Маша и Медведев

— Попробуйте покормить ее, она практически ничего не ела.

— Не думаю, чтобы больничная еда возбудила ее аппетит.

— Ну отчего же? Мы любим своих пациентов...

Она ушла, и вскоре появился тот самый парень, который привез Медведева из аэропорта. В руках у него была большая плетенная из лозы корзинка. Так же молча он покрыл столик белоснежной салфеткой и выложил на нее курицу, сыр, зелень, еще теплый румяный лаваш, глиняный кувшин с вином и огромные, душистые, нежно-лимонные абрикосы.

Только теперь Медведев понял, как сильно проголодался.

— Что тебе дать, ножку или бедрышко? — спросил он, памятуя, что Нинель не любит белое мясо.

— Знаешь, я бы сейчас съела яйцо.

— Но ведь курица — это то же яйцо, только... подросшее.

— Ты думаешь? — усомнилась Нинель.

— Абсолютно в этом уверен.

— Ну, тогда давай абрикос, — улыбнулась она. — Я, когда маленькая была, можно сказать, одними яйцами питалась. Отец уезжал на несколько месяцев в экспедицию — он был этнограф, изучал народы Севера, — и мачеха тут же переставала готовить. Потом отец погиб, а мы еще долго жили вместе. И она вымещала на мне все горести своей неудавшейся жизни. Своих детей у нее не было, а чужого ребенка полюбить не получилось. А уж одевала она меня! Почище пугала. Тебя, наверное, всегда раздражало мое пристрастие к тряпкам. Все мне было мало.

— По-моему, это вообще свойственно женщинам...

— Да нет, конечно. Не всем и не так. Но у меня это тоже растет из детства. ...Однажды она купила мне туфли. Девочки давно уже ходили на каблучках, и только я щеголяла в сандалиях с дырочками. Помнишь, были такие, на плоской подошве? Я мечтала о лодочках, просто бредила ими, но просить не смела. Никогда ничего у нее не просила. А перед Новым годом, перед вечером в школе, она принесла обувную коробку. «Вот, — говорит, — купила тебе туфли. Померь». Я вся зарделась, беру коробку, руки трясутся. Открываю крышку, а там...

Глаза ее заблестели слезами, и Митя мысленным взором увидел девочку, потрясенно застывшую над обувной коробкой, и девочка эта почему-то была похожа на Катю.

— ...а там лежат тряпичные уродцы ядовито-апельсинового цвета, и каблучки у них черные, пластмассовые, как рюмки. А сверху чек — четыре рубля двадцать копеек. Ты можешь себе представить туфли за четыре рубля? И ведь где-то она их нашла и чек приложила нарочно, чтобы уколоть побольнее. Никогда в жизни я больше так не плакала — ни до, ни после. Наверное, потому что поверила в чудо, а оно обернулось обманом. Да еще с издевкой.

— И ты?..

— Пошла в этих туфлях на вечер. Все лучше, чем в сандалиях.

Нинель промокнула глаза кончиком простыни, помолчала, горестно покачивая головой.

— И совсем она мной не занималась. Странно, что я вообще закончила школу. И как только в моей жизни появился первый самостоятельный мужчина, я ушла к нему, не раздумывая, хотя это был совершенно безразличный мне человек. Вот так и сложилась моя судьба — ни профессии, ни образования.

— Но ведь кто-то был с тобой рядом? Подруги, родственники...

— Родственники тогда жили далеко, а девчонки со мной не дружили. Наверное, я сама виновата — вечно голодная, никому не нужная, стеснялась ужасно вида своего затрапезного. Я всегда была очень одинока, пока не встретила тебя, Митька...

— Ты никогда не говорила...

— А ты никогда не спрашивал. Но я не в обиду, — испугалась она. — Просто когда тебе хорошо, о плохом не вспоминаешь. А мне было хорошо с тобой...

— А мачеха твоя жива?

— Умерла несколько лет назад. Болела долго, но так и не пустила меня в свое сердце. Наверное, это правда — мы ненавидим тех, кому сделали много зла.

«Я тоже причинил тебе зло, но я не ненавижу тебя», — подумал Митя.

Нинель поднесла абрикос к губам, но есть не стала.

— Я заложница своего прошлого, гадкий утенок, который всем только мешает, — горько сказала она. — Когда ты появился в моей жизни, я решила, что теперь все изменится и я тоже буду счастливой. Но я и тебе не нужна, Митька. Никому, никому не нужна...

Абрикос выскользнул из ее пальцев и скатился в траву. Она закрыла лицо руками и неутешно заплакала.

Митя порывисто обнял ее, прижал к груди остриженную голову.

— Нет, Елка, ты нужна, нужна! Не плачь! Все будет хорошо. Вот увидишь...

37

Не стоило ей останавливаться у Мити. Нельзя было этого делать. И ведь знала, знала, чем кончится, а поехала. Какой стыд! Какая дура!

Он просто вернул ей долги. Все предельно ясно: обиделся, разозлился и решил порвать всякие отношения. А когда она сунулась, щелкнул по носу, оставил за собой последнее слово. Не позвонил, не извинился. Не очень, конечно, по-мужски. Зато окончательно и бесповоротно.

Сначала они с Шурой решили, что самолет опоздал, но справочная аэропорта подтвердила, что тот сел точно по расписанию. Время шло, а Митя не появлялся, мобильный его молчал, и Шура оборвала телефон, пытаясь получить хоть какую-то информацию в его компании. Никто ничего не знал.

Надежда таяла с каждым звонком, и они уже не сомневались — произошло что-то страшное, когда, видимо, по просьбе коллег, им позвонил человек, с которым Митя был в командировке.

Телефонная трель взорвала тишину, они вздрогнули и бросились к аппарату, но Шура оказалась проворнее. Маруся побежала на кухню и сняла параллельную трубку.

— ...какие-то проблемы у его знакомой, — услышала она. — Ему еще вчера позвонили, а утром в аэропорту уже ждала машина. Так что не волнуйтесь, с ним все в порядке.

— Что же он нас-то не предупредил? — обиженно спросила Шура.

— Утром, видимо, решил не беспокоить, а потом, наверное, стало не до того...

Маруся медленно опустила трубку. Ну, вот и все. Как говорится, «уймитесь волнения страсти». Хорошо хоть ума хватило не поменять билет. А знакомая — это, конечно же; Нинель. Что же с ней такое могло приключиться, чтобы он вызвал машину прямо к трапу и забыл обо всем на свете? Впрочем, какая теперь разница? Главное, Митя окончательно расставил акценты. Но ведь даже не позвонил! Не предупредил, не успокоил... Конечно, вряд ли кого-то так уж сильно заботят переживания прислуги, но и ее тревогами он тоже не стал морочиться...

Шура маялась на кухне, виня себя во всех бедах. Но ведь не могла она так ошибиться, так оплошать! Что-то тут не то...

— Что-то тут не то, Мария, — сказала она, входя в спальню. — Пойдем на кухню, поговорим. Время позднее, весь день, почитай, ничего не ели. Смотри, сколько я всего наготовила! Давай покушаем.

— Спасибо, Шура, — отказалась та. — Мне не хочется.

— Ну как же не хочется? Пойдем! Не пропадать же добру. Посидим, покумекаем. Что по углам-то прятаться?

— Ну ладно, — не смогла отказаться Маруся, — хотя, видит Бог...

Обрадованная Шура наметала на стол. Подтянулся Чарли, посмотрел виновато дымчатыми глазами, положил голову на Машины колени. И она, в который уже раз, подивилась тонкой собачьей проницательности.

— Давай выпьем по рюмочке? — предложила Шура.

— Вы же принципиальная противница алкоголя, — невесело пошутила Маруся.

— По рюмочке можно, — отмахнулась домработница, — и даже иногда нужно. Мы же не станем напиваться до беспамятства.

— До беспамятства бы сейчас как раз не помешало.

— Ты вот что, Маша, не горячись. Я не знаю, что она там придумала, эта змея. Как ей удалось Димитрия приманить. Но он ей цену знает и рано или поздно раскусит...

— А если поздно?

— Ну, Мария! Ведь ты его любишь! Потерпи.

— Потерпеть, пока Митя не наиграется с Нинелью? Он не может от нее оторваться...

— Да тебя он любит! Тебя!

— С чего вы взяли, Шура? Ведь человек, живой и не в беспамятстве, всегда найдет полминуты на звонок. Если ему это, конечно, нужно. А он даже мобильный отключил. Значит, позаботился, чтобы я в этом нисколько не сомневалась. В том, что не нужно...

— Ты, Мария, с выводами не торопись.