Импровизация на тему любви

Когда я пришел к ней, она полулежала на веранде в кресле-качалке. Я сел к ней в кресло. Мы молчали, нам не хватало духу заговорить, мы были настолько еще дети, что не могли оценить окружавшую нас тишину. Я думал только о том, как бы мне приступить к главному. Мы прижимались, ласкались, а потом, под предлогом, что на веранде слишком жарко, ушли в комнату.

Жалюзи были приспущены. Помню, что стояла мертвая тишина, которую нарушал только стрекот цикад… Запах моря, комната, в которую пробивается слабый свет, влажное, горячее тело, простыни, прилипающие к потной спине… Ее кожа, ее испуганный взгляд, когда я пытаюсь войти в нее… Поцелуи… Обещания вечной любви… Я искренне думал, что никогда не расстанусь с Лаурой, что она навеки будет моей единственной женщиной. Я не мог представить, как можно желать другую девочку. В тот период я был моногамным во всех смыслах этого слова. Только позже я стал моногамным в проявлении чувств, но не в сексуальных отношениях. В том смысле, что в сексуальном отношении. Я не однолюб, зато однолюб в чувствах. Я могу спать с несколькими женщинами, но любить могу только одну.

С Лаурой я не мог думать о других. Кто знает, что потом случилось со мной, что заставило меня перемениться…

В тот день, проведенный с Лаурой, меня потрясла красота жизни, ее всевластие над нами. Я разрывался от счастья. Когда лето подошло к концу, я думал, что умру без нее. В последний наш день мы плакали, обещая, что каждый день будем писать друг другу. В то время не было мобильных телефонов. Не было и электронной почты. Но мы не написали ни строчки. После летних каникул жизнь оказалась совсем иной штукой. Она отвлекла от любви. Я только немного боялся, что Лаура найдет себе за год другого парня. Так оно и произошло: она стала встречаться с мальчиком, который приезжал на каникулы туда же, где отдыхали и мы, но только, на мое несчастье, жил в ее городе. Он тоже за ней увивался, но ему она предпочитала меня. Потом все изменилось…

Не помню, чтобы я так сильно страдал из-за женщины. Когда мы снова встретились, она скрыла от меня, что у нее появился другой парень. Говорила только, что не хочет больше встречаться, что между нами все кончено, что она меня разлюбила. Подозревая, что она спуталась с тем типом, я впервые выдал свое: «Я все знаю».

С годами я научился ловко пользоваться удобной фразой «Я все знаю». С ее помощью легко добиться подтверждения своих подозрений — стоит лишь заявить собеседнику, что тебе и так уже все известно. И я настолько усовершенствовал технику, что мог добиться не только признаний в измене, но и узнать имя своего соперника. Увы, мне не всегда удается сохранять холодное достоинство, услышав ответ… Применение этой техники — своего рода азартная игра, требующая умения блефовать и, соответственно, контролировать свою мимику. Как в картах. Или во взрослой забаве под названием «каменное лицо». Сняв брюки, мужчины садятся за стол. После этого под стол залезает девушка и выбирает, с кем из мужчин, сидящих за столом, она будет заниматься оральным сексом. Счастливчик должен сделать каменное лицо, чтобы остальные ничего не заметили. Если он выдаст себя, выйдет из игры.

С Лаурой я узнал правду с помощью «Я все знаю». Для меня это был тяжелый удар. Я смирился с тем, что больше не смогу ее трахать, и из чувства мести подкатил к ее подруге, о которой знал, что она уже давно влюблена в меня. Когда Лаура увидела нас вместе, она страшно разозлилась, и на некоторое время мы перестали разговаривать. Потом мы решили, что нам все-таки следует поговорить. Мы назначили свидание, которое обеспокоило ее приятеля и мою подружку. Лаура сказала мне, что если я брошу свою новую девушку, то тогда и она оставит своего парня и мы снова будем вместе. Я на это не согласился.

Какие чудесные истории случались в юности… Взять, к примеру, мою встречу с Евой. Когда мне было семнадцать лет, я встречался с девушкой, которую звали Ева. Она была уже обручена и не давала мне, потому что не хотела изменять жениху, но зато с удовольствием соглашалась на минет. Говорила, что это не настоящая измена и поэтому у нее не возникает чувства вины. Я целыми днями сидел у нее дома на диване, а она на коленях стояла передо мной…

С помощью воспоминаний я возвращался к своей привычной жизни. Но я нес в себе неизведанный ранее опыт. С Микелой жизнь виделась по-другому.

Таблетка подействовала, и я провалился в глубокий сон. Как ребенок после долгих рыданий.

Проснулся я, когда самолет уже заходил на посадку. В зале выдачи багажа я забрал свой чемодан. Говорил я с трудом. Виной тому было все, что произошло со мной, а также, думаю, еще и таблетка. На выходе из аэропорта я увидел улыбающуюся Сильвию.

24.БАБУШКА

Из аэропорта я сразу поехал в больницу. Бабушка лежала на больничной кровати… сбоку на стуле сидела моя мать.

— Привет.

— Привет.

— Как она себя чувствует?

— Заснула часа два назад. Она всю ночь не спала. Иногда кажется, что с ней все в порядке, но чаще она заговаривается или жалуется на боли. Сейчас необязательно сидеть с ней. Я пойду домой, а потом вернусь и проведу здесь ночь.

Я посмотрел на спящую бабушку. Черт возьми, с тоской выругался я про себя, поцеловал бабушку в лоб и тоже засобирался домой. Выйдя из больницы, я проводил маму до машины.

— Как съездил в Нью-Йорк?

— Нормально.

— А как ты себя чувствуешь?

— Хорошо, хорошо. Мама, если хочешь, я могу подежурить ночью, тем более из-за разницы во времени мне спать не захочется. А завтра утром ты придешь.

— Не беспокойся, у меня куча дел, но я все равно приду.

— Мама, я серьезно говорю, глупо же сидеть вдвоем.

— Хорошо, тогда приходи к восьми часам.

— Отлично. Пока.

Ровно в восемь я был в больнице. Бабушка поздоровалась со мной, назвав меня моим именем. Я отдал ей браслет, который купил для нее.

— Какой ты милый, — сказала она мне. Этими словами она благодарила меня, когда я делал для нее что-нибудь приятное.

Мы не спали всю ночь. Бабушка, правда, ненадолго забывалась, а потом снова открывала глаза.

Куда делась та крупная женщина, которую я знал всегда? Морщинистая старушка, лежавшая в постели, словно была не она. Моя бабушка была сильной. Рано овдовев, она одна вырастила двух дочерей, работала и заботилась о семье.

— Бабушка, как ты себя чувствуешь?

Она посмотрела на меня, но не ответила.

— Ты помнишь, как ты говорила, что придавила подушку?

— Что?

— Когда я был маленьким, ты охала-ахала, просыпаясь, а потом говорила, что придавила подушку.

Бабушка промолчала, а потом сказала:

— Завтра, когда придешь, принеси мне сережки. Те самые, с жемчугом. Они в коробочке в платяном шкафу, в глубине, под трусами.

— Бабуль, зачем тебе здесь сережки?

— Мне Альберто вчера сказал, что скоро вернется.

Когда она говорила про дедушку, у меня всегда немного щемило сердце.

— Давно он тебе сказал это?

— Вчера, когда приходил навестить меня.

Раньше, столкнувшись с такими ее странностями, я с горячностью доказывал, что такого быть не могло. Я пытался направить ее мысль в правильное русло, мне казалось, что если я буду разубеждать ее, то она наконец очнется от своих видений. Только потом я научился потакать ей, не мешая фантазировать.

— Бабуль, а ты обрадовалась, увидев его?

— Конечно. Он сказал, что я очень красивая, а уж раз он это сказал, то я поверила ему — такой человек, как твой дед, зря болтать не станет. Это он велел мне надеть сережки. Говорит, когда он видит их на мне, то сразу вспоминает день, когда он мне их подарил.

— А что еще он тебе сказал?

— Ничего. Он ведь недолго здесь побыл. Он стоял вон там, рядом со стулом, на котором ты сидишь, только тогда на нем сидела мама. Они оба смотрели на меня. Он погладил ее по голове. После мама начала плакать, и тогда он ушел отсюда. Перед уходом он сказал, что вернется и принесет мне мороженое.