Такая разная любовь

Зу стащила чемодан с постели и поставила на пол.

— Нет.

Он принялся нетерпеливо расхаживать по комнате взад-вперед.

— Тогда по крайней мере скажи, куда ты едешь. Я имею право знать!

Четырнадцать лет — трудный возраст. Мальчишка уже слишком взрослый, чтобы с ним можно было обращаться как с ребенком, и вместе с тем слишком юн, чтобы смотреть на него как на взрослого. Впрочем, учитывая все, что ему уже пришлось пережить, — мать не имела возможности уделять ему много внимания в первые два года его жизни, потому что была прикована к постели, совсем недавно погиб человек, которого мальчик считал отцом, — Скотт был взрослее, чем Зу этого хотелось бы.

Она завязала узлом шелковый шарф.

— Ты прав, Скотт. Ты имеешь право знать, куда я еду. Но я просто не готова сказать тебе.

Он шаркнул ногой и уставился в пол.

— Тогда дай мне проводить тебя на самолет.

— Нет. Меня проводит Марисоль.

Он всплеснул руками.

— Ну, мам! Зачем превращать все в какой-то шпионский роман?! Позволь по крайней мере доехать с тобой до аэропорта!

Зу улыбнулась:

— Чтобы ты мог проследить за мной и посмотреть, на какой рейс я села? Скотт, ты придаешь моей поездке слишком большое значение. Между прочим, именно ты превращаешь все в шпионский роман. А теперь, будь любезен, — она кивнула на свой большой чемодан, — отнеси это в машину. А я возьму дорожную сумку.

В дорожной сумке у Зу хранились самые важные вещи: светлый парик и большие круглые солнцезащитные очки.

Он наклонился и подхватил чемодан.

— Знаешь что, мам? Похоже, твое возвращение в кинематограф не очень-то придется мне по душе.

Зу почувствовала угрызения совести. С чего это она стала вдруг поддерживать ложное убеждение сына в том, что этот ее внезапный отъезд как-то связан с кино? Почему бы ей просто не рассказать ему про Эрика в конце концов? Пусть узнает раз и навсегда.

«Еще рано, — тут же возразила она сама себе. — Подождем, когда я вернусь домой». Ведь Эрик может теперь и не обратить на нее никакого внимания. И тогда Скотту не нужно будет знать о том, кто его настоящий отец.

Она протянула руку и потрепала его за волосы.

— Тебе понравится мое возвращение в кинематограф. И заживем мы с тобой просто прекрасно.

Скотт направился к двери из спальной.

— Не знаю, как мы с тобой теперь сможем жить прекрасно без папы.

Зу провожала его глазами, и ей впервые пришла мысль о том, что, может быть, стоит все оставить так, как есть, и не пытаться разыскивать Эрика, расстраивая этим Марисоль и Скотта… и саму себя. Куда еще дальше расстраивать-то?

«Но теперь уже невозможно остановиться, — тут же напомнила себе Зу. — И как прежде уже никогда не будет. Уильяма нет, и ты осталась одна. Пора тебе собрать черепки и постараться склеить из них новый сосуд. И чем быстрее ты это сделаешь, тем лучше».

— У нас давно уже не было никаких тайн друг от друга, — сказала Марисоль, выруливая машину в сторону аэропорта.

— Пожалуйста, хоть ты не начинай! Меня и так уже Скотт измучил с этим.

— Я не Скотт. Я твоя лучшая подруга. Та самая подруга, с которой ты раньше делилась всеми своими переживаниями.

— В таком случае ты должна меня хорошо знать и понимать, что сейчас меня лучше оставить в покое.

Зу жалела о том, что не так изобретательна, как Алисса. Уж она-то, конечно, организует поиски своего Джея Стоквелла так хитро и ловко, что комар носа не подточит. Или Мэг. Счастливая Мэг! Ей ни перед кем не нужно держать отчет, никому не нужно давать объяснения по поводу своих отлучек. Интересно, как прошло ее вечернее свидание с тем другом? Она до сих пор не позвонила. «Наверно, не хотела расстраивать меня, ведь у меня еще ничего не получилось, — решила Зу. — Или просто решила не расхолаживать меня, если у нее самой что-то сорвалось».

— Это как-то связано с работой? — спросила Марисоль.

— Нет. Впрочем, я еду отчасти потому, что долгое ожидание результатов пробы сводит меня с ума. Мне надо как-то отвлечься.

— Может быть, это каким-то образом связано с тем, что ты хочешь раздобыть денег?

— Марисоль, я тебя умоляю…

— Я же говорила тебе, что у меня еще остались какие-то средства. Если вопрос упирается в деньги…

— Он упирается не в деньги!

— Тебя волнует проблема получения Скоттом образования, не так ли?

— Что?

— Ты боишься, что не сможешь позволить себе послать его осенью в частную школу и тогда ему придется идти в обычную государственную, так ведь?

Зу стала смотреть в окно.

— Да, я об этом задумывалась.

Они подъехали к аэропорту. Марисоль свернула согласно указателю «ВЫЛЕТ». Остановив машину между каким-то фургоном и лимузином, она проговорила:

— Так вот, значит, в чем дело.

— В чем?

— Ты хочешь подыскать школу для Скотта. Наверно, подешевле. Хочешь услать его подальше.

Зу открыла дверцу машины.

— Марисоль, пожалуйста! Я никуда не собираюсь отсылать своего сына.

— Ты хочешь устроить его в ту школу на востоке, которую окончил Уильям? Думаю, тебе удастся убедить администрацию пойти тебе навстречу и добиться некоторой скидки.

Зу подхватила свою дорожную сумку.

— Я еду не за тем, чтобы подыскивать Скотту школу. Меня просто не будет несколько дней. И точка. Конец связи.

— Ты позвонишь мне? — спросила Марисоль.

— Да, конечно. Позвоню.

Зу вышла из машины и остановилась на тротуаре, ожидая носильщика. Наконец он явился. Зу показала ему свой билет и он увез ее вещи. Она оперлась о дверцу машины и заглянула в салон.

— Ну, ладно. Поехала.

Марисоль коснулась ее руки. Зу посмотрела на ее натруженные темные пальцы с вспухшими суставами и коротко подстриженными ногтями, под которые набилась глина. Гончарное ремесло, в сущности, олицетворяло собой все, что Марисоль осталось в жизни. Плюс Зу и Скотт. В этом для нее было какое-то своего рода равновесие. Подорвать его означало убить Марисоль, но Зу должна была рискнуть.

— Зу, ты не сойдешь с ума, если я задам тебе еще один вопрос?

Зу заглянула в темные глаза подруги:

— Не сойду, если твой вопрос не будет связан с моим отъездом.

Марисоль отвернулась и устремила неподвижный взгляд прямо перед собой в ветровое стекло.

— Это имеет какое-то отношение к Эрику Мэтьюзу?

Зу вся похолодела. Марисоль слишком хорошо ее знала. Но в этом была какая-то несправедливость. Зу чувствовала, что это ее, личное. Она заслужила право па то, чтобы думать и поступать по-своему.

С минуту она молчала, потом выпрямилась и проговорила только:

— Я позвоню тебе завтра. Присмотри за Скоттом.

С этими словами она захлопнула дверцу и решительной, даже сердитой походкой, чувствуя при этом угрызения совести, направилась к зданию аэровокзала.

Войдя внутрь Лос-Анджелесского международного аэропорта, Зу первым делом укрылась в женской уборной и надела парик и очки. Не хватало только, чтобы ее сейчас узнал кто-нибудь из поклонников и начал задавать разные вопросы. Сейчас Зу принадлежала только самой себе. Не Скотту, не Марисоль. И уж во всяком случае не фэнам.

Задержавшись у газетного киоска, она купила номер «Ньюйоркера», затем отыскала зал, где производилась посадка на рейс, вылетающий в Миннеаполис. До Хиббинга не было свободных мест, поэтому в Миннеаполисе ей придется взять напрокат машину. А дорога там неблизкая. Но Зу надеялась, что в итоге все окупится.

Она взошла по трапу в самолет, отыскала свое место и — так никем и не узнанная — села, раскрыв журнал и заслонив им лицо. В такой позе она провела весь трехчасовой полет, отвлекшись лишь на то, чтобы вяло поковырять вилкой безвкусный завтрак и сходить разок в уборную. Она твердо решила не думать об Эрике до тех пор, пока самолет не сядет в Миннеаполисе. Вот когда она повернет на машине на север, в Хиббинг, до которого придется ехать несколько часов, тогда и станет думать о том, что она сделает и что скажет, если ей удастся разыскать его родителей, если удастся разыскать его самого…