Песок под ногами

— На, перелистай, ты небось уже позабыла её.

Она перестала учить уроки — читала. И, когда читала, вспоминала Желтоглазого, того самого Глеба из-за которого удрала из детского сада. Теперь она не злилась на него, она выросла.

Даша была вполне довольна жизнью, если не считать того, что она терпеть не могла свою школу. Нудные упражнения на русском, скучные примеры на математике, пересказы учебников географии и истории…

Но и тут ей повезло. Шурка обнаружила физико-математическую школу и перетащила их с Костей туда.

Первый наш разговор с Дашей, помнится, произошёл первого сентября в седьмом классе. Я оставила самых активных после уроков, усадила кружком, сказала:

— Мы живём в обществе, работаем на него, зависим от него. Но есть и частная жизнь каждого человека, во многом она зависит от нас самих. Можно жить интересно, можно — скучно. Можно быть никому не нужным, а можно быть таким, что люди без тебя обойтись не сумеют, именно ты обогреешь их. Если хотите испытать, как это — никогда не быть одиноким, давайте попробуем увидеть друг друга, построить общую жизнь…

Даша передёрнула тогда плечами:

— Зачем это? К людям близко подходить нельзя — чтоб не обидели.

Среднего роста. Тощая или нет, широкоплечая ми нет… не знаю, какая Даша внешне. Полосатая нескладная рубашка… брюки — мальчишечьи. И золотые волосы. Даша стала самым любимым моим человеком. Это с ней, с Шурой, Костей, Ириной, Фёдором мы ставили первые спектакли, делали первые газеты, организовывали первые поэтические вечера.

Что с ней сделалось в этой, физико-математической, с литературным уклоном, школе, Даша, пожалуй, сформулировать не сумела бы: пошатнулись все её представления о жизни. Теперь она постоянно была заинтригована. О чём толкует учитель, какой подтекст скрывается за привычными словами? Что тщится передать им Шопен? После уроков она не хотела идти домой. И со страхом ждала лета — как останется одна?

В первое лето ей повезло: она попала в Новгород под начало талантливого Грекова. Греков руководил реставрационными работами в церкви, разбомблённой фашистами. Собирая в лики святых рассыпанные, раскрошенные осколки фресок, она думала о новой школе: так она собирает во что-то значительное разноцветные осколки.

Первого сентября вышла из дома чуть не в семь часов и, как дура, целый час дожидалась Шурку с Костей возле метро. Не дождалась, — наверное разминулись.

Восьмой класс встретил её словами:

— А у нас новенький!

— Иди знакомься!

Огляделась и вздрогнула. Нет, этого человека она раньше не видела, но что-то знакомое было в его узком лице, в жёлтых глазах. Отвернулась, а взгляд новенького жёг. Кто он? Почему уставился?

— Бомба попала в церковь, многие фрески разрушились… — Она пыталась сосредоточиться на том, что говорила ребятам, но сосредоточиться не могла и голоса своего не слышала. Кто он, этот новенький? Откуда она может знать его? А ведь откуда-то знает.

Имя и фамилию услышала через несколько минут на классном часе. Это Глеб! Чтобы посмотреть на него, нужно повернуться назад, к его последней парте. Нет уж! Подумаешь, в детстве вместе на горшках сидели. Тоже воспоминания!

Но Даша помнила, как он пересказывал книжки и дарил ей апельсины с конфетами, как смотрел на неё исподлобья. Глеб всегда мешал ей. Толкал её на самые нелепые поступки. То она пыталась забраться на пожарную лестницу, чтобы доказать ему, что ничего не боится, то выдумывала невероятные истории, якобы случившиеся с ней, и со злостью рассказывала ему, то нарочно злила его. Ей нравилось, как он сперва теряется, а потом обиженно надувает губы, нравилось, что тут же прощает её, забывая все выходки.

Когда их бросил отец, она возненавидела Глеба, потому что Глеб хвастался своим отцом. «Папа!» — вопил он, завидя его, летел к нему, повисал на шее, да ещё и оглядывался на неё — видит ли она.

Нет, воспоминаний о Глебе у неё больше чем достаточно.

Как он очутился именно в её классе? Что, ему мало шести новых восьмых?

О чём шла речь на уроке, не могла уловить: снова, как в детстве, в ней бушевала злоба к Глебу.

Отец бросил маму, как ненужную вещь. Ну и чёрт с ними, с мужиками. Без них вполне можно жить. В пылу горячего сочувствия к матери Даша поклялась никому не разрешать вертеть собой. Она человек! Она будет великим архитектором, будет строить города, а для этого надо кочевать с места на место. Зачем ей семья?! С мальчишками можно только дружить.

А с Глебом она дружить не хочет. Он мешает ей своим присутствием. У неё есть Шурка с Коськой. Они оба идут на мехмат и будут помогать ей. Свои личные математики — это уже кое-что! Больше никто ей не нужен.

Шурка сунула Даше записку: «У меня Бум спрятан в подвале, свезу домой и вернусь через урок. Ты чего-нибудь там наври!» Сперва Даша не поняла, а потом вспомнила: Шурка сегодня припоздала и в школу шла одна. Почти у школы к ней пристала беспризорная избитая собака. Спрятав её в полуподвале готового к сносу дома, помчалась в школу — обидно опаздывать первого сентября!

После классного часа Даша осталась без Шурки. Ребята рассказывали о лете, решали сообща первые задачи. Даша ничего не слышала: она оказалась наедине с новеньким на последней парте, тоже не участвующим в общем гомоне. Этот новенький совсем не новенький, это Глеб.

— Мама, смотри! — Рыжик волчком вертится от человека к человеку, пытается поймать мяч — теперь ребята играют в лапту. — Мама! — визжит Рыжик.

Даша отковыривает от сосны сухие пластинки коры.

— Пойдёмте, что я вам покажу! — зовёт меня Фёдор.

Послушно иду, как всегда рядом с ним ощущая себя маленькой. Через каждые два шага он останавливается, словно подзорную трубу, обращает к небу кинокамеру, ловит макушки сосен в солнечных лучах, клочок неба. Неожиданно складывается пополам. Я смотрю, что он снимает теперь. На длинном стебле, обхватив его всеми своими ножками, качается гусеница. «Мой стебель, моё лето, мой лес», — казалось, написано на зелёном круглоглазом её лице. Теперь Фёдор готовит фотоаппарат.

— Обратите внимание на цвет! — шепчет.

Цвет тёмно-песочный — у Глеба такие глаза.

Гусеница нас не слышит и не боится. Интересно, она видит нас? Или мы для неё вовсе не существуем?

— Даша! — зову я. — Смотри-ка!

Но Даша не откликается. Тогда я иду к ней, чтобы показать ей гусеницу.

Даша меня не видит, она тупо следит за тем, как вдалеке Шура петляет между соснами. Тощие и длинные ноги несут Шуру по мягкому мху. Бьются по спине косы, на поворотах улетают от неё, снова бьются по спине.

Не только ладонями, щекой прижимается Даша к сосне — за Шурой неуклюже бежит Глеб. Обычно он ходит медленно, слегка вразвалочку. Первый раз вижу, как он бежит.

— Смотрите! — Это снова Фёдор.

Послушно смотрю туда, куда показывает Фёдор: весело вскинулась тонкая ветка берёзы. Откуда она, слепяще молодая, в старом сосновом сплошняке? Как пробилось к ней солнце?

Почему я не могу отвлечь Дашу, увести отсюда, чтобы она не видела, как Глеб бежит за Шурой?! Я, как и она, не в состоянии сделать ни одного движения, ни одного слова сказать.

Что же это получается… я не могу помочь Даше.

Неожиданно понимаю: Глеб выдумывал себе особую философию, чтобы поразить кого-то. Только вот кого?

Глава вторая

Глеб сразу узнал её. Те же золотистые волосы, за которые он всегда хотел её потянуть. А она лезла драться. Как-то спрятала мяч и, засунув руки в карманы, стояла посреди двора, насмешливо глядя, как мальчишки ищут его. Когда они разрывали клумбу, или лезли в помойку, или раздвигали кусты, Даша равнодушно бросала: «Холодно». Найти злосчастный мяч никому не удавалось. Тогда мальчишки заорали: «Ты всё врёшь! Ты его не во дворе спрятала!» — кинулись к Даше, а она от них побежала. Петляла по двору и повторяла одно слово: «Холодно!»