Все девочки взрослеют

— Бублики купил. Фруктовую тарелку обеспечил.

Я прошла за мужем на кухню. Шесть бубликов благоухали в пакете на стойке. Питер также принес обезжиренный и обычный сливочный сыр, фрукты, заказанные мной в магазине натуральной пищи, и смесь молока и сливок для кофе.

— Я говорила, что люблю тебя? — улыбнулась я.

Питер кивнул.

— А что тебе нужно побриться? Да, ты не мог бы пропылесосить ковер в гостиной?

— Уже начал.

Я прошла за ним в гостиную.

— Не ты, а «Румба».

Разумеется, обычный пылесос стоял в кладовке, Френчи пряталась в углу, а крошечный робот-пылесос елозил по ковру.

— Ты же знаешь, я ему не доверяю, — упрекнула я мужа.

Питер положил руку мне на шею.

— Кэндейс. «Румба» живет у нас десять лет и ни разу, цитирую, «не восстал против своих хозяев».

— Это ничего не значит. — Я с подозрением наблюдала за «Румбой». — Просто он тугодум.

— Схожу побреюсь, — произнес Питер.

Я вернулась на кухню, нарезала бублики, сварила кофе, распределила охапку розовых и желтых тюльпанов, лилий и пионов между тремя вазами и наполнила графин, подаренный нам на свадьбу, свежевыжатым апельсиновым соком.

— Шампанского? — крикнула я.

— Реми Хеймсфелд решит, что мы по утрам пьем «мимозу»[81]

. Нам это надо?

Мы с Питером не поняли: Реми Хеймсфелд — мужчина или женщина? Поэтому все две недели называли его/ее просто Реми Хеймсфелд.

— Может, начнем с текилы? — предложил Питер через десять минут, спустившись по лестнице. — Растопим лед.

На мочке его уха осталось мыло. Порез на подбородке был заклеен кусочком туалетной бумаги.

«Глоток текилы не помешал бы, — подумала я. — А то нервишки пошаливают». Я налила сливки в сливочник и поставила его на поднос рядом с чашками, сахарницей, серебряными ложками и салфетками. (Я проснулась в шесть утра, чтобы нагладить салфетки.) Затем я взбежала по лестнице. «Электробигуди, электробигуди, где мои электробигуди?» Я порылась под раковиной: фен, огромная бутыль кондиционера для волос, пыльный пакет с бесплатной помадой и тональным кремом (не того цвета). Электробигуди как сквозь землю провалились. Я захлопнула дверцу шкафчика и метнулась в комнату Джой. На полу валялся расстегнутый рюкзак. Из него торчал учебник математики, папка по английскому и знакомая ярко-розовая обложка.

У меня сжалось сердце. Я села на кровать. Во рту пересохло. Голова кружилась. Я достала из рюкзака потрепанный бумажный экземпляр «Больших девочек».

Я медленно переворачивала листы. Ужас сменился замешательством. Предложения, абзацы, целые страницы были закрашены черным. Каждое бранное слово и сексуальная сцена подверглись редактуре. Страницы щетинились клейкими листочками. На одном было написано: «Спросить у Элль?», на другом: «Ни за что», на третьем просто: «Амстердам». На внутренней стороне обложки был выведен адрес интернет-сайта Принстона, телефонный номер с незнакомым кодом и что-то вроде японского трехстишия: «Ерунда. Лошади. Мама.».

— Кэнни?

Я подскочила как ужаленная, сунула книгу в сумку Джой и направилась к лестнице. Питер смотрел на меня из прихожей.

— Ты еще не оделась?

— Кажется, у нас неприятности, — тонким голосом сообщила я.

— Что случилось?

— Джой…

Я покачала головой. Сейчас не время. Потом разберусь.

— Неважно. Спущусь через минуту.

Я побежала обратно в спальню за юбкой, которую накануне забрала из химчистки, розовой кашемировой двойкой и жемчугом Саманты.

Через пять минут я предстала перед Питером на кухне.

— Ну как? — спросила я. — Похоже, что я молода и полна сил?

На Питере были хаки и хрустящая голубая хлопковая рубашка. Теперь, когда кровь перестала сочиться из пореза, он выглядел великолепно. Вечером, когда Джой отправилась спать, я помогла мужу подобрать одежду. На мой взгляд, брюки как бы говорили: «Готов гулять с ребенком без напоминаний», а рубашка утверждала: «Хорошо зарабатываю, имею медицинскую страховку».

Питер оглядел меня.

— Думаю, либо бусы, либо каблуки. Но не то и другое вместе.

— Перебор?

— Ты словно собралась на маскарад в наряде Джун Кливер.

Я сунула жемчуг в карман фартука и пригладила волосы. Вкусно пахло пирогом, побулькивал кофе. На каминной полке в гостиной выстроилась прелестная армия семейных снимков в серебряных и полированных деревянных рамках. Разумеется, на них не было ни пылинки. До возвращения тринадцатилетней строптивицы еще несколько часов. Вечером обсудим то, что она прочитала. Вот и славно.

Реми Хеймсфелд («Реми — сокращенно от Джереми») оказался двадцатипятилетним социальным работником, восторженным, как щенок золотистого ретривера. Его влажные каштановые волосы еще хранили следы гребня, а розовые щечки хотелось ущипнуть. Реми слопал два бублика со сливочным сыром, насыпал сахара в кофе, восхитился моим садом, погладил Френчель и выяснил, нравится ли нам Филадельфия. Затем он открыл папку (на язычке были напечатаны наши имена — весьма официально) и начал задавать вопрос за вопросом. Как давно мы друг друга знаем? Как познакомились? Как описали бы свой брак? (Я сказала — крепкий, Питер — забавный.) Как бы охарактеризовали свои отношения с Джой? (Я подумала: «Напряженные», но скрестила пальцы за спиной и произнесла: «Теплые и открытые», Питер ответил: «Полные любви».) Реми все записал. Интересно, есть ли на свете пара, не способная притвориться нормальной на время визита ревизора? Допустим, вы собираетесь упрятать ребенка в клетку и продать его почки на интернет-аукционе. Неужели вы не потерпите пару часов, прежде чем претворить в жизнь свой чудовищный замысел?

— Вы не могли бы показать дом? — улыбнулся Реми.

Об этом предупреждали заранее. На прошлой неделе мы с Питером перенесли беговую дорожку из кабинета в подвал и выкрасили стены светло-коричневой краской. Когда Джой спросила, в чем дело, я поведала ей полуправду: мне надо усердно трудиться, пока не решится вопрос с работой. Когда дочь уходила в школу, я поднималась на чердак и открывала кедровые ящики с этикетками «Малыш/Зима», «Постарше/Лето», «Одеяла» и «Игрушки». Доставать из подвала свое старое кресло-качалку или класть в шкаф крошечные вязаные свитера я не стала. Но все постирала специальным детским порошком в программе для деликатных вещей и аккуратно сложила обратно в ящики. Так, на всякий случай.

Реми достал цифровую камеру. Он делал снимки и замерял, насколько далеко предполагаемая комната ребенка находится от нашей, от ванной, от лестницы. Он записал количество туалетов, сфотографировал пожарную сигнализацию, выслушал наши многословные заверения, что Френчель хорошо воспитана и мухи не обидит. Она даже не заметит появления нового ребенка и, уж конечно, на него не нападет. Затем Реми забрел в мой кабинет и осмотрел стопки книг о Звездной девушке и верхнюю полку с разными изданиями «Больших девочек».

— Ваши книги? — поинтересовался он.

— Мои, — призналась я наполовину робко, наполовину дерзко.

Что толку отрицать? К тому же Реми Хеймсфелд легко найдет ответ в Интернете.

— Создавать книги — прекрасное занятие для матери, — бодро добавила я. — Можно работать в любое время. Когда Джой была маленькой, я сочиняла, пока она спала.

Не стоит упоминать, что меня могут скоро уволить.

Реми кивнул и что-то пометил в папке. Я наклонилась поближе — как любой приличный журналист, хоть и бывший, я умею читать вверх ногами, — но ничего не разобрала.

— Спасибо, что уделили время, — Реми засунул папку в портфель. — Пока ничего не могу сказать официально, но…

У меня замерло сердце. Питер сжал мою руку.

— На мой взгляд, вы идеальные кандидаты, — заключил Реми.

Его гладкое лицо озарилось жизнерадостной улыбкой. Я расслабилась, когда Реми протянул руку Питеру, затем мне.

— Полагаю, вам не о чем волноваться.

24

— Здравствуйте, — поздоровалась я с дамой за стойкой.