. Я оделся, мы вышли на улицу, потом я попрощался, обошел вокруг дома, вернулся к себе и лег спать. Сколько бессмысленных, ненужных историй. Когда я был моложе, был один случай… Девушка проснулась и увидела у меня в руках свой кошелек. Так она стала кричать, что я хотел ее ограбить, и выскочила из дому. Я не успел объяснить ей, что всего лишь искал ее документы, чтобы вспомнить, как ее зовут… Часто случалось, что я просыпался с женщинами, которые, прощаясь, оставляли свой номер телефона, а я не знал, на какое имя его записать. «Запиши сама», — просил я. А потом, когда они уходили, я пролистывал книжку, отыскивая новое имя.

Однажды утром я выглянул в окно ванной и обнаружил, что внутренний дворик, где несколько месяцев назад я оставил отпечаток ангела на снегу, теперь весь утопает в цветах. Моего ангела больше не было. И именно в ту минуту пришло сообщение от Моники. Не так давно я возобновил отношения с ней. Я вспомнил об игре в номинации, которой мы забавлялись с Микелой, и решил, что Монику надо поместить в рубрику «Количество прощаний». Я, наверное, не меньше тысячи раз говорил себе «хватит» сразу же после того, как отдирал ее. И каждый раз верил, что так и будет. Но стоило получить от Моники SMS с вопросом «Ты занят?», как через полчаса мы снова совокуплялись. Но даже с Моникой я не мог забыться.

Я прочел ее послание: «Увидимся вечером? Я хочу тебя» — и впервые ответил: «Нет».

В последующие дни меня не особенно удивили полные ненависти сообщения. Все лучше, чем кулаки ее жениха, думал я.

Прошло уже два месяца, как я уехал из Нью-Йорка и расстался с Микелой, но я все не мог успокоиться.

Из-за своего внезапною отъезда я потерял один день с Микелой, и у меня все чаще стало появляться желание вернуться в Нью-Йорк, чтобы прожить с ней этот оставшийся день. Вероятно, именно этого мне и не хватало: еще одного дня.

Я уже не однажды думал о том, чтобы вернуться к Микеле, и никому не говорил об этом, даже Сильвии. В первый раз я подумал об этом, когда вместе с мамой разбирал вещи в доме бабушки. Выдвигая многочисленные ящики, рассматривая содержимое коробок и связывая баулы, я припомнил, как в детстве бабушка рассказывала мне и моим кузенам, что ее отец, когда она была маленькой, подарил ей волшебный мешок, только она не знает, куда он подевался. Стоит положить в мешок любую картинку, как на другой день вытаскиваешь из него изображенную на ней вещь, только настоящую. Поэтому я с кузенами дни напролет искал этот мешок и вырезал из журналов то, что мне хотелось получить. Пусть эти вещи по размеру и были больше мешка. Однажды мой кузен спросил у бабушки, может ли мешок сделать так, чтобы из него появился танк. У нас была папка, полная вырезок: космические корабли, велосипеды, паровозы, лошади… Я даже вырезал фотографию маленького мальчика, потому что мне хотелось братика.

Пока я копался в бабушкиных вещах, я вообразил, что нашел волшебный мешок, и спросил себя, что бы хотел получить. Ничего из материального мира мне не было нужно. Ни новой машины, ни денег, ни дома. Если бы я мог выбрать, как в волшебной лампе Аладдина, три вещи, я бы попросил: мгновения, часы, минуты…

В доме бабушки я понял, что больше всего хочу вернуть то, что было утрачено. Я подумал, что хочу вернуть воскресные дни, проведенные вместе с отцом, и те редкие минуты, когда он брал меня на руки. И еще мне хотелось вернуть мой день с Лаурой, наш «первый раз». Я очень хотел, чтобы бабушка вновь погладила меня по голове, я очень хотел съесть ее лазанью, услышать ее голос. Я хотел вернуть и тот день, когда сломал машину Андреа, но только теперь я бы не стал делать этого. Я вернул бы утренний трамвай, в котором ехала Микела. Свою собаку, которая умерла и о которой я тосковал, словно она была человеком. Когда Коки умерла, я переживал так, как будто умер кто-то из нашей семьи. Я даже поссорился с одним типом, который сказал: «Да, жаль, конечно, но все-таки это собака, а не человек». А мне было так плохо, что я не могу вспоминать об этом без боли в сердце до сих пор. Возможно, собака казалась мне единственным живым существом, которое понимало и любило меня. Коки болела, и в день ее смерти я сам отвез ее к ветеринару, чтобы ей сделали укол, усыпили ее. Вернее, ей сделали три укола. Первый, чтобы успокоить, второй со снотворным, а третий был летальный. Никогда не забуду выражения ее глаз, когда я вез ее в клинику. У меня было ощущение, что Коки знала, куда мы едем, и в то мгновение, когда ей сделали последний укол, я был уверен, что она все поняла.

Если бы я когда-нибудь нашел тот, бабушкин, мешок, я бы не стал просить ничего нового. Я бы попросил, чтобы мне вернули то, что принадлежало мне. Но, наверное, самым сокровенным желанием было бы вернуть время, проведенное с Микелой…

В другой раз я серьезно задумался над тем, чтобы вернуться в Америку, после разговора с Сильвией. В то время я часто ходил с ней смотреть новые квартиры. Агентство недвижимости принадлежало нашему общему знакомому. Однажды она нашла квартиру, которая ей понравилась, и попросила меня пойти с ней туда вечером, после ужина, потому что ей хотелось посмотреть на вид из окна в это время суток. Так мы и коротали вечер, усевшись на полу в совершенно пустой комнате. Мы прихватили с собой две пиццы в упаковке и пару бутылок пива. Квартира оказалась красивой, как и описывалось в рекламном объявлении. Я всегда отличался богатым воображением, поэтому, когда я читаю рекламу, мне обычно хватает двух-трех предложений, чтобы увидеть перед собой достойное жилище. Я представляю просторные комнаты и изящный дизайн в моих любимых тонах. Однако, после того как я побываю на месте, мифы рассеиваются. Но на этот раз самообмана не произошло. Сильвия впоследствии сняла как раз эту квартиру.

У нас с ней в тот вечер состоялся очень искренний разговор, и, может быть, она остановила свой выбор именно на этой квартире вследствие нашего разговора.

Моя подруга была полна энергии, речь ее текла плавно, даже паузы были красноречивыми.

Рассказывая о своих отношениях с Карло, она помогла мне разобраться в том, что касалось нас с Микелой. Она… она как бы очертила круг вопросов.

— В жизни я всегда старалась помочь тем… кого любила. Если я видела, что им тяжело, я готова была выполнить любую их просьбу. Я всегда больше пеклась о счастье других людей, чем о своем собственном Я всегда думала, что если я и сорвусь, то, как кошка, упаду на ноги, а потом легко поднимусь. Но… когда я прошу уделить мне больше внимания, я кажусь избалованной женщиной, в том числе и себе. Ты ведь, Карло, знаешь, какой у меня характер. Извини, я назвала тебя Карло.

— Будь внимательней. Пока моя бабушка звала меня Альберто, все было еще ничего, но Карло, прошу тебя, ни за что меня не называй… Ты помнишь, как бабушка называла меня Альберто?

— Конечно помню.

— Я на днях думал об этом и понял, что все мое детство я пытался заменить для матери отца, а кончилось все тем, что я заменил дедушку для бабушки. Маленький мужчина в доме.

— Мы перестали быть самими собой, и обижаться нам не на кого, кроме как на самих себя.

— А мы еще можем стать самими собой? Снова вернуться на прежнюю траекторию, снова обрести себя?

— Думаю, да. Надо только отважиться на это.

— Я уже решился и съем твою половину пиццы, я вижу, ты больше не хочешь.

— Бери, конечно… Джакомо, знаешь, что я поняла? Ты не можешь не согласиться, что это действительно верно… Я поняла, что хорошо быть рядом с другим человеком, когда отношения помогают каждому подняться на свою высоту.

— В каком смысле «подняться на свою высоту»?

— Например, с Карло я была не той, какой я могла быть в жизни. Но он этого даже не замечал. Его не интересовало, сумела ли я реализовать свои мечты, да и знал ли он вообще, что они у меня были, ведь ему было все равно. Ему было не важно, что я делала, чего я хочу. Для него было важно то, кем я была для него лично. Меня можно было подогнать под его представления, я годилась для его жизни. Он принимал решения, а я должна была подстраиваться под него. Карло всегда воспринимал меня в одном цвете. Мои же действия были бесплодны, в отношениях с ним я не чувствовала себя живой. Он никогда не обращал внимания на перемены в моем настроении, на мою хандру. Он никогда не воспринимал их всерьез. Конечно, в этом была и моя вина. Мне для жизни было недостаточно его любви, потому что это была не та любовь, о которой я мечтала. Это была любовь не мужчины, а ребенка. И это видно по тому, как он повел себя в сложный период наших отношений: стал, как капризный ребенок, подвергать меня моральному шантажу. Его любовь требовала внимания лишь к нему одному.