Беверли-Хиллз

Но ведь трахать женщину нельзя бесконечно, как бы ты не сдерживался, все равно рано или поздно кончишь. И обидишься, что природа распорядилась так глупо. И здесь тоже надо кончать!

Роберт накорябал, как и на предыдущих страницах, несколько невразумительных черточек, оканчивающимися вполне разборчивым – «форд». Этого было достаточно для любого суда, который займется претензиями актера к кинокомпании.

Кол Бревер все еще оставался прикованным к месту, а Лейбовиц, словно боксер, очнувшийся от нокдауна, уже начал приподниматься. В ушах его звучали победные колокола.

Бос вылез из кресла и, обогнув письменный стол, засеменил к Хартфорду, чтобы с ним облобызаться, но Роберт не дал шанса Лейбовицу прикоснуться к себе. Его движения были быстры, как у тигра. Он вывернулся из нежелательных объятий, и Лейбовицу пришлось хватать руками воздух и тянуться губами в пустоту. Он сразу же отскочил на безопасное расстояние от готовых двинуться на него широким фронтом посетителей, успел снять трубку и нажать пару кнопок.

– Кончита! – произнес он с облегчением. – Ты что-то, милая, осипла. Не простудилась ли?

Он перешел на интимный тон, разговаривая с девушкой, принимающей заказы на доставку в номера еды и выпивки.

– Будь добра, мне витамин С, ты знаешь, и текилу, как всегда, ко сну.

Бос Лейбовиц никак не был обескуражен таким поведением кинозвезды. Подобные спектакли в его присутствии разыгрывались десятки раз в прошлом, причем личностями более эксцентричными и более талантливыми, чем этот малый, который воображает о себе невесть что. Однако он еще более утвердился в правильности своего решения – обаяние Хартфорда и даже его фиглярство стоит обещанных ему пятидесяти шести миллионов.

За семь лет срока действия контракта обаяние артиста будет выкачано из него досуха, переведено на пленку, размножено и распространено по пяти континентам.

Чем был хорош Роберт Хартфорд? С сумерек до рассвета и, наоборот, с рассвета до сумерек, он думал только о женщинах. Не о женской душе, а о женской упругой плоти. Аромат духов, пудры, помады, запах их тел кружил ему голову, заставлял беситься от похоти. Завоевание каждой женщины – даже девицы по вызову – Роберт Хартфорд планировал, как великий полководец предстоящее судьбоносное сражение.

Ему одинаково нравились и неприступная мраморная красота очередной уложенной им в постель богини, и какая-нибудь пропотелая проститутка с оплывшими формами, утверждающая, что не заметила, как лишилась девственности.

– У меня гости, так что ты знаешь, что отправить мне наверх. Ради праздника они выпьют шампанского… того самого… что у вас еще осталось, – мурлыкал он в трубку, а потом, водрузив ее на место, обвел быстрым взглядом – справа налево и обратно – всю команду «Галакси». – Выпьем по-быстрому и разбежимся.

О деталях с этой публикой можно договориться позже. Они думают, что насадили его на крючок, водят теперь на леске, чтобы вытянуть на берег, когда им будет угодно, и стукнуть головой о камни. Напрасно надеются! Он еще выкинет такой трюк, что мало им не покажется.

После подписания контракта разговаривать ему с ними было не о чем. Все же Бос Лейбовиц якобы по старой дружбе спросил:

– Что ты сделаешь, Роб, с такой уймой деньжищ?

– Куплю тот самый отель, где сейчас живу, – не раздумывая, ответил он.

Все уставились на него в немом изумлении.

Глава 3

Над банкетным залом царила одна громадная хрустальная люстра, ослепительно яркая, как сверхновая звезда. Ее малые подобия сияли по углам, и вся эта тяжкая масса света, почти ощутимая материально, обрушивалась с потолка на людской муравейник. Мимолетные разговоры вспыхивали и угасали, сливаясь в общий шум, похожий на гул океанского прилива на побережье Санта-Моники.

Стены «Сансет-отеля» едва выдерживали напор заполнившей его до отказа роскошно одетой толпы.

– Бог мой, Кристина! Зачем ты вытащила меня на это сборище? Какого черта Франсиско позволил этим свиньям превратить свой отель в хлев? И зачем было выставлять эти раззолоченные стулья? Свиньям безразлично, на что опускать свои жирные задницы.

Говоря это, Роберт Хартфорд доброжелательно улыбался, кивая направо и налево. Он жадно вдыхал изысканный аромат духов дочери, касался плечом ее плечика, скрытого черным атласом жакетика от Джорджо Армани.

Его мягкий тон и бархатный тембр голоса совсем не соответствовали смыслу произносимых им фраз. Кристина Хартфорд ко всему этому привыкла, но не поддаться его чарам не могла. Все-таки она была женщина.

– Пап, ну расслабься. На Каролин Киркегард стоит взглянуть, вот увидишь.

Роберт усмехнулся и вдруг потянул носом.

– Что за дурацкий запах? – спросил он с недоумением.

– Вначале полагается окуривать помещение, – объяснила Кристина.

– И чем это нас окуривают? Не дай бог, мы еще попадемся за наркотики.

– Ты шутишь, пап? Жгут кедровые веточки и шалфей, чтобы «очистить» комнату, убрать запечатленные здесь прежние звуки.

– Боже мой! А я столько всего наговорил! – воскликнул Роберт с притворным ужасом.

Кристина переплела его пальцы со своими. Контакт между дочерью и отцом был на удивление благотворным для обоих.

Наметанным глазом Роберт оценил женщину, которую сам и создал, точнее, участвовал в акте творения. Ему трудно было судить беспристрастно, однако он очень старался. Тело у нее было великолепное, и одевалась она со вкусом. Правда, излишне дорого, а потому без дерзости и полета фантазии. Это было следствием чересчур щедрого содержания, которое он ей определил. Деньги чаще всего порождают стандарт, их отсутствие вынуждает изобретать нечто самобытное. Такого за Кристиной, к сожалению, не наблюдалось. Его дочь – хорошенькая, но уж никак не красавица. И все же Роберт обожал ее. Для него Кристина олицетворяла разницу между любовью и сексом. Если б не она, Роберт никогда бы не пришел к пониманию, что это не одно и то же.

– Послушай, детка. В этом городе не может существовать двух женщин по имени Каролин Киркегард. Если это та самая особа, которую я выбросил из своего фильма пять лет назад, то я бы сказал, что она действует на нервы, как плохой виброфон.

Кристина не стала с ним спорить. Скоро отец увидит выступление великого медиума и забудет свою неприязнь.

– Я узнаю ее, когда увижу. Подобные личности не забываются.

Это была истинная правда. Роберт не мог совсем выбросить из головы Каролин Киркегард, и при воспоминании о ней его неизменно охватывала дрожь отвращения. Огромная мужеподобная туша, обладающая пугающей пробивной силой, она выделялась в безликой толпе эпизодников, подобранных специально, чтобы изображать его свиту.

Она, словно башня, возвышалась над всеми и в переносном, и в буквальном смысле, а в кафе затмевала всех остальных партнеров, отвлекая на себя внимание даже от главного героя, что само по себе было недопустимо.

Но от нее исходило еще и нечто другое. У Роберта она постоянно вызывала странные и казавшиеся ему самому постыдными эмоции. Но то, что она чем-то притягивала его к себе, отрицать было невозможно. Наблюдая за ней, он вспоминал о мотыльках, летящих на огонь и сгорающих в пламени, о неведомой силе, заставляющей скорпионов-самцов вступать в роковую связь с черными вдовами. Гипнотическое воздействие Каролин было сродни тому оцепенению, которое охватывает водителя в момент предшествующей неминуемой ужасной автокатастрофы или пассажира начинающего падать самолета.

Действовал Роберт решительно и не терял ни секунды.

Он пригласил в свой офис режиссера и продюсера и заявил им, что эту громадную самку не следует подпускать к воротам студии, а негативы кадров с ее участием должны быть уничтожены и пересняты заново. Он даже не попросил, как обычно, подсластить пилюлю и найти приемлемые объяснения для увольнения актрисы. Он именно хотел, чтобы она узнала, что ее вышвырнули вон по требованию самого Роберта Хартфорда.