Лучшие друзья (СИ)

– Хм... – самоуверенно усмехнулась Анна, поняв, к чему опять ведёт этот затёртый до дыр разговор, – тебе не надоело убеждать меня в том, что я люблю Генриха?

– Что Вы? Нет, совершено не устал, – явно забавляясь тем, как кипит в теле девушки злость, ответил Вольф. – Тем более я не убеждаю Вас, а интересуюсь неоспоримым фактом, – в лёгкие медиума резко поступило огромное количество кислорода для категоричного ответа, однако Вальдемар опередил её. – Разумеется, Асакуру Вы любите больше. Но Вы же не станете отрицать, что любовь Генриха не пробудила в Вас никаких ответных чувств?

– А тебя вообще никто и никогда не любил, – с невероятным наслаждением уколола Анна этими словами, стоящего перед ней мужчину, на лице которого ни один мускул не дрогнул. – Да, Генрих мне небезразличен, – усмехнулась Анна, пытаясь прожечь взглядом дырку в голове мужчины, чтобы понять, что же он за человек такой, способный так отчётливо разбираться в чувствах людей и умело скрывать свои – даже Генрих не умел так. – Более того – я считаю его своим другом, – на этой новости бровь Вальдемара поползла вверх, выражая интерес к признанным и ловко интерпретированным чувствам девушки. – И я сделаю всё, чтобы сорвать с тебя маску и показать Генриху, кто ты на самом деле, – а вот это предупреждение было уже знаком объявления войны, однако мужчина, не выражая ни одной эмоции, сделал шаг к девушке и, чуть-чуть подавшись вперёд, тихим голосом, будто раскрывая тайну, сказал:

– Тогда Вам нужно поторопиться, ибо времени у Вас гораздо меньше, чем Вы думаете, – договорив эти слова, объясняющие отъезд прислуги из особняка, Анна замерла на месте с ужасом в глазах, пока вдруг не почувствовала крепкие захваты мужчин, которые вцепились в её руки по приказному кивку Вольфа.

– Тебе это с рук не сойдёт, – пытаясь вырваться из лап прихвостней, которые на самом деле были верны негласному лидеру ордена, а не Генриху, процедила сквозь зубы медиум, ни на секунду не прекращая борьбу.

– Я бы сказал: уже сошло, – достав из кармана брюк девушки её мобильный телефон, по ходу дела ответил Вольф, после чего потряс аппаратом перед не сдававшейся блондинкой. – Я попрощаюсь за Вас с Дителом, только вот, – на лице Вольфа появилась наигранная, опечаленная моська, – неуверен, что ему понравится мой прощальный подарок, – на мгновение Анна перестала вырываться, так как она не могла поверить в то, что Вольф знает абсолютно все слабые места своих противников, просчитывает все шаги наперёд и на всё имеет запасной план. – Уведите её и глаз с неё и Генриха не спускайте, – откинув вежливое безразличие, холодным тоном отдал приказ Вальдемар, тут же развернувшийся и только и слышавший проклятья Анны себе в спину.

Да, он был весьма и весьма странным, а точнее пугающим человеком. По нему было трудно понять, кто он: верный слуга или умелый интриган. Однако даже у самых злых людей есть своя история, заставившая их стать теми, кем они являются сейчас. И лишь одно неправильно подобранное предложение может всколыхнуть былую рану, порождая воспоминания былых лет.

«А тебя вообще никто и никогда не любил», – снова прозвучал в голове мужчины голос девушки, которая хотела сделать ему, как можно больнее. На тот момент он промолчал, сдержал всё, что ей с такой лёгкостью удалось в нём пробудить, однако сейчас, снова слыша эти бьющие в самое сердце слова, Вольф снова посмотрел в небо своим суровым от природы взглядом и тихо, будто боясь, что его услышат, вслух произнес:

– Зато я любил.

7 лет назад.

На дворе города Штранде, что находится в Германии, стоял солнечный и знойный полдень жаркого лета. Однако, несмотря на располагающую к хорошему настроению погоду, в особняке Шварцов вот уже три года царило недопонимание и холод, окутавший отношения отца и сына.

После того, как Генрих узнал от отца то, кем они все являются, какую роль играют в жизни общества, молодой наследник древнего рода Шварцов так и не смог принять реальности, в которой его отец являлся преступником, убивающим высокопоставленных лиц мира под предлогом свершения правосудия.

С каждым годом их отношения становились всё хуже и хуже, причём происходило это по инициативе самого Генриха, отказывающегося даже слушать умершего в его глазах отца. Время шло быстро, и вот молодому Шварцу было уже восемнадцать, однако его бунтарство и вера в лучшее так и не покинули его разум и сердце.

– Господин Шварц, Вы уверены, что хотите поехать один? – в огромном холе особняка раздался вопрос одного из подручного, которому на тот момент было двадцать восемь лет. Он был высоким молодым человеком, с грубыми и резкими чертами лица, но очень красивыми и одновременно пугающими глазами, имеющими фиолетовый оттенок.

– Вальдемар, я, конечно, ценю твою преданность, но мы с Себастьяном сами справимся, – принимая свой коричневый портфель из рук Вольфа – молодого единомышленника, который был подле Шварцов, как сторожевой пёс, с самого детства. Отец, дед и все предыдущие предки Вальдемара верно служили этому семейству, защищая их от всех опасностей и невзгод, однако сегодня Герберт Шварц был не приклонен в своих решениях.

– Вайтвуд, конечно, Ваша правая рука, но осмелюсь сказать, сэр, что Вы слишком ему доверяете, – с не преклонной самоустановкой заявил Вольф, догадываясь о том, что за этим последует.

– Себастьян – мой друг, и не будем больше об этом, – как и предполагалось, Шварц был уверен в своём окружении, что он вокруг себя создал. Со всего мира он собрал видных политиков, которые разделяли его взгляды относительно того, кто должен управлять миром, и Себастьян Вайтвуд вот уже двадцать лет, как был одним из членов ордена «Ordo ab chao», что означало: «Порядок из хаоса».

– Господин... – снова хотел возразить Вальдемар, однако его убеждения прервались от услышанных шагов человека, который спускался со второго этажа по главной лестнице.

Появившись в поле зрения двух мужчин, ещё секунду назад думавший совершенно об иных вещах Генрих застыл на верхней ступеньке, смотря на отца, который куда-то собирался. Взгляд молодого Шварца сразу же ожесточился, движения стали более резкими, а мысли в голове улетучились, словно боясь, что отец может их прочитать.

– Генрих, ты куда-то собираешься? – задал вопрос Герберт, не услышав в ответ очевидности. Генрих даже не ответил ему, лишь взял зонтик, ведь, несмотря на жаркую погоду, гидрометцентр обещал дождик ближе к вечеру. – Если хочешь, я могу тебя подвести, – не сдавался Шварц-старший в попытках наладить отношения с сыном, но, услышав эти слова, молодой и разочаровавшийся в отце аристократ остановился, ухватившись за ручку двери, и прежде, чем выйти, сказал со всей болью в голосе от того, что вот так всё произошло, и теперь они совершенно недосягаемы друг для друга:

– Спасибо, но я не хочу видеть то, как ты едешь в правительство, чтобы забрать чью-то жизнь, – и после этих слов красивый, голубоглазый юноша покинул дом, направившись по своим делам.

После его ухода в огромном парадном зале особняка осталась лишь тишина и двое мужчин, которые испытывали совершенно разные чувства относительно к произошедшему: Вальдемар никак не мог понять, почему Генрих идёт против отца и даже не пытается понять его, а Герберт думал о том, сколько же будет продолжаться злость его сына, и будет ли ей предел.

– Господин, если хотите, я могу поговорить с господином Генрихом, – предложил свою помощь Вольф, но в ответ получил взгляд полный обвинения в невменяемости.

– Он со мной-то не хочет говорить, так с какой стати послушает тебя?

На такой грозный тон, который будто говорил ему: «Знай своё место и не лезь в наши дела», Вальдемару не нашлось, что ответить, а посему он просто опустил глаза и дождался пока Герберт выйдет за пределы особняка.

Вольф всегда знал, что такое пренебрежительное отношение допустимо по отношению к нему. Его роль была сведена лишь к охране семейства Шварц, однако мысль о том, что он знает об ордене больше, чем любой из рыцарей, что он отстаивает и верит в их идеологию больше, чем сам Шварц, заедала его, а такое отношение в ответ просто заставляло сжимать зубы и молча сглатывать эту несправедливость. Вообще-то, глава ордена всегда относился к Вольфу с уважением, однако по какой-то причине в последние годы он стал более раздражительным и срывался на ни в чём неповинного единомышленника.