Дружба, йога и любовь

Она складывает руки и снова слегка кланяется, хотя и непонятно кому — божеству истины?

— Когда мы только-только разбогатели, все было относительно просто, но как только поднялись в ту сферу, где находимся теперь, Ли, обязательства и давление выросли просто невероятно. Подумайте, Алан. Будь у вас возможность сделать что угодно, буквально что угодно, сколько решений вам бы пришлось принимать ежеминутно? Десять? Скорее сто. Подумайте. Но знаете что, Ли? Я всегда встречала превратности судьбы лицом к лицу. Никогда не позволяла проблемам подавить меня, похоронить под лавиной. Столько богачей утратили свои позиции, не выдержав борьбы с трудностями… совсем как те несчастные бедняки, которых снесла в море волна цунами.

Джеймс приносит на стеклянном подносе сок и тарелки с разноцветными фруктами и ставит на прозрачный столик перед Жанеттой, но та, кажется, не замечает ни еду, ни Джеймса. Очень жаль, потому что Ли умирает от жажды и почти ничего не ела на ленч.

— И тогда я начала медитировать. С той минуты, когда впервые погрузилась в состояние глубокой медитации — а у меня к этому настоящий талант, — я увидела перед собой путь. Знаете, как я отношусь к вам, Ли? Не хочу вас смущать — мне известно, какая вы скромная, это видно по вашей замечательной ауре, — но я знаю, что могу быть честна. Вы произведение искусства. Честное слово. И вы тоже, Алан… — Жанетта берет обоих за руки. — Именно богатым и привилегированным всегда принадлежала возможность скупать произведения искусства, чтобы оберегать их и демонстрировать остальным. Именно это я и начала делать, Ли, — приобретать самые прекрасные и драгоценные шедевры. Например, вас.

Она подает знак Джеймсу, который стоит поодаль и наблюдает.

— Пожалуйста, унесите, дорогой. Я не хочу пить. Намасте.

Еда и питье исчезают.

— А что вы делаете, Алан? О, не нужно волноваться, я имею в виду не конкретно вас, я говорю о людях вообще. Что делает человек, который может позволить себе покупку шедевра? Или держит его под замком, или помещает в музей. Вот что такое «Мир йоги». Наши студии — музеи. Поэтому они так роскошны, Ли. Знаю, люди вроде вас, наверное, думают, что у нас слишком много ограничений и установлений, но разве в Прадо или Лувре нет правил? Как защитить прелестные драгоценные вещицы, выставленные в музее, от посетителей? Я, конечно, разболталась, но нужно прояснить, к чему я клоню. Некоторые говорят — слухи доходят, Ли, и сюда, в нашу тихую гавань, и даже в Малибу, где у нас постоянный дом, — так вот, некоторые говорят: «О, Жанетта и Фрэнк забирают лучших учителей из маленьких студий». Во-первых, мы никого не забираем просто так — мы покупаем, а во-вторых, если прекрасная картина Пикассо (это вы, Ли) или очаровательный набросок (это вы, Алан) плесневеют в старой лавчонке на краю света, нужно их спасти, раз уж у меня есть средства. По-моему, такова моя моральная обязанность. Разве я не права, Фрэнк?

Фрэнк размыкает руки.

— В следующем месяце мы поднимаем оплату за занятие до тридцати восьми долларов, — говорит он.

— Он деловой человек, Ли. Я в это не вмешиваюсь, и вам тоже не нужно. В том-то и прелесть. Вы понимаете, Алан? Я завидую вашему положению. Честное слово, завидую. То же самое с моими собаками. Иногда я смотрю на них и думаю: разве они не счастливы? Еда сама собой появляется в миске! Кстати, давайте договоримся и насчет моего имени, хорошо? Когда я стала буддисткой, имя Дженет перестало казаться подходящим. Для Милуоки, где я выросла, оно еще годилось, но раз уж я почувствовала себя новым человеком, мне было нужно что-нибудь другое. Потом я отправилась в Париж, и женщины в модных домах звали меня «мисс Дженет», но, разумеется, произносили «Жанетт». Вы когда-нибудь бывали за границей, Ли? Французы так очаровательно говорят по-английски, даже в провинции. Мне понравилось, и я сменила имя. Однако я и впрямь чересчур разговорилась. Пожалуйста. У вас есть вопросы, Алан? А у вас, Ли? Вы о чем-нибудь хотите спросить?

— Да, у меня есть вопрос, — говорит Ли и оборачивается к Алану: — Это правда, что ты спишь с Баррет?

— Как ты могла? — возмущается Алан.

— А что?

— В гостях у Фрэнка и Жанетты! Ты видела выражение их лиц? Они так смутились, что не знали, как быть!

— Ты действительно думаешь, что мне есть дело до Фрэнка и Жанетты? Заводи мотор, Алан. Заводи мотор и вези меня домой.

— К счастью, у нее достаточно светского опыта, чтобы притвориться, будто она ничего не слышала.

— К счастью, она настолько себялюбива, что не заметила бы, даже если бы я вышвырнула тебя в окно! А мне очень хотелось это сделать!

— Ты торопишься с выводами.

— Заводи мотор, Алан.

— Я не могу найти ключи.

— Ищи быстрее!

На спортивных штанах Алана столько «молний» и крошечных отделений, что он забывает, где уже искал, а где еще нет. Интересно, о чем думал дизайнер? По кармашку для каждой монетки?

— Ты не ответил на мой вопрос.

— Я не собираюсь отвечать, Ли.

— Ты ответишь, и притом немедленно.

В течение стольких лет Ли училась сдержанности и хладнокровию — она избавлялась от гнева, расслаблялась, дышала… Но женщина чувствует, как внутри закипает незнакомый гнев, как будто она утратила контроль над мыслями и поступками. Чисто физическое ощущение, от которого покалывает руки, ноги и темя.

— На тот случай, если ты забыл, повторяю: ты действительно спишь с Баррет?

— Я с ней не живу, Ли, — отвечает Алан, вытаскивая ключи из кармашка ниже колена. — И у нас нет романа.

— О Господи! Господи! Иными словами, вы трахались. Она еще ребенок, Алан! Она студентка колледжа!

Ли открывает бардачок и роется в нем, ища пачку сигарет, которую припрятала несколько месяцев назад, когда Алан ушел из дому. Она знала, что они рано или поздно пригодятся.

— Баррет — няня наших детей. Это так… банально. Отвратительно.

— Что, черт возьми, ты делаешь?

— Закуриваю! Не видишь? — Сигарета прыгает во рту, пока Ли нервно пытается зажечь спичку. — И я ее докурю — докурю до самого фильтра!

— Ты с ума сошла? А если Жанетта и Фрэнк увидят?

— Ты правда думаешь, что мне не наплевать? Думаешь, у меня есть хоть какое-то желание на них работать? Они ужасны. Фрэнк — делец и свинья, а она просто дура. Жанетту можно только пожалеть, хотя я и удержалась. Она ставит нас не выше собак, Алан. Впрочем, ты и есть сущий кобель.

Алан выезжает на дорожку и медленно катит прочь, время от времени озираясь, чтобы удостовериться, что никто за ними не наблюдает. Ли опускает окно, высовывает голову и кричит:

— Я курю, Дженет! Хочешь затянуться?

— Ты спятила! Откуда такая злоба?

— А чего ты хочешь? Ты спал с девушкой, которая работает у нас! У меня!

— Всего три или четыре раза!

— Ах да. И все? Три или четыре раза? По-твоему, это не считается, да? Я должна сделать вид, что ничего не было? Добро пожаловать домой, будем и дальше жить как одна счастливая семья и работать на этих… дрессировщиков? Гав-гав! Почему ты раньше не сказал? Если бы я знала, что вы перепихивались всего три или четыре раза, то, наверное, даже не забеспокоилась бы, любимый. Мне ведь все равно. И Баррет тоже, не так ли? У нее нет никаких чувств, не правда ли? Ты наверняка сказал ей, что мы разводимся? Что угодно, лишь бы затащить ее в постель?

— Я ничего не говорил. Если она почему-то подумала…

— Ты отвратителен. Ужасен. Знаешь, что самое худшее? Моя мать с самого начала знала, что ты скотина, а я нет. Меня ослепила любовь, или глупость, или уверенность в собственной правоте, ведь я такая хорошая и глубокомысленная. Поэтому теперь придется не только посмотреть на тебя с новой стороны, но и признать, что у матери интуиция лучше! И мне это очень неприятно!

— У нас контракт с «Миром йоги», Ли. Он подписан. Сделка совершена. Ты понимаешь, что это значит?

Ли слегка запыхалась, и от дыма у нее кружится голова.

— Да, милый, — негромко отвечает она. — Я понимаю.