Дар божий. Соперницы

Андрейку била дрожь, руки его тряслись, а из глаз катились крупные круглые горошины слёз. Поднеся ладошки к лицу, он плотно прижал их к глазам, словно хотел отгородиться от всего мира, но слёзы, солёные и обидные, скатывались у него с рук, находя дорожку между пальцами. Слёзы были противными и едкими; сползая вниз, они оставляли на тыльной стороне ладошек кривые полоски.

— Не надо, Андрей, не казни себя так, этим Гришке не поможешь. — Маришка встала с дивана, прижала Андрейкину голову к себе и провела ладонью по трясущимся лопаткам мальчика. — Пойдём, я уложу тебя спать, — тихо сказала она.

— Я не пойду, — замотал головой он, — я не могу пойти туда один, без Гришки, понимаешь, мама?

— Да, сынок, понимаю, — Маришка с жалостью посмотрела на Андрейку.

— Я всё равно не усну без него, — всхлипнул тот.

— Пойдём к тебе, ты просто ляжешь, и мы поговорим, — предложила она. — Я не заставляю тебя спать, ты просто ляжешь отдохнуть, а я посижу рядом.

— Ты никуда не уйдёшь? — с надеждой спросил он.

— Никуда, — пообещала она, беря его за руку.

Горе Андрейки было огромным, но юность берёт своё: минут через пятнадцать всхлипывания затихли, и он заснул, а Маришка вернулась в большую комнату. Лев по-прежнему сидел в кресле, слушая тиканье часов и держа одну руку рядом с телефонной трубкой.

За то время, что пробыл в Москве, он изменился до неузнаваемости. Бледное лицо выглядело отрешённо и мёртво; между бровями залегла глубокая вертикальная складка, напоминавшая трещину в коре дерева; карие глаза неуловимо высветлились, будто сожжённые невыплаканными слезами, а на голове появились новые седые пряди.

Говорить было не о чем; звук стрелок, перепрыгивающих деления с раздражающей пунктуальностью, разрывал мозг на тысячи мелких кусочков, доводя до тошноты. Всё, что можно было сделать, он сделал. На ноги была поднята вся милиция, данные Гришки объявили в розыск. Телефон накалился от напряжения, не успевая переключаться с номера на номер, а потом вдруг всё стихло, и в этой тишине стало нечем дышать.

Сидя в кресле, Вороновский думал о том, о чём не мог сказать вслух, не желая добавлять исстрадавшейся душе Маришки ещё и эту боль. Нет, виноват в том, что произошло, не Андрейка, а он, Лев. В мире всего поровну, и доброго и дурного, иначе и быть не может, иначе Земля давно соскочила бы со своей оси. Всё в мире уравновешено, всё правильно и вымерено, но не всегда справедливо. Возмездие за искушение должно было коснуться только его одного, но расплата за грех оказалась во много раз большей самого греха.

Маришка сидела в уголке дивана, завернувшись в тёплый плед, бессмысленно глядя в одну точку. Болезнь ещё не прошла окончательно, и её снова знобило. Прикрывая воспалённые веки, она чувствовала, как сухой мелкий песок царапает глаза, словно проводя колкой наждачной бумагой и обжигая роговицы. В ушах звенело, отдаваясь сотней комариных писков, а голова, тяжёлая и непослушная, сама собой клонилась к груди.

Больше часа они сидели молча, за окном уже начало темнеть, когда тишину квартиры разрезал телефонный звонок. Маришка и Лев одновременно ухватились за трубку, и она, выскользнув, упала на пол. Лев бросился на колени, боясь, что звонки прекратятся, но трубка не замолчала, и вслед за первым звонком раздался второй.

— Алло! — Ладони Льва стали влажными от волнения и, чтобы не выпустить трубку снова, он схватился за неё обеими руками. — Алло! — повторил он громче.

— Лев Борисович?

— Я вас слушаю! — проговорил он и кивнул головой Маришке, указывая глазами на кнопку громкой связи. Дважды просить не пришлось: метнувшись молнией к базе, Вороновская нажала нужную кнопку и замерла в ожидании.

— Лев Борисович, это вас из розыска беспокоят, капитан Чистов, — проговорил достаточно молодой мужской голос. — У нас есть новости относительно вашего сына.

— Я слушаю очень внимательно, — проговорил Лев, и Маришка увидела, что муж старается держаться молодцом, но губы его дрожат.

— Мы проработали все вокзалы, водные пути и аэропорты. Нам удалось выяснить, что ваш сын Григорий был вывезен из России по подложным документам на самолёте и сейчас он находится в Канаде.

— Где? — выдохнул Лев.

— В Канаде. К сожалению, ничего больше я пока добавить не могу, но вы не волнуйтесь, наши канадские коллеги уже в курсе, и, как только появятся какие-нибудь сведения, мы сразу же вам обо всём сообщим.

— Он в Оттаве, — проговорил Лев, и голос его оборвался, а лицо покрыла мертвенная бледность.

— Почему вы так решили? — удивлённо спросил Чистов.

— Ему больше негде быть.

— Канада большая, — усомнился Чистов. — У вас есть какие-то дополнительные сведения?

— Да, — глухо подтвердил Лев.

Объяснять ничего не требовалось, Маришка всё слышала своими ушами. Повернувшись ко Льву, она смотрела на него, прямо в лицо, не отрываясь, не говоря ни слова. Лев поразился тому, что глаза её не выражали ничего: в них не было ни боли, ни отчаяния, ни слёз, в них не было ничего.

— Она в Канаде, — сказал он и замолчал, ожидая её реакции, но Маришка продолжала стоять, не шевелясь, словно изваяние из камня, и смотреть ему в лицо. — Я видел её.

Стрелки часов продолжали тикать, каждый раз перекладывая невесомое зёрнышко в чью-то корзинку жизни. Лев видел, как запёкшиеся губы Маришки изломались:

— Если Гриша у неё в руках, то нам рассчитывать больше не на что.

Ещё сутки миновали с тех пор, как телефонный звонок принёс хоть какие-то известия о Грише и наполнил страхом сердца Вороновских. Говорят, человек — не иголка, но, вопреки всем законам жизни, известий о мальчике так и не было.

Время — странная штука, оно беспощадно и милосердно одновременно. Недели и месяцы, складываясь в годы, незаметно мелькают одни за другими, неудержимые и неумолимые, как сама судьба. Но есть в мире сила, способная если не остановить, то хотя бы замедлить мелькание дней, — это человеческое страдание. Чем тяжелее груз боли и отчаяния, чем глубже страдание и горе, тем медленнее поступь времени и тем длиннее его дорога.

Вся предыдущая жизнь Вороновских вместилась в этот тоннель ожидания, неверия и надежды, неизвестности и отчаяния. Казалось, что время замерло на одном месте, не в силах сдвинуть столь неподъёмный для себя груз. Минуты бежали, складываясь в часы и вновь распадаясь на секунды, время оторвалось от реальности, существуя отдельно от пространства и здравого смысла.

Телефонный звонок прозвучал неожиданно, заставив всех вздрогнуть и обернуться. Длинные, протяжные гудки говорили о том, что на соединении другой город.

— Алло! Здравствуйте, я могу поговорить со Львом Борисовичем Вороновским?

— Я вас слушаю, — в предчувствии чего-то очень важного Лев затаил дыхание, боясь помешать словам женщины, находящейся на том конце трубки. Голос её был знаком, но то ли от помех на линии, то ли от волнения, вспомнить, где он его слышал, Льву не удавалось никак.

— Лёвушка, это вы? Как хорошо, что я вас застала дома. Это Латунская Елена, из Оттавы.

— Елена? — Сердце Льва ударилось так, что боль прокатилась по всей спине, разламывая тело надвое. Вороновский прикрыл глаза и вздрогнул.

— Лёвушка, у меня для вас есть хорошие новости, только обещайте мне, что вы не станете сильно волноваться. У меня ваш Гриша.

— Гриша?! — крикнул Лев. Все трое сидящих за столом вскочили, при этом Андрейка неловко задел рукой чашку, и она, упав на клеёнку, разбилась. — Он у вас? — От напряжения желваки на его скулах заходили взад-вперёд, а лицо потемнело.

— Знаете, всё вышло абсолютно случайно, сегодня днём мы с моей внучкой пошли в «Макдоналдс»…

…За столиком сидели бабушка с внучкой. Женщина была ещё не старой, худенькая, невысокая, с серыми лучистыми глазами и добрым взглядом, она смотрела на своё маленькое сокровище, забавную курносую девчушку лет десяти, и улыбалась.