Проблема с Джейн

— Она могла бы опуститься, снова начать колоться. Но поступила в Девэйн. Не знаю, понимаешь ли ты, что это значит для девицы из Бедфорд-Стьювезанта.

Судьба настигла Джуди на повороте. В тот самый момент, когда уже была готова ее диссертация, она умерла от СПИДа, в тридцать шесть лет. Лина рассказывала простым языком, без эмоций, продолжая жевать кусочки курицы. Джейн так и не притронулась к еде.

— Мне очень жаль. Я даже не подозревала.

— Ешь. Не расстраивайся. Пожалей лучше ходячие трупы, каковыми является половина живых. С Джуди мы прожили несколько лет, которыми вряд ли может похвастаться даже один из тысячи, проживших девять десятков. И она все еще продолжает жить здесь.

Лина постучала себя в грудь, по тому месту, где находится сердце.

Шел месяц май, ярко светило солнце. Джейн не замечала перемен в природе. Она продолжала жить. Вставала по утрам, пила чай, читала, составляла конспекты, разрабатывала свой второй проект. Любовные романы казались ей чем-то надуманным, только работа была ее спасательным кругом. Однажды ночью, читая Бальзака, она наткнулась на то место в «Герцогине де Ланже», где писатель сравнивал любовь со страстью: в течение одной жизни, писал он, человек неоднократно испытывает страсть, которую способны погасить ревность или отсутствие надежды; любовь же бывает только одна — безмятежная и бесконечная. Слезы заструились по ее щекам. Раньше она боялась, что Эрик будет питать к ней пылкую страсть, а ей хотелось просто любви — спокойной и нежной. Но в жизни получилось как раз наоборот. Он испытывал к ней страсть, но не любовь, а страсть могла умереть.

Довольно. Джейн взяла бумажный платок и высморкалась. Не хватало еще, чтобы ее мысли возвращались к Эрику каждый раз, когда она видела в книге слово «любовь», и чтобы ее захлестывала волна эмоций во время работы. Чтобы она, читая роман, отыскивала в нем предзнаменование своей судьбы и занималась саморазрушением. Если романы вызывают у нее слезы, значит, она не будет их читать. Она не будет читать ничего, кроме критики, где не рискует узнать себя в литературном персонаже. Джейн вспомнила вдруг о книге Вудроу, которая уже месяц лежала на полке в ее комнате. Ну ладно, прочтет она эту проклятую книжку, которая тоже не хотела, чтобы ее прочитали. Пора взять себя в руки. Сжав зубы, она поднялась и направилась за томиком в голубой суперобложке. Удобно положив ноги на пуфик, обитый тканью, она уселась на диване со стаканом виски. Перед ней на полу лежал ковер, сотканный в теплых тонах, и стоял старинный комод, на котором красовался букет, составленный из ирисов и роз, — вчерашний подарок Лины. От торшера из позолоченного металла, абажур которого она смастерила сама, обмотав металлический каркас широкой белой сатиновой лентой, на нее падал мягкий свет.

В оглавлении Джейн нашла всего одну главу о Флобере. Она прочла о нем уже столько книг, что даже думать о них ей было тошно. Она знала все, что можно было о нем написать.

Джейн быстро пробежала глазами первые страницы. Ее интерес пробудился, когда она обнаружила, что Джеффри Вудроу, известный профессор из Университета им. Дьюка, излагал взгляды, похожие на ее собственные. Это в какой-то степени объясняло, почему ей было тяжело найти издателя. Как Эрик и говорил, ей нужно было определиться в своем отношении к Вудроу, иначе ее книга выглядела как плагиат. Совпадение их взглядов, однако, казалось забавным: ведь по мере того, как Джейн знакомилась с отзывами своих рецензентов, она, в конце концов, усомнилась в правильности своего анализа. Вудроу практически выбрал те же цитаты из «Переписки» Флобера и из «Госпожи Бовари», чтобы отстаивать тот же взгляд на художника и на подавление женского начала — мягкотелости, чувственности, самобытности. Джейн читала теперь очень внимательно, с каким-то странным чувством. Она перешла к разделу «Примечания» в конце книги: они с Вудроу делали ссылки на одни и те же источники. Ее имени, конечно, там не было, так как ее несколько статей по этой теме были опубликованы как раз в тот момент, когда вышла книга Вудроу, а может, и после, хотя написаны они были гораздо раньше. Джейн прочла длинное примечание, приблизительно в сорок строчек, и побледнела.

В примечании рассказывалось о ссоре между Луизой Колет и Гюставом Флобером. Когда они остановились перед памятником Корнелю в Париже, Луиза воскликнула, что она принесла бы в жертву славу Корнеля ради любви Гюстава. Вместо того чтобы растрогаться от такого нежного признания. Флобер пришел в ярость: как это Луиза могла говорить подобные глупости? Луиза была так сильно оскорблена его грубостью, что описала эту сцену в своем романе «Он»: презренный, малодушный тип, не способный понять, что женщина всегда предпочтет любовь славе, в то время как он, тщеславный и хладнокровный, жертвовал любовью женщины ради славы.

Но если Флобер и рассердился, то не потому, что слава была для него важнее любви. Слава не значила ничего, это была лишь внешняя, социальная сторона искусства. Просто такой пурист, как Флобер, не мог вынести, что женщина, которую он любил, писательница, смешивает искусство и славу, разделяя таким образом взгляд дилетантов, не понимающих, что искусство есть постоянное стремление к совершенству, которое достигается благодаря труду.

Вот так Джейн проанализировала инцидент, поразивший ее воображение. Никто никогда не описывал эту сцену в таких выражениях. В этом она была абсолютно уверена. А когда прочла роман Колет, то приложила свой анализ ко второму варианту рукописи. Ее статья с анализом вышеупомянутого инцидента появилась несколько месяцев спустя после книги Вудроу. Теперь получалось, что она списала у него, не сделав при этом ни одной сноски на его книгу.

Но как стало возможным такое совпадение? Было только одно приемлемое объяснение: Вудроу знал о ее рукописи, которая в тот момент находилась на рецензии, и даже читал ее. Ничего удивительного: они проводили исследование в одной области. А затем пятидесятилетний профессор из крупного университета «заимствовал» у своей молодой коллеги без степени работу, которая осталась неопубликованной из-за написанной им же самим на нее рецензии. Конечно, заимствовано было не все: только мысли, ссылки, интерпретации, цитаты и несколько фраз. Десять лет работы.

Джейн закрыла книгу и выпила несколько глотков виски. Значит, она что-то предчувствовала, если за целый год даже не заглянула в эту книгу. Поднявшись, посмотрела на часы. Без четверти девять. Быстро достала из ящика стола лист бумаги с номерами телефонов своих коллег и набрала номер Бронзино. В этом полугодии у него тоже творческий отпуск и, возможно, он отправился в путешествие. Однако уже после двух гудков он ответил.

— Это Джейн. Я не помешала тебе?

— Нет, все в порядке. А в чем дело? — спросил он слегка скучающим тоном, даже не поинтересовавшись, как ее дела. Он не знал ни о ее болезни, ни о разводе.

Джейн, волнуясь, рассказала ему о своем открытии: Джеффри Вудроу украл у нее работу.

— Почему ты мне звонишь? — спросил Бронзино все таким же отстраненным голосом.

— Я подумала, что у тебя наверняка есть его номер. Я хотела бы ему позвонить.

— Ты уверена? Джеффри будет все отрицать и уверять, что он не был в курсе. Ты что, нашла фразы, переписанные слово в слово?

— Нет, конечно.

— Вот видишь. Может, вы одинаково рассуждаете, вот и все. Впрочем, какие рассуждения, все дело в стиле. Я давно знаком с Джеффри: он умный и очень порядочный человек. К тому же не забывай, что он возглавляет научное общество по вопросам французской культуры девятнадцатого века и сможет тебе пригодиться.

Джейн положила трубку, так и не записав номера телефона Вудроу. Ладони у нее вспотели. Неужели она ожидала, что Бронзино встанет на ее защиту и выступит против собственного друга? Не иначе как он причислил ее к истеричным феминисткам. Наверняка и он тоже использовал неизданную работу какого-нибудь студента, а может, и своего молодого коллеги. Таковы правила игры. Надо было или молчать, или примкнуть к лагерю Хочкисс: устроить скандал и затеять судебный процесс. У Джейн не было никакого желания бороться. Ради чего, в конце концов? Да и какое это имело значение?