Добрый мэр

— Агата! — испуганно сказал Гектор. — Агата, перестань! Это я, Гектор. Что с тобой стряслось? Что случилось? Тебя обидели?

Агата вытерла мокрое лицо об его рубашку.

— Агата, что с тобой?

— Все в порядке, — сказала она и издала такой всхлип, которому позавидовала бы засорившаяся водосточная труба.

— Нет, не в порядке. Я же вижу.

— Все замечательно. Пусти меня!

— Не пущу.

— Гектор, не нужно меня держать.

— Говорю же, не пущу.

Гектор стоял, слегка покачиваясь, словно деревце посреди голого поля, и дышал тихо и спокойно, пока ее дыхание не обрело тот же ритм, пока не разжались ее пальцы. Она обвила его руками под плащом.

— Снег идет, — сказал он. — Пойдем.

— Пойдем, — ответила она. И они пошли, обнимая друг друга и не говоря ни слова.

По маршруту, который соединяет Ратушную площадь и Зеленый мост и идет назад по Соборной улице, трамваи ходят очень часто, так что если бы они хотели сесть на трамвай, им не пришлось бы долго ждать. Но они шли, а вокруг падал снег. Снег скрадывал шум города, гнал людей с улиц, опускал кружащийся занавес на каждом углу и усыпал Дот клочьями морозного пуха, которые жарко шипели, падая в воду Амперсанда. Они шли в обнимку, словно сомнамбулы, пока не дошли до угла Александровской улицы и бренчание разбитого пианино, доносившееся из «Трех корон», не пробудило их.

— Мне нужно сюда зайти, — сказала Агата, но руки не отпустила.

— В самом деле?

— Мне нужно сюда зайти.

— Тебя там кто-то ждет?

— Не знаю. Может быть. Скорее всего, нет.

— Ты можешь пойти ко мне домой.

В голосе Агаты послышался стон:

— Гектор, я не могу!

Он не ответил. Падал снег. Небо было совсем белое.

— Я не могу, Гектор. Не могу.

— Снег идет, — сказал он. — Все идет и идет, и прекращаться не собирается. Мне надо идти домой.

Агата стояла с ним лицом к лицу, пуговицы ее пальто терлись о его рубашку, подбородок поднят, глаза закрыты. На полуоткрытых губах таяли снежинки, падали на ее бледную кожу и умирали.

Он укрывал ее полами своего плаща, стараясь согреть ее и защитить, и их тела соприкасались — бедра, живот, грудь. Ее запах наполнил все его существо. Она ждала, что ее поцелуют. И Гектор поцеловал ее. Не робея и не стесняясь. Не еле-еле касаясь губ губами. Не так, чтобы у нее была возможность в негодовании отшатнуться. Без страха. Не спрашивая, хочет ли она этого, потому что знал — хочет. Он целовал и целовал ее, а вокруг кружился снег, бренчало пианино, из таверны доносились шум голосов и запах прокисшего пива.

— Там кто-нибудь есть? У тебя дома?

— Нет. Там никогда никого не бывает.

Она обняла его крепче, прижала ладони к его спине и ощутила его тепло сквозь тонкую ткань рубашки; уткнулась лицом в грудь, его шею, его горло.

— Никогда?

— Да, Агата. Никогда.

Он пробежался поцелуями по ее заснеженным волосам, лбу, глазам и вернулся ко рту.

— Отведи меня туда, — сказала она.

Квартира Гектора была неподалеку — пройти немного вдоль реки и свернуть на Приканальную улицу. Теперь они шли быстро, не так, как ходят люди, которым хочется подольше побыть вместе и не хочется расставаться, а так, как ходят те, кто спешит к чему-то долгожданному, о чем мечталось долгое-долгое время. Деревья вдоль черного канала вздымали к небу голые руки. Снег ложился в развилины ветвей. Он уже скрыл брусчатый тротуар вдоль доходных домов, и улегся на ржавых перилах, отделяющих набережную от воды. Каскады пушистых снежинок заставляли каждый фонарь мерцать и искриться, словно зеркальный шар под потолком танцевального зала на Речной улице.

Агата когда-то ходила туда со Стопаком, и сейчас на какую-то секунду ей вспомнился статный мужчина в синем костюме, обнимающий ее и улыбающийся ей. Она выбросила это воспоминание из головы.

— Быстрее, — сказала она и чуть сильнее прижалась к Гектору. — Далеко еще?

— Уже пришли. Вот эта зеленая дверь. Номер пятнадцать. Скоро ты у меня согреешься.

Она снова прижалась губами к его рту. У него был сигаретный привкус.

— Мне тепло. В самом деле, тепло. Только лицо замерзло.

— Верю.

Он обхватил ее, прижал к себе и стал целовать. Его руки блуждали по ней, ощупывая все ее изгибы и наслаждаясь ими. Ее тело было восхитительно на ощупь даже сквозь толстую ткань пальто. Запах ее духов пробрался во все его поры. Они целовались, целовались, целовались, его руки становились все более настойчивыми, и вот она уже распластана по нему, из ее груди вырываются глубокие стоны, она трется об него, вдавливается в него, и ее пальто начинает ползти вверх по бедрам, а за ним и юбка.

Агата отпрянула.

— Нет! Не здесь. Не на улице. Давай войдем в дом. Быстрее, ради бога!

Гектор похлопал по карманам в поисках ключей.

— Быстрее! Быстрее! — Агата нетерпеливо пританцовывала на месте.

Гектор дважды обыскал карманы брюк, плаща, рубашки, и наконец нашел ключи. Они были прижаты сверху блокнотом и Омаром Хайямом.

— Подержи-ка, — сказал Гектор, передавая блокнот и книжку Агате и склоняясь к замочной скважине. — Не видно ничего. — Его руки дрожали. — Я так замерз! — И голос его дрожал тоже.

Потом дверь распахнулась, и Гектор обернулся, собираясь пригласить Агату войти, но она уже проскользнула мимо него, едва не вбежала в темную квартиру, задев его на ходу рукой.

— Покажи мне, куда… — Она уже сняла пальто.

Так ли уж необходимо рассказывать, что произошло дальше? Разве наш рассказ из тех, где нужно описывать каждый вздох, крик и стон? «Покажи мне», — сказала она, но Гектор не показал. Он напомнил.

Все, что он мог дать ей, она впитала, словно губка, которая все лето сохнет на полочке в ванной, а потом, снова оказавшись в воде, жадно вбирает ее в себя, становится мягкой, разбухает и выпивает каждую каплю, и затем с радостью отдает все назад. Агата была такой. Гектор напомнил ей, как быть такой. Напомнил о том, что на самом деле она никогда не забывала.

Весь остаток дня они предавались любви на старой медной кровати в углу комнаты, а когда устали, Гектор сходил к шкафчику под раковиной и достал бутылку водки, голубоватую в снежном свете окна. Они пили, пока не стемнело, лежали, натянув одеяло до подбородка, и разговаривали. А потом снова занялись любовью.

В полночь, когда добрый Тибо Крович спал в своем одиноком доме, когда Стопак лежал лицом вниз на диване, выронив пустую пивную бутылку, а открытую входную дверь качал туда-сюда сквозняк, когда кот Ахилл вытаптывал себе удобное гнездышко на Агатиной кровати, Гектор, полностью голый, стоял у плиты и готовил омлет из шести яиц, а Агата, тоже голая, лежала в постели, опершись на локоть, и с улыбкой смотрела на него.

А потом, съев омлет и выпив еще немного водки, они снова занялись любовью. Плита, остывая, поскрипывала и потрескивала, снег бесшумно падал всю ночь напролет.

~~~

Потом настало утро. Проснувшись, Агата обнаружила, что лежит на спине, придавленная телом храпящего мужчины. Как давным-давно, в другой жизни.

Тонкие шторы были задернуты, но не сходились до конца. Зимняя заря только занималась, фонари на улице еще горели, и их лучи, отражаясь от завалившего улицу снега, проникали сквозь зазор между кое-как повешенными шторами и наполняли комнату сероватым светом.

«Мужчина делал, — думала Агата. — Я могла бы это исправить. Я могла бы сделать для этой комнаты очень милые шторы».

Ее левая рука была придавлена Гектором, а правой, свободной, она перебирала его волосы, закручивая их в колечки вокруг пальцев. Его голова лежала на ее груди, как на подушке. Время от времени она осторожно наклонялась, целовала его в макушку и снова откидывалась назад, улыбаясь и шепча: «Ты прекрасен!», или: «Спасибо, спасибо!», и один раз: «Что я наделала!»

Потом она обвела комнату взглядом. Становилось все светлее, вещи выступали из темноты и обретали очертания: плита (возможно, не самая чистая), большая фарфоровая раковина у окна, под ней шкафчик, затем сушилка для посуды, буфет (или гардероб?), посередине комнаты стол и вокруг него три стула.