Птицы небесные

Репортаж был любимым жанром Кати. С интервью сложнее. Иной раз так намучаешься, пока вытянешь из своего подопечного нужную информацию. Или наоборот — попадется такой болтун, что не остановишь. Ведя репортаж с места события, все равно какого — поля жатвы или предприятия, она чувствовала себя в центре внимания и пьянела от власти над людьми. Люди и сопутствующие им обстоятельства были для нее всего лишь материалом. И от нее, Катерины Лавровой, зависело, в каком виде она их представит: в выигрышном или неприглядном.

Нет, конечно, очерки, аналитические статьи — не ее стезя. Репортер — вот кто она такая. Налететь как вихрь, ошеломить, озадачить, огорошить свежей сенсацией. Даже мечты о будущем репортерстве дурманили ее, как наркотик. Катя стояла у доски объявлений и вчитывалась в перечень спецкурсов и спецсеминаров. Долго не раздумывала — конечно, репортаж.

Ее немного смущало только имя будущего руководителя. Она не раз видела репортажи Сергея Колесникова. Они были добротны, просты. Но Катя еще не научилась ценить простоту. Ей хотелось большего блеска, острословия, юмора. Однако старшекурсники Сергея Петровича хвалили. А их мнению Катя доверяла.

— Колесников всегда пристраивает своих студентов, а связи и знакомства у него по всему Союзу, — снисходительно наставляла толстушка Нина Хабарова, которая все про всех знала. — Потом, он действительно работает с каждым. Далеко не все преподаватели тратят свое драгоценное время на объяснения: дадут тебе тему, и барахтайся как знаешь.

Катя пошла сразу на три спецкурса — приглядеться. Но осталась все-таки у Колесникова. Вначале без всякого энтузиазма. Старик, небрежно подумала она, впервые увидев своего шефа. Ему было явно под сорок. Девятнадцатилетней Кате такие мужчины казались безнадежными стариками. Спустя пару лет она стала иначе воспринимать этот возраст.

Сергей Петрович был сдержан, интеллигентен, предельно доброжелателен со всеми. Катя невольно любовалась им. Такие люди ей редко встречались. А в родном Велиже, пожалуй, никогда. И все же ей больше нравились другие — напористые, честолюбивые и упорные. Он был скорее худ, чем строен, одевался аккуратно, но немодно. Светлый пиджак болтался на нем как на вешалке. А рубашки наши соотечественники-мужчины вообще не умеют выбирать, морщилась Катя. В общем, сначала Колесников не поразил воображение привередливой провинциалки.

А между тем многие девицы из их семинара кокетничали с Колесниковым. Причем так топорно, неумело, вульгарно. Катя презирала женщин, которые жить не могут без мужского общества: преображаются, когда в комнату входит мужчина, стреляют глазами, хихикают. Вот Наташка постоянно пребывает в состоянии влюбленности, но тайно, благородно.

— Я даже завидую тебе, матушка! — часто смеялась над ней Катя. — Сегодня Бельмондо, завтра Мишка из десятого «Б».

— Когда я не влюблена, меня словно нет на свете, — оправдывалась Наташа. — Это состояние помогает мне жить и очень помогает играть.

А Катя влюблялась очень редко, влюблялась скорее головой, чем сердцем. Пока ее это мало беспокоило. Как хорошо было бы лет до тридцати оставаться одной, чтобы ничто не мешало работе. А в тридцать, крепко став на ноги, завести мужа и детей, мечтала она. Но понимала, что это невозможно. Если бы все зависело только от ее сил и талантов! Первое препятствие — прописка. Ей нужно остаться в Москве, чтобы не услали куда-нибудь в Тмутаракань, где придется писать по двести строк в день и выносить придирки дурака начальника. Но если даже она останется в Москве, не так-то просто без знакомств и покровительства найти хорошую работу.

Она ненавидела эту жизнь, этот порядок вещей, когда все решали даже не деньги, а протекция, выгодные знакомства, то есть то, что у них в Велиже называли «блатом». Ты мне, я тебе — это был главный лозунг существования. Как бы она хотела ходить только прямыми дорогами, жить чисто, без уловок и женских хитростей. Но как она ни ломала голову, замужество оставалось для нее единственным решением всех проблем. Со второго курса Катя стала всерьез подумывать о браке по расчету.

Им с Натальей казалось: стоит приехать в Москву, и их будут окружать только интересные, яркие люди. Других в столице просто не может быть, особенно в театральной и журналистской среде. Но уже первый год принес разочарования. Люди были, как и повсюду, разные. Все чаще вспоминался родной Велиж, эта тихая пристань, из которой они еще недавно так мечтали вырваться.

Кое-какие поклонники у Кати были, но далекие от идеала. Настоящие мужчины — сильные, великодушные, процветающие, — хоть плачь, на горизонте не появлялись. Только Стае с мехмата и москвич Вадик с журфака — вот скромный круг ее обожателей к началу второго курса. Негусто. Пожилых волокит с брюшком и гладкой лысиной она не считала.

Стае был основательный и надежный — очень важные достоинства для мужчины. Но жил в Туле, и его будущее оставалось туманным. Он мог стать учителем математики в средней школе, а мог попасть в аспирантуру. Отсутствие в нем честолюбия отпугивало Катю. Вадик был скорее никакой — ветер в поле, вертлявый, легкомысленный, маменькин сынок. Но из хорошей журналистской семьи — на факультете пристроилась примерно треть детей журналистов. С хорошей квартирой, дачей и, главное, связями. «Хороший трамплин», — говорили про Вадика искательницы женихов.

Катя более трезво оценивала обстановку: жених Вадик никудышный. В свои двадцать три года он ухитрился остаться сущим младенцем. Так и хотелось вытереть ему нос, поправить воротничок. Он то и дело приглашал ее на вечеринки, «тусовки» со своими друзьями. И она принимала приглашения: хотелось посмотреть, как живут москвичи, может быть, завести хорошие и полезные знакомства.

Под Новый год она даже захватила Наталью на одну такую «тусовку» к Вадику домой. Наталья упиралась, ей хотелось остаться со своими в общежитии, но Катя настояла — надо. Она и Наталье присматривала хорошую партию, потому что подруга — совершенно беспомощное и простодушное создание — могла увлечься не тем, кем нужно.