Дар божий. Соперницы

— Наш отель всегда к вашим услугам. Если мистер передумает, его номер будет свободен до вечера завтрашнего дня, и он всегда сможет вернуться в свою комнату.

— Мистер не передумает, — загадочно улыбнулся тот. — А вот вернусь я или нет — время покажет, любезнейший.

Так ничего и не поняв из путаной речи бестолкового иностранца, портье вежливо поклонился и отправился проводить клиента. Когда такси подкатило к самым дверям отеля, образцовый служащий был удивлён во второй раз, ничуть не меньше, чем в первый.

Подойдя к цветочнице, Вороновский перекинулся с ней несколькими словами, а затем, отдав какие-то деньги, забрал всю охапку сразу, не оставив в ведре даже одинокого сиротливого цветочка.

— Да, странные люди эти русские, — пожаловался вслух несчастный портье. — Легче принять целую зарубежную делегацию какого-нибудь дикого африканского племени, чем понять поступки одного-единственного русского. Загадочный народ, непостижимый!

Вороновский ехал в такси, бросив рядом с собой на сиденье сумку, а на его коленях лежал огромный букет алых роз. Лев давно не видел таких цветов, они были действительно алыми, не вишнёвыми и не оранжевыми, как в Москве, а кричаще алыми, словно кровь.

За окном мелькали ставшие теперь такими близкими и почти родными пейзажи. Лев думал о том, что остался последний вечер, прежде чем они расстанутся с Ириной. Кто знает, какие ещё петли накрутит жизнь, может быть, они увидятся, и не однажды, а может быть, действительно эта встреча окажется последней.

— Эх ты, мистер, — прошептал он одними губами своему двойнику в стекле, — и ничего-то ты не знаешь. Может быть, что Бог ни делает, всё складывается к лучшему?

Беркутова стояла у окна и, нервно теребя уголок коротенькой цветастой кухонной шторки, следила за тем, что происходит у подъезда. С минуты на минуту должен был приехать Вороновский. Ему давно пора было объявиться, но он отчего-то задерживался, и Ире не оставалось ничего другого, как ждать.

Какая же непонятная штука — жизнь! Когда-то давно, ещё в Москве, ей было абсолютно всё равно, где он, о чём размышляет, во что одет, — такие вещи просто не представляли для неё интереса, а теперь он — единственное, что занимает все её мысли, о чём она думает каждую минуту. Непостижимым образом этот мужчина ворвался в её жизнь, переломав, искалечив и, как ни странно, наполнив её содержанием и смыслом.

Теперь, когда жизнь сделала такой непостижимый крюк, расчертив жизнь на новый лад, ей вдруг подумалось, что затея с сыном Вороновского, задуманная Стасом, лично для неё теперь почти не имеет значения. Самое умное сейчас — нажать на тормоза и остановиться, пока не стало поздно, иначе как бы потом не пришлось кусать локти. Лев любит её, тогда какая разница, будет он жить в Оттаве постоянно или изредка приезжать к ней? Конечно, прикрыть эту авантюру будет сложно, потому что всё на мази, но пока отход ещё есть. Другое дело, если для Льва их отношения не имеют такого смысла, как для неё. Чужая душа — потёмки, и, если он не даст ей какой-то определённой надежды на продолжение, хотя бы крохотной, пусть пеняет на себя.

Сегодня был последний вечер, когда они могли побыть вдвоём, и от того, как он сложится, будет зависеть вся их дальнейшая жизнь. Думать об этом не хотелось; Ира, как могла, гнала от себя мысль о близком расставании, но помимо её воли сознание снова возвращалось к неотвратимому витку реальности, неумолимому и страшному.

Уговаривая себя, что жить нужно только сегодняшним днём и получать от этого удовольствие, не задумываясь о будущем, Ира не могла не понимать, что всё в этом мире, даже самое замечательное, обязательно подойдёт к финалу. Чем быстрее приближался день отлёта Льва, тем сильнее сжималось её сердце. То, что он летит к жене, не имело никакого значения: к ней ли, к кому-то другому — какая разница? Смысл имело только то обстоятельство, что он улетал, а всё остальное не важно.

Ира отошла от окна. Пока такси не подъехало, она могла спокойно покурить. Нет, если бы она захотела, то могла бы подымить в любой подходящий для этого момент, но Льву не нравилось, когда женщина держала в руках сигарету. На первый взгляд это могло показаться странным и невероятным, но ей доставляло удовольствие подчиняться его желаниям, уступая ему, соглашаясь с его мнением. Ей хотелось, чтобы он заботился, думал о ней; наверное, ей всю жизнь не хватало простого человеческого тепла. По временам она сама себе напоминала забавного пушистого котёнка, жмущегося и ласкающегося к руке сильного и доброго хозяина. Впервые в жизни ей не хотелось принимать решение самой; впервые в жизни она наконец почувствовала, как это здорово, когда рядом есть кто-то, на чьи плечи можно переложить хотя бы часть ответственности.

Как несправедливо устроена жизнь! Конечно, у многих никогда не будет даже этих двух дней, но за всю жизнь — это нечеловечески мало. Счастье всегда кажется нам чрезвычайно коротким, сколько бы оно ни длилось, а беда тянется бесконечной вереницей дней, не имеющей края.

От размышлений Ирину оторвал едва слышимый шум машины, остановившейся у подъезда. Глянув сквозь полупрозрачную ткань шторки, она увидела, что Лев выходит из автомобиля, одной рукой поправляя съезжающую с плеча сумку, другой безуспешно пытаясь обхватить огромный букет алых роз. Цветы рассыпались, вонзая свои шипы в пальцы Вороновского, а он, пытаясь удержать их обеими ладонями, морщился и посмеивался одновременно. Наконец, устав воевать и признав своё поражение, он стянул рукава пиджака вниз, зажав их ладонями и натянув до самых пальцев. Схватив рассыпающийся букет в охапку, он отпустил водителя, кивнув ему головой на прощание, и бросил взгляд на Ирины окна.

На короткий миг ему показалось, что занавеска слегка дрогнула и за окошком мелькнула какая-то тень. Сойдя с асфальтовой дорожки и встав прямо на газон, под самым балконом Беркутовой, Вороновский широко улыбнулся и, поражаясь собственной смелости и отчаянности, во весь дух закричал:

— Ира! Я тебя люблю!!!

Давно забытое ощущение окрылённости и бесшабашной молодости было потрясающе чудесным; голова его, будто от сладкого терпкого вина, моментально закружилась, а сердце, почти выскочив из грудной клетки, сбросило оковы и будто стало существовать отдельно от него самого.

— Ира! — продолжал кричать он. — Я тебя люблю! Слышишь?

Ира как была без тапочек, в фартуке, наброшенном поверх платья, выскочила на балкон и с сияющими от счастья глазами, на всякий случай внушительно сдвинув брови, проговорила:

— Вороновский! Что ты так кричишь? Все мирные жители близлежащих домов могут подумать, что начался пожар или, того хуже, Третья мировая. Иди домой, не хулигань!

— Нет, буду! — упёрся Лев. — И ничегошеньки ты с этим не поделаешь. Пусть все твои соседи знают, как сильно я тебя люблю! Скажи, что ты любишь меня не меньше, тогда прекращу, а то, ты меня плохо знаешь, я могу раскричаться ещё громче!

Видя, что она улыбается, полагаясь на его благоразумие и манеры поведения, соответствующие — увы! — уже немолодому возрасту, и не верит его лихим обещаниям, Лев картинно набрал в грудь побольше воздуха и, стараясь произвести как можно больше шума, что есть силы закричал:

— Ира-а-а-а-а-а!!!

Из соседних окон стали выглядывать люди. Увидев незнакомого мужчину с букетом, они удивлённо улыбались и тактично исчезали за шторами, и только робкое шевеление гардин говорило о том, что зрители не покинули арену представления, а просто затаились, став невидимыми в ожидании второго акта спектакля.

Солидный мужчина, до этой минуты спокойно куривший субботнюю трубочку на балконе напротив и онемевший от непонятных и крайне непривычных вещей, происходящих практически у него под носом, сначала растерялся, не зная, как в таких случаях полагается поступить добропорядочному канадцу. Первым его побуждением было вызвать полицию и пресечь беспорядки, творимые странными нарушителями спокойствия — пусть государственные службы разбираются с этим, но потом он вдруг передумал и, заинтересовавшись продолжением, пошёл даже на то, что принёс на балкон табуретку, не зная, надолго ли затянется эта комедия и сколько времени ему ещё потребуется стоять на ногах.