Где ты, любовь моя?

Но права ли я? Так ли все было на самом деле? Что за оружие припас Алексис? За что мне все эти мучения? Вся моя уверенность, все новоприобретенные силы пропали без следа, уступив под натиском вспыхнувшей боли, неизбывной слабости перед Алексисом, перед реальностью. Охваченная паникой, я еле собралась с силами, чтобы позвать официанта. Но страх схватил меня за горло, страх, что стоит мне только открыть рот, как все посетители кафе разом обернутся, и уставятся на меня, и узнают меня. Узнают, что я здесь с одной целью - найти Милоша, вернуться, потребовать от него ответа, хотя у меня нет на него никаких прав. Я вытащила из сумочки банкнот в один франк, с лихвой покрывающий мой заказ, бросила его на стол и вышла из кафе.

Оказавшись на бульваре Монпарнас, я стряхнула с себя оцепенение и снова увидела перед собой лицо Милоша, ощутила тепло его рук в своей руке, внезапно осознав, что все эти тринадцать лет я не отпускала его от себя, жила рядом с ним, он был частью меня, моей болью, моей радостью. Все эти тринадцать лет я берегла свою любовь и только притворялась, что освободилась от нее ради новой, спокойной жизни. Все эти годы рухнули в одночасье, словно их и не было вовсе. Я чувствовала себя так, будто с меня содрали кожу и выставили напоказ. Я оказалась слабой и беззащитной, как в самом начале.

В марте 1950 года я полетела домой, в Нью-Йорк, и нашла Тора в маленькой больничке Коннектикута, совершенно неузнаваемого от непрестанных мучительных болей. Он протянул еще пятнадцать недель, пятнадцать недель ужаса. Пятнадцать недель он умирал на моих глазах. Мы были совершенно одни: изменившийся, похожий на призрак сорокачетырехлетний Тор, которого всю жизнь окружали смех и молодость, и я, не понимавшая, что происходит. Все мои письма к Милошу приходили обратно, одно за другим, словно призраки. Я писала Клоду в Лондон, просила найти его, выяснить, в чем дело. А Тор тем временем потихоньку умирал, уходил от меня по кусочкам. Мне было неведомо, что такое боль, что такое смерть, что такое страх, и вот они свалились на меня разом - и боль, и смерть, и страх. Клод написал, что не может найти Милоша, похоже, он исчез и не желал показываться; какой ужас!

А затем - этот отвратительный мир, в который я ступила после смерти Тора; пустой, никчемный, без Тора, без любви, без Милоша, мир взрослых, к которому я была совершенно не готова, мир без денег, мир враждебно настроенных родственников, мир бесконечных больничных счетов, докторов и гробовщиков. И в конце пути - моя мать, эта спокойная, терпеливая незнакомка, которая взяла все на себя. Смерть Тора забрала с собой все: мир - такой, каким я знала его; любовь - такую, как я понимала ее; основы мироздания - такие, в которые я верила. Я шагнула из того мира в холодную реальность, как будто родилась заново в возрасте двадцати двух лет. Но перед этим я поскользнулась и чуть не упала в пропасть под названием безумие.

Мать настояла на том, чтобы я перебралась к ним на Лонг-Айленд. Полагаю, это было само собой разумеющимся. Но дни пролетали прочь, и ее дом, и ее муж, и ее голос все больше и больше смущали меня, раздражали и ставили в тупик. Мне стало трудно говорить в ее присутствии, трудно есть, трудно сконцентрироваться на ее словах, слушать ее голос. Когда выпадал теплый денек, я бродила по пляжам, сидела на дюнах и смотрела на волны, жадно лижущие песок. Море стало моим спасителем, только его присутствие я могла выносить. Холодная вода плескалась у моих ног, волны обдавали брызгами, я сроднилась с океаном.

Исчезнуть оказалось совсем нетрудно. Даже наоборот - удивительно просто. Я сказала ей, что уезжаю на выходные к подруге детства. Она была очень довольна и попросила позвонить, как только я доберусь до места.

Я упаковала с собой маленькую сумочку и уехала. Пришлось сделать над собой усилие, чтобы солгать; не то чтобы я была ярой противницей лжи во всех ее проявлениях, просто потребовались усилия - и немалые! - чтобы придумать что-нибудь стоящее, а придумав, открыть рот, произнести эту ложь, а потом претворить ее в жизнь. Я посмотрела на карту на автобусной станции Манхэттена и выбрала наиболее подходящее местечко - маленький городок в штате Мэриленд, на берегу залива. Я никогда в жизни не бывала там и не знала никого, кто бывал бы там. Никаких связей, одним словом. Найти меня будет трудновато. Да и билет стоил всего шесть долларов.

Приехала я туда на закате. Дни в это время года очень длинные, темнело только к десяти вечера. Зашла в первую же попавшуюся на пути аптеку, съела бутерброд и выпила молока. Мужчина за прилавком говорил с явным южным акцентом. Этот факт очень удивил меня - похоже, я, сама того не подозревая, приехала на юг. Городок оказался очень милым: большие белые дома вдоль засаженных деревьями улиц. Очень отличался от Новой Англии, но славный такой городишко. В маленькой бухточке качались на якоре крохотные суденышки. Несколько широких авеню вели от залива к самому сердцу города. Я наугад выбрала одну из них и пошла.

Через несколько минут мое внимание привлек белый домик в самом конце лужайки. На воротах объявление: «Сдаются комнаты». Я прошла по дорожке и постучала в дверь. Ответила мне женщина средних лет. Я сказала ей, что ищу комнату, она спросила - надолго ли? Однако этот вопрос не застал меня врасплох, я к нему заранее подготовилась. «На летние каникулы», - ответила я. Ее это устроило. Она проводила меня наверх, в большую комнату с маленькой кроватью и выкрашенной белой краской мебелью. Окна выходили в ухоженный садик, источающий тонкий аромат цветов. Я заплатила десять долларов вперед - за комнату и завтрак. Она ушла, и я повалилась на кровать не раздеваясь.

Через несколько дней я поняла, что пора искать работу. Мне была нужна такая, где не пришлось бы много разговаривать с людьми. Это тоже оказалось проще простого. Меня приняли в новый супермаркет. Я проводила дни за кассовым аппаратом, выбивая чеки, принимая деньги и выдавая сдачу. Сумму назовешь да «спасибо» скажешь - вот и все общение. Меня окружали милые неназойливые люди. Мой северный акцент как бы отгородил меня ото всех. Как-то раз одна девушка поинтересовалась, зачем я приехала в этот городок, и я соврала, сказав, что у меня поблизости живут друзья. Больше никто ничего не спрашивал.

За короткое время жизнь моя потекла по накатанной колее. Я рано поднималась и шла на работу. Когда супермаркет закрывался - обедала у одного из аппаратов с содовой. В городе было два кинотеатра, в каждом программа менялась дважды в неделю. Таким образом, четыре раза в неделю я ходила в кино. Потом шла домой и ложилась спать. В оставшиеся три вечера ходила прогуляться по окрестностям или на побережье. Время от времени люди пытались заговорить со мной, мальчишки и мужчины - познакомиться со мной, но я прибавляла шагу, и они скоро отставали. И все же в такие моменты чувствовала я себя неуютно, в кино было гораздо спокойнее. Вскоре я вообще перестала ходить на прогулки. Возвращалась домой, стирала и гладила свою одежду и ложилась спать. Я могла спать по двенадцать часов в сутки.

Неделя шла за неделей. Однажды в супермаркет зашел мужчина и спросил меня. Как только я услышала его акцент, то сразу поняла - он пришел забрать меня и вернуть обратно. Мужчина этот очень удивился, не встретив с моей стороны никакого сопротивления. Я без всяких протестов покинула свое рабочее место, сняла белый передник и вышла следом за ним из магазина. По пути к дому, в котором я жила, он пытался поговорить со мной. Рассказывал, как переживала моя мать. Я подумала, что «переживала» - не совсем подходящее слово, но говорить ничего не стала. Просто упаковала вещи, попрощалась с хозяйкой и села к нему в машину. По пути в Нью-Йорк я все время спала.

Мать была со мной добра и тактична, и ее муж тоже. Я согласилась посещать психиатра, но отправляться в лечебницу отказалась. Ее это вполне устроило. На дворе все еще стояла жара, и я, как и раньше, ходила на прогулки. Наверное, был сентябрь, поскольку народ на пляжах толпился только по выходным. По выходным я оставалась дома.