Добрый мэр

— Да. Хорошо. Было бы славно.

— Агата, я сделал что-то не так?

Агате чуть не пришлось в буквальном смысле слова прикусить язык. Ей хотелось вскочить со стула, схватить его за лацканы пиджака и закричать: «Тибо, ты НИЧЕГО не сделал. Целых три месяца сплошных обедов — и ты не сделал ровным счетом ничего. Я что, невидимка? Ты меня не видишь?» Однако вместо этого она сказала:

— Нет, Тибо. Вы ничего не сделали.

— Точно?

— Да.

— Вы уверены?

— Абсолютно.

— Мне нужно сходить на заседание библиотечного комитета. Оно займет все утро.

— Да.

Больше она ничего не сказала и даже не посмотрела на него, а только положила в пишущую машинку новую стопку бумаги с эмблемой Городского Совета.

— Хорошо. Тогда до встречи в час.

~~~

На заседании библиотечного комитета Тибо лишь краем уха прислушивался к дискуссии членов Совета о том, сколько книг следует заменить в этом году, что делать со старыми и какие купить новые, и следует ли штрафовать школьников, если они слишком долго задерживаются с возвратом. Он с беспокойством думал об Агате и вспоминал свою вчерашнюю находку. Вчера вечером он обнаружил в одном журнале фотографию двух фарфоровых кошечек, разрисованных пышными розами и с глазами из зеленого мрамора. Сейчас они, вырванные из журнала со всей возможной аккуратностью и готовые попасть в Агатину записную книжку, лежали у него в бумажнике. Они ему помогут, решил Тибо. Что бы там ни случилось, он все исправит. Все снова будет хорошо.

Едва заседание, наконец, закончилось, он поспешил к себе. Агата уже ушла. Тогда он сбежал по лестнице, на ходу натягивая плащ, но не нагнал ее ни на площади, ни в толпе на мосту, и только пробежав половину Замковой улицы, увидел, как она заходит в «Золотого ангела».

Когда Тибо вошел в кофейню, Агата уже сидела у окна. Она заметила, как заулыбалась ему Мама Чезаре — заулыбалась и жестом указала на столик, за которым сидела, подперев голову рукой, Агата.

Агата вдруг поняла, что ее раздражает, что все замечают Тибо, приветствуют его и расцветают, когда он заговаривает с ними. А он воспринимает это как что-то само собой разумеющееся. Он не понимает, какой он замечательный. Он не замечает, что она считает его замечательным. Не замечает, что она его любит.

Она смотрела, как он пробирается к ней среди столиков, раскланиваясь и здороваясь на ходу — милый, как веселый щенок, и такой же глупый. Когда Тибо уселся, она поприветствовала его раздраженным вздохом. Он притворился, что не заметил. Она заметила, что он притворился, что не заметил.

— Что у нас сегодня вкусненького? — с улыбкой спросил Тибо. — Что у нас сегодня аппетитного, кроме вас, самой замечательной секретарши на всем белом свете?

«Аппетитная, значит? Так что же ты не утащишь меня в укромный уголок и не съешь, идиот ты этакий?»

— Суп. Сегодня суп. Когда я пришла, Мама Чезаре сказала, что сегодня будет суп.

— Хорошо. Какой?

— Откуда я знаю?

— Извините. Я просто спрашиваю.

— Послушайте. Я только что пришла. Она поздоровалась со мной и сказала, что сегодня будет суп. Я села за столик, и тут пришли вы. Вот и все. Больше я ничего не знаю.

Тибо состроил обиженную физиономию и замолчал. Агата читала по глазам его мысли: «Что мне на это сказать? Лучше вообще ничего не скажу».

Ей хотелось схватить зубочистку и ткнуть его в глаз. Ей хотелось вскочить на стол и заорать: «Черт побери, Тибо, скажи что-нибудь! Заметь меня!» А он все сидел, опершись локтями о стол, и смотрел поверх ее плеча на улицу. Она хмыкнула и подняла глаза к потолку.

Вскоре к столику подошел официант с двумя огромными тарелками минестроне в руках и двумя корзинками с хлебом на предплечьях; каким-то чудом он поставил все это на стол, не пролив ни капли.

Тибо благодарно кивнул официанту, вежливо улыбнулся и взял ложку.

— Выглядит замечательно!

Это была просьба о перемирии. Агата проигнорировала ее и, ни сказав ни слова, склонилась над тарелкой. Наступила тишина, только ложки гремели, как якорные цепи.

— О, чуть не забыл! — снова заговорил Тибо. Он откинулся на стуле и вытащил из кармана пиджака бумажник. — У меня для вас подарок.

— Надеюсь, это деньги.

— Нет, не деньги. А вам нужны деньги? Если нужны, я могу дать.

Агата покачала головой и позволила себе слизать языком каплю супа с уголка рта. Потом она протянула руку, словно говоря: «Давайте уж, что у вас там?» и вытащила кусочек бумаги из пальцев Тибо.

— Это для дома в Далмации, — сказал он. — Декоративные статуэтки. Кошки. Фарфоровые кошки с глазами из мрамора.

— Вижу.

Агата открыла сумочку, вытащила свою записную книжку, засунула в нее кошек и швырнула книжку на стол.

На лице Тибо снова появилось обиженное и озадаченное выражение, как у Ахилла, когда тот являлся домой с замечательной упитанной мышкой и обнаруживал, что хозяйка вовсе не в восторге от этого. Это был кусочек бумаги, всего лишь кусочек бумаги. Почему он думает, что она должна ахать и охать над каждой мелочью?

— Мы придумали вам замечательный дом, — сказал Тибо, похлопав по записной книжке. В голосе его звучало беспокойство.

— Да. Вы думаете, мы когда-нибудь туда попадем?

Тибо улыбнулся. Едва ли не все, что говорила Агата, могло вызвать у него улыбку.

— Я делаю все, что от меня зависит. Столько лотерейных билетов — и пока ни одного выигрыша. Ни единого джек-пота.

— Я не виновата. Это вы всегда покупаете пустышки. Вам следовало бы принести их все в магазин и потребовать свои деньги назад. Все равно… — она пристально всмотрелась в свою тарелку, — все равно, мне хватило бы для счастья и маленькой сырой квартирки у канала. Не обязательно ехать на побережье Далмации.

— Но вы достойны побережья Далмации.

Агата снова опустила ложку в суп.

— Я много чего достойна, но готова довольствоваться и чем-нибудь вполне обычным, лишь бы это что-то было моим. Лучшее — враг хорошего, не так ли?

Она взглянула на него, не в силах понять, как же он не понимает, что сейчас — самое время? «Я готова довольствоваться и чем-нибудь вполне обычным, лишь бы это что-то было моим», сказала она, и если бы он только предложил ей это обычное, оно сразу стало бы прекрасным и замечательным.

Но он промолчал, и оттого она взглянула на него по-новому.

Вокруг шла своим чередом жизнь: спешили от столика к столику официанты, коммерсанты торопились расправиться с обедом, люди на улице смотрели на низкое серое небо и думали, не пойдет ли снег, — и она знала, что если спросить у них, кто сидит за средним столиком у окна «Золотого ангела», каждый сказал бы: «Это добрый Тибо Крович». Но сегодня они ошиблись бы. Сегодня ответ был: «правильный Тибо Крович».

А ей был нужен добрый. И он мог бы поступить по-доброму. Он мог бы вскочить на ноги, опрокинуть, если нужно, стол, схватить ей и броситься с ней на улицу, словно спасая из горящего дома. Он мог бы спасти ее. Он мог бы унести ее в свой дом, пронеся сквозь покосившуюся калитку, мимо медного колокольчика, по дорожке из синей плитки, положить на кровать и спасать ее весь оставшийся день и всю ночь. Он мог спасать ее, пока сил спасать уже не осталось бы. Он мог бы спасать ее снова и снова, как ни один мужчина никогда не спасал ни одну женщину и не будет спасать впредь, спасать всеми способами, какие только сможет себе представить, и всеми способами, о которых не догадывался до этой самой минуты, а потом она предложила бы еще несколько собственных идей. Но он этого не сделал. Тибо Крович был мэром Дота, а ведь даже и вообразить невозможно, чтобы мэр Дота бегал по улицам с чужой женой на плече, даже если это его собственная секретарша, даже если она любит его так давно, что не помнит, когда это началось.

«Самое время» прошло. Оно испарилось на ее глазах — там, где «когда» становится «сейчас» и начинает стремиться назад в «тогда». Для этого достаточно секунды.

Сбитый с толку Тибо взял записную книжку с воображаемым домом и начал ее листать.