Лизонька и все остальные

Вспоминалось общее корыто, в котором в детстве мылась. Отец первый входил в семейную воду, а мать потом всем объясняла, что после него вода всегда чистая-пречистая, хоть пей. Ее, Лелина, очередь в мытье была последней. Она входила в уже вконец серую и почти холодную жижу, и тогда мать сочувственно говорила:

– Ты, дочка, не садись в это, только ножки сполосни, я лучше тебя сверху полью.

И поливала из ковшичка, и вечно не угадывала с температурой, то горячей ошпарит, а то совсем ледяной. Потом, таким образом вымытые, все садились ужинать. Никаких там чаев – этой привычки у них в доме не было. Чай с малиной и медом – только лекарство. А обычный ужин – это картошка жареная с огурцами, солеными или свежими, в зависимости от сезона, и компот, опять же из свежих или сушеных фруктов. Отцу «в баню» наливали стопку водки. Одну. Про себя же мама говорила: «Да я сроду не пью. Тьфу!» Но была мама обманщица и грешница. В летней кухне у нее всегда стояла в закутке бутылочка вишневой наливки. В этом же закутке мама тайком от всех и покуривала, и хоть все про это знали, мама все равно пряталась и делала вид, что ходит в кухню исключительно по делу. Поэтому, когда маму кто-нибудь искал, именно перед летней кухней всегда кричали особенно громко, чтоб мама успела придавить папироску и заткнуть бумажной пробкой бутылочку. Кстати, рюмки или стакана в кухне не было. Мама делала глоток прямо из бутылки, всего один глоток. И припечатывала горлышко скрученной газеткой.

Когда стали возвращаться реабилитированные, был момент, когда Леля подумала: «Я тоже запью…» Но взяла себя в руки, тем более что у Василия Кузьмича все именно в этот период пошло хорошо: его удачно перебросили на реабилитацию. Она как-то по дури возьми и скажи ему:

– У тебя жизнь, как у тетки Маланьи, помнишь сторожиху на даче? Она, когда умом трогается, то ничего плохого не делает, только строчит и распарывает, строчит и распарывает. Вот и ты – то одно, то другое.

Он тогда ее ударил, первый и последний раз в жизни. Впрочем, так бить два раза и нельзя – конец случится. Она ведь прямо на пол кухни упала, правда, пока падала, сообразила сориентироваться, чтоб не на угол холодильника, но челюсть он ей хорошо с места сдвинул. Пришлось частным образом ставить шины, исправлять прикус. Она тогда носила газовый шарфик на голове так, что он, спускаясь, слегка прикрывал ей левую щеку и подбородок.

– У меня экзема, – говорила она, едва раздвигая губы.

– Извини, – сказал Василий Кузьмич на другой день, когда уже вернулись от врача. – Но впредь думай, что говоришь… При чем тут Маланья? Я выполняю свои прямые обязанности.

– Ты меня тоже извини, – ответила она ему. – Я ляпнула, не подумав.

Раненой челюстью она потерлась об его рубаху, уловила запах чистого тела и немножечко пота, ровно то количество пота, которое принять можно, ибо оно свидетельствует о нормальном протекании жизненных процессов. А это хорошо, замечательно, что у Васи процессы идут, что он живой и чистый, но тут же почему-то подумалось