Манящий запах жареной картошки

Рабочий день наконец окончился. Когда Марина, усталая, вышла на улицу, над Москвой отшумел настоящий весенний ливень. Последние его капли еще барабанили по асфальту, а солнечные лучи уже искрились в витринах, отбрасывая зайчики на сочную зелень деревьев. Люди радовались, что дождь уже перестал, что весна скоро перейдет в лето, складывали зонты, покупали газеты, торопились к метро. Марина шла недовольная, вздернув голову, не оглядываясь по сторонам. Ей казалось, что она выглядит хуже всех.

В витрине обувного магазина она увидела свое насупленное, хотя вполне еще молодое и симпатичное лицо, сдвинутые черные брови, стройную фигуру. Но Марина не стала долго разглядывать свое отражение — ее привлекли туфли. Собственно, не сами туфли, а ценники, что висели на них.

— Елки зеленые! Две зарплаты отдать за обувь, а жить-то на что? — Она не заметила, как произнесла это вслух, и тут же смутилась: вдруг кто-то услышал? Но вокруг нее суетились, сновали люди, бежали по каким-то делам, у всех были свои, не касающиеся ее проблемы и интересы, и Марина вдруг почувствовала ужасное раздражение от того, что ее никто не ждет, что она никому не нужна, и ей впервые за долгие месяцы, а возможно, и годы, очень захотелось заплакать.

«Что за глупости, меня мама ждет!» — подумала она и пошла в метро. Марина знала, что мать ее очень любит, но это было как бы не в счет. Однако сейчас мама лежала в больнице.

«Деточки довели!» — объясняла Марина сослуживцам. Под «деточками» Марина подразумевала семью старшего брата. Самого брата, его жену и двух их детей. Вообще-то у Марининой мамы случился острый приступ холецистита, что само по себе было трудно связать с перегрузками на нервной почве, но подспудно Марина во всем винила невестку.

— Ты на них пашешь как лошадь, а они спасибо не скажут! Распустила, вот они и садятся на голову! Все у них дела, все они заняты! Вот и свалилась! — говорила она матери, когда приходила в больницу. Приходила она каждый день. Сначала вообще сидела безвылазно сутками, оттеснив невестку и брата, а потом, когда матери стало легче, бывала только по вечерам. Теперь выписка из больницы была уже не за горами, и Марине стало даже как будто жалко, что она опять никому не будет нужна, а мать вернется назад, в семью сына. — Почему ты не хочешь пожить у меня? Хотя бы пока не наберешься сил, ну хоть месяц!

— Там же ребята маленькие, — говорила ей мать, — без присмотра. Взрослые на работе, а они чуть не сутками одни дома сидят.

— Знаю я все! — отвечала Марина. — Все их балуют, вот они и меры не знают! И брата ты баловала гораздо больше меня! Все всегда ему отдавала!

— Тебя некогда было баловать, вот ты и выросла такая… — вздыхала мать.

— Какая «такая»? — Марина делала вид, что не понимает.

— Холодная, будто льдинка. Надо быть снисходительнее ко всем, добрее, покладистее…

— Да, как же! Покладистее! Тогда вообще сожрут!

Мать только усмехалась в ответ:

— Ничего, доченька, будет и на твоей улице праздник!

— Когда на пенсию выйду! — кривила губы Марина.

В подземном переходе было неуютно и сыро, толпа людей текла не останавливаясь в метро. Здесь никто никому не был нужен. Под сводами бетонного потолка, над киосками с косметикой и пирожками метались, тревожа душу, звуки далекой скрипки. Марина знала, кто это играл. Всегда в одном и том же месте примерно два раза в неделю появлялся молодой человек, в костюме, с кудрявыми волосами, в сопровождении собаки-таксы. Такса была черная, с умненькой мордочкой, желтым животом и короткими лапками. Она с готовностью ложилась на стеганый коврик у ног хозяина и, пока он играл, ревниво наблюдала, насколько обильно сыплются в открытый футляр серебряные монеты. Однажды Марина видела, как он, окончив, погладил собаку, дал ей печенья, раскрыл сумку и такса с готовностью прыгнула в нее. Музыкант повесил сумку за спину, взял свою скрипку, и они пошли прочь, причем собака поглядывала вокруг с довольным видом. «Вот товарищ, который тебя никогда не предаст! Не будет выбирать между тобой и еще кем-то!» — подумала тогда Марина.

Музыкант играл хорошо. Во всяком случае, под звуки чардаша хотелось танцевать, а под венгерскую рапсодию плакать. Марина когда-то играла это сама, потому что в свое время училась в музыкальной школе. Она и в институте тоже училась прилично. Но вдруг со своим красным инженерным дипломом как-то выпала из обоймы. Когда музыкант заиграл Брамса, Марина нащупала в кармане монетку. «Надо положить ему деньги в футляр, да ведь неудобно!» — раздумывала она. В разговор включился ее внутренний голос. «Что здесь неудобного? — спросил он. — Человек для этого сюда и пришел!» «Все равно неудобно! — говорила в ней та самая насупленная женщина, что отражалась в стекле витрины. — Надо подойти, посмотреть в глаза, наклониться, положить деньги…» «Нет, не пойду!» — «Ну и глупо! Человек не ворует, а зарабатывает на жизнь своим трудом! Надо его поддержать!» — «Не пойду!»

Она, нахохлившись, пробежала мимо, и музыкант в этот день не получил ее денег, но независимо от этого таксе все равно перепало положенное после работы печенье.

Возвращалась из больницы домой она уже поздно. Обругала по дороге спекулянтками плохо одетых деревенских теток, продающих первые ландыши.

«Сейчас выпью чаю и лягу спать!» Но с поворотом ключа из приоткрывшейся двери вырвался на свободу ужасно противный запах: «Черт побери! Я же утром забыла выкинуть мусор!»

На площадке не было света. Она потопала вниз к мусоропроводу. Железный ящик лязгнул и с шумом проглотил ее сверток. Марина повернулась, чтобы идти назад.

На бетонном полу между лестничными площадками лежал подозрительный пакет. «Бомба!» — решила Марина. Вокруг никого не было. На цыпочках обойдя подозрительную находку, Марина стала решать, что ей делать. Звонки в соседние квартиры ничего не дали — не вышел никто.

— Нечего тогда удивляться, что дома на воздух взлетают! — проорала Марина. Тягостное молчание было ответом. На лестнице сильно дуло, Марина высунула ногу из тесной туфли, почесала подошвой о щиколотку другой ноги.

«Кошелка старая! Мусор надо вовремя выносить!» — обругала она себя, но положение это спасти не могло. Вдруг она услышала тонкий писк.

— Новое дело, новорожденного подкинули! — закричала Марина, и на этот ее крик осторожно приоткрылись двери двух соседних квартир. Марина решительно подошла к пакету и развернула его. Там лежали шесть черных мертвых щенков и ползал один живой. Совершенно слепой, очень маленький, белый. За спиной она услышала осторожное шарканье ног и дыхание за плечом. Она обернулась. Раздалось топ-топ-топ назад, и двери закрылись.

— Ну уж нет! Я тут совсем ни при чем! — громко сказала Марина и тоже захлопнула за собой дверь.

«Он умрет», — печально констатировал ее внутренний голос. «Что я могу сделать? — безнадежно спросила Марина. — Я живу одна, у меня никого нет, я считаю копейки… Зачем мне собака?» «Ты можешь взять его, чтобы не дать ему умереть, а потом, когда он подрастет, отдать в хорошие руки!» — «Отдашь его, как же… Кому он нужен! Беспородная тварь…» «Человеческий детеныш, — ехидно возразил внутренний голос, — по сути, ничем не лучше собачьего. Однако его бы ты без помощи не оставила». «Господи, когда же наконец я смогу отдохнуть!» — вздохнула Марина, пошла к холодильнику и налила в блюдечко молоко. Но щенок еще не мог пить. Из последних сил он отполз в дальний угол площадки и там свалился, вытянув лапки. «Умер, наверное», — подумала Марина, но под пальцами ощутила слабое трепетание жизни.

Ей вспомнился музыкант и рядом с ним маленькая собачка. Тяжело вздохнув, она подняла щенка и отправилась с ним в кухню. К двенадцати ночи реанимационные мероприятия были завершены. Завернутый в теплое полотенце и привязанный платком к Марининому животу, новорожденный согрелся. За неимением детской бутылочки в ход пошел носовой платок, смоченный молоком, который щенок сосал. От всех треволнений Марина смогла заснуть только к утру, причем прямо в одежде. Щенка, чтобы не придавить, она положила на другой край постели, но со звоном будильника обнаружила его около своей щеки.