Любопытство - не порок, но оно наказуемо (СИ)

Кровь, появившаяся на устах, будоражит, а ее привкус манит своей мистичностью и такой нереальностью, что действительность меркнет. Жар тела, пот, спокойствие в действиях и уверенность, что тебе смогут дать отпор, не получив серьезных ран, безумно манит своим горьким запахом. С остальной частью человечества вот так не поиграешь, не загремев потом в тюрьму за убийство!

Нападаю, сначала метя в область лица, а потом наклоняюсь и сбиваю с ног. Пусть этот маневр и удается лишь с третьей попытки в бою, но это приносит небывалое ликование, после которого каждый удар становится чем-то сродни продолжению тела…

Ударяю ступней о живот, отбрасывая мужчину назад, сам ухмыляюсь, будоража мысли сладкой истомой настоящей драки. Подбегаю к столу, легко подпрыгивая на него, и тут же с высоты взгромождаюсь уже на плечи учителю, ничуть не раня, а играя со своей жертвой. Не проходит и доли секунды, как я оказываюсь позади, на одном колене, чтобы коснуться боковой стороной ладони пустоты, ведь мужчина уже сам оказывается на возвышенности, а мне приходится отходить назад.

Выпад, удар, разворот, полет души и тела. Разминание шеи и легкий щелчок где-то там, на подсознательном уровне, что все становится серьезней, а учитель давно уже метит в самые опасные точки, будто желает убить… Вынуждает относиться ко всему с пущей важностью и атаковать по-настоящему, бурля кровью на самом острие ножа.

В какой момент у меня в руках оказывается бамбуковая палка? Когда я успеваю обломать один ее конец об колено так, чтобы он стал острым? Как так случается, что учитель оказывается менее сильным, чем я?..

Любой предмет в руках подобного мне становится смертельным оружием вне зависимости от того, для чего оно нужно в реальной жизни.

Так что, играя палкой в руке и перекручивая ее меж тела на манер того, как тискаются в фильмах девушки с их любимыми плюшевыми игрушками, я, показав часть своего мастерства владения подобными предметами, кидаюсь на учителя. На губах все еще играет ухмылка, полная власти ситуации, а осознание содеянного приходит лишь тогда, когда мужчина напротив тоже улыбается, а из края его губ тут же течет кровь, в то время, пока внизу, в области живота, живительная жидкость вытекает с безумной скоростью.

- Что? Нет! Я… я сейчас вызову скорую и… - лопочу бессмысленно и пытаюсь вытащить палку, но учитель останавливает.

Видно, что ему больно говорить.

- Я сам тебя заставил. Я не сказал тебе, но я решил еще тогда, когда ты появился в моих дверях со своей мамой, что из нас двоих в конце останется в живых лишь один. И я рад, что ты стал тем самым учеником, который превзошел меня и лишил жизни, ненужной после смерти любимой.

- Нет… нет, - как мантру продолжаю повторять я, пока из безжизненного тела напротив не перестает идти кровь, а в душе неожиданно не становится так пусто и одиноко, что впору выть на луну…

- Рио, Рио, проснись! - как сквозь вату доносится до меня чей-то знакомый голос. – Ты плачешь, Рио!

- А? – дернулся я, вытирая лицо рукой. – Уже утро?

- Да, час дня, - произносит Вернер, и я, моргая, наконец вижу его обеспокоенное лицо. – С тобой точно все в порядке?

- Точно, - киваю я, присаживаясь на постели. – Скоро меня выпишут?

- Через неделю, в лучшем случае, - отмечает Армандо. – Если бы Вулф послушал меня и привез врача на дом ко мне, то было бы меньше проблем с выяснением твоей личности у местного правительства… А так, мы сделали тебе новые документы.

Сильво кивнул в сторону столика, что был неподалеку, и я увидел огромный букет алых роз, возле вазы с которыми лежал паспорт и ключи от иномарки. Видимо, их туда положил Вернер, а итальянец так тонко намекнул ему их убрать, но Вулф не обратил внимания на беспокойство мафиози и продолжил расспрашивать меня о состоянии духа.

- Круто, и как меня зовут? – осторожно интересуюсь я, все же протягивая руку к столь желанной корочке. Никто не останавливает меня и я, движимый далеко не любопытством, беру в руки итальянский паспорт с гражданством страны Армандо.

- Рио де Сильво? – чуть ли не поперхнувшись каждым словом, произношу я. – Это…

- Не было времени придумывать другое, - машет рукой Сильво, как бы показывая, что не стоит благодарностей, и снисходительная улыбка касается его губ. – Хорошо вышло.

- Пр-росто замечательно, - начинаю заикаться я. Гнев охватывает меня, потому что опять кто-то что-то за меня решает. И так всю жизнь! Даже учитель сам выбрал свою смерть от моей руки, не спросив меня, не поставив в известность, а этим… Не было ли проще взять мой старый русский паспорт?

Я приподнимаюсь, откидывая полог одеяла в сторону, и встаю с постели. Голос Вернера пытается остановить меня:

- Врач сказал нам, что ты должен лежать. Через пару дней мы тебя заберем из этих белых стен, пропахших лекарствами. Потерпи немного…

Они не понимают. Пока что. Надо действовать быстро…

- У меня неприятное чувство в груди, но в целом я чувствую себя хорошо, а постоянно лежать не в моей привычке, - замечаю я чуть злобнее, чем стоило.

Армандо быстро оказывается подле меня, чтобы почти до боли сжать мое плечо и заставить вновь сесть на край кровати.

- Четко сказано - «постельный режим», Рио, - и в этот момент его глаза опасно окрашиваются красным.

- Хорошо, - киваю я. И Армандо, не привыкший ко мне, принимает за чистую монету эту мгновенную капитуляцию. Но стоит ему только отвернуться, как я кидаюсь к чуть приоткрытому окну, распахиваю его настежь и высовываюсь наружу прежде, чем раздается громогласный выстрел в моей палате.

Пуля проносится мимо, зато возникает паника, которая мне так сейчас необходима, ведь я вишу на уровне третьего этажа. А в груди и вправду неприятно зудящее ощущение, которое мешает дышать полной грудью. Как назло, из руки выпадает паспорт и падает на солнечный асфальт возле стены больницы.

Ветер свободы обдает лицо, пока я улыбаюсь и считаю секунды до следующего выстрела.