Дом: основной инстинкт?

— Я пойду к детям. — Она уже успокоилась.

— Конечно.

Понедельник, 9 ноября

Последняя рабочая неделя. Все кажется нереальным. Все происходит в последний раз. Последний понедельник на работе. Последнее общее собрание после обеда в понедельник, когда все безучастно сидят с дурацкими лицами и боятся высказать свои идеи, чтобы не попасть под руку Джону — старому журналисту с острым языком и ужасным запахом изо рта. Стулья вокруг него никто не занимает, так как, если он на кого-нибудь случайно дыхнет, можно запросто упасть в обморок. Вечерний выпуск новостей в понедельник — тоже последний. И все подписи (имена людей, у которых берут интервью, обычно пишутся внизу экрана) в этот раз были перепутаны. Думаю, глава городского совета (напыщенный старый хрыч) был искренне удивлен сегодня вечером, когда прочитал, что он, оказывается — «Мисс Дороти Харвелл, местная жительница». После выпуска я сбежала из офиса так быстро, как только смогла, потому что была в таком состоянии, что легко могла ответить на звонки с жалобами: «Ужасно интересно, но мне глубоко на это плевать. До свиданья». Сведения о подобной грубости несомненно дошли бы до Ника, и мое увольнение не прошло бы мирно.

Сегодня утром Пит прислал мне сообщение: они уже заказали столики в баре в пятницу, после вечернего выпуска. Черт. Ненавижу эти вечеринки по случаю ухода. Они обычно проходят по одному из двух сценариев. Либо у всех едет крыша, в таком случае компания направляется в какой-нибудь (по правде сказать, не самый лучший) ночной клуб, где некоторые очертя голову бросаются заводить интрижки на один вечер. Правда, в этом случае у остальных есть хоть темы для сплетен. Либо все остаются в баре, пьют теплый джин с тоником и стараются не говорить о делах. Никто не хочет подходить к Нику, чтобы не прослыть подхалимом, поэтому ему только и остается, что самому встревать в разговоры окружающих. Обычно это вызывает неловкое молчание, так как чаще всего люди обсуждают возможности карьерного роста и то, как их достало работать с Ником. Но, подозреваю, мне все равно этого не избежать. Нельзя же, в конце концов, не прийти на вечеринку в честь собственного увольнения. Тут уже дело не в настроении.

Суббота, 14 ноября

Два часа ночи. Я, свернувшись калачиком, лежу на диване в гостиной, Плюх устроился у меня в ногах. В камине тускло светятся угольки. Майк в кровати, в нашей спальне. Но вряд ли он спит.

Я думала… я была абсолютно уверена, что моя жизнь наконец-то наладилась, что я могу избавиться от чувства вины за то, что оставляю детей на Клэр, что у меня появилось время на себя и на мой дом. Что теперь-то я буду воспитывать детей так, как я этого хочу. Что мне больше не нужно передавать их в руки наемной няни, потому что нужно идти на работу. Мы купили дом, о каком я всегда мечтала, раз уж наше финансовое состояние — пусть ненадолго — оказалось более-менее устойчивым. И вот теперь этот вечер.

Вечеринка по случаю моего увольнения началась очень даже неплохо. Все пошли в бар, включая Кейт (ей самой предстоит то же самое через две недели). В черном платье от Prada она была бесподобна. В своей речи Ник сказал, что по мне все будут очень скучать, а затем вручил мне огромный букет и несколько подарков, среди которых был передник (ха-ха!). Я собиралась провести в баре всего пару часов. Клэр согласилась посидеть с детьми, а Майк сказал, что заедет за мной и мы сможем пойти куда-нибудь поужинать вместе. Но в девять часов он еще не появился, и все стали уговаривать меня пойти вместе с ними в китайский ресторан. «Ну, если Майк решил, что он может задерживаться на столько, на сколько ему удобно, то, — думала я, — у меня есть все права, чтобы пойти в ресторан с коллегами». Я оставила бармену записку, в которой объяснила, где нас можно найти.

В ресторане, как обычно, все принялись наперебой заказывать разные блюда и, конечно, много сакэ. «Не беспокойся по поводу машины, — сказал мне Пит. — Я тебя подброшу. Тебе ведь все равно придется оставить свою машину здесь, правильно?» Все верно. Я уже успела похлопать ее по капоту на прощанье. «Ты ведь все равно слишком новая и красивая для меня, — думала я при этом. Теперь ты мне не по средствам».

Когда беспокойство по поводу возвращения домой исчезло, я с легким сердцем принялась за сакэ. Все были в хорошем настроении, но я все-таки немного волновалась о Майке. Где он? Я вышла из-за стола и позвонила ему на мобильный. «Кэрри, прости, — его голос был еле слышен среди помех. — Я совершенно без сил. У меня на работе ад кромешный. Увидимся дома».

— Что, Майк не приедет? — спросил Ник, когда я вернулась за стол. Меня слегка покачивало, и пришлось сконцентрироваться, чтобы по дороге не налететь на чужой стол.

— Застрял на работе. Зануда он.

Около одиннадцати я пошла в туалет, мне до смерти хотелось писать. «Господи, ну и вид!» — подумала я, увидев себя в зеркало. Тушь растеклась, помада смазалась. Под глазами были мешки, а лицо блестело от пота. Забавно, люди воображают, что выглядят великолепно именно в те моменты, когда они просто страшны. Достаточно одного взгляда в зеркало, и понимаешь, что пока ты флиртовала, у тебя под носом сверкал ослепительно-красный прыщ. Я пошла в кабинку и плюхнулась на пластиковое сиденье унитаза. Я слегка промахнулась, и сдвинувшееся сиденье меня легонько «ущипнуло». «Ой», — вскрикнула я, стараясь не написать на пол. Я не могла удержаться от ухмылки.

Стукнула дверь, и я услышала смех и голоса, когда Джорджия — да, это был ее писклявый голос, — вместе с кем-то еще вошли в туалет. «Я была удивлена, когда увидела, что Кейт пришла», — сказала Джорджия. Другой голос — это была Кэрол, секретарша, — ответил: «А ей палец в рот не клади. Утром она в объятиях своего любовника, а вечером совершенно спокойно приходит на прощальную вечеринку его жены». — «А все-то думали, что они подруги, — сказала Джорджия. — Хороша подруга! Больше всего меня удивляет, что никто ей не сказал — об этом ведь знают не только здесь, но и в, Мидландс“». «Ну и сволочь же он!» — снова вступил голос Кэрол. «Они все такие, — пробормотала Джорджия. — Они все такие». Щелкнула помада, стукнула дверь, и наступила тишина.

Я сидела не двигаясь. Затем, очень осторожно встала, натянула колготки и отодвинула защелку на двери. И тут моя голова начала гудеть, она гудела так сильно, что я испугалась упасть в обморок. Я прислонилась лбом к прохладной двери. Мне хотелось лечь, просто взять и лечь прямо на этот пол и больше не двигаться. Конечно, мне раньше встречалось выражение «невыносимое горе», но никогда еще я не испытывала такого давления на плечи, что, казалось, я больше никогда не смогу двигаться, не смогу вести себя как обычный человек. Мне казалось, что от меня осталась лишь безжизненная оболочка. Я осторожно открыла дверцу кабинки, моля Бога о том, чтобы никто не вошел. Подошла к раковине, оперлась на нее обеими руками, стараясь удержать себя в сознании. Затем я медленно подняла голову и посмотрела на себя в зеркало. Я заглянула в свои глаза, глубоко в самые зрачки. И впервые осознала, насколько я была слепа. Ведь причина того, что с нами происходило все последнее время, была передо мной, она была настолько очевидна. Я смотрела в зеркало, но ничего не видела: в моей голове мелькали кадры из нашей жизни. Рождение Ребекки. Рождение Тома: Майк склонился надо мной, держит меня за руку, смешит меня, и тут медсестра — «Мамочке надо отдохнуть» — протягивает ему Тома. И по лицу моего мужа текут слезы: «Посмотри, наш ребенок». Ребекка и он играют с ярко-желтыми листьями, подбрасывают их в воздух и следят за тем, как листья медленно опускаются, а дым от костра окутывает их фигуры. Его лицо над моим, мы занимаемся любовью, нежно, ласково. Его шепот: «Я тебя люблю», когда мы лежим в постели, он уткнулся лицом в мои волосы, наши ноги переплетены. Ложь. Все это — ложь. Ничего не значит. Теперь уже ничего.