Постскриптум (СИ)

Еле разлепив глаза, в состоянии полного нестояния тащу свое бренное тело в душ. Надеясь, что след небезызвестной личности простыл. А зря. Едва я захожу на кухню, как натыкаюсь на молчаливо пьющую горячий кофе фигуру. И взгляд такой, что желание залезть под плинтус и притвориться пылью. Или в темный угол, да куда угодно, только бы не отсвечивать и скрыться с его глаз долой.

— Хреново выглядишь. — Проливаю на руку кофе, когда слышу его голос в спину. Игнорируя боль, аккуратно вытираю и пытаюсь собрать себя максимально, чтобы не показать, насколько расшатанное у меня состояние.

— Какой прекрасный комплимент. — Добавить щепотку ехидства, приправить уверенностью и повернуться, чтобы взглянуть на свою погибель. Смогла? Молодец! Это настоящий успех.

— Бессонная ночь? — Знает ведь, что меня не было дома. Знает, кто причина моего отсутствия. Понимает, в отличие от ребенка, что в нашем возрасте дядя и тетя не могут просто гулять за ручку всю ночь.

— С чего ты взял? — Отпиваю, обжигаю язык и небо. И это чуток отрезвляет и придает еще больше храбрости. Потому что карие глаза напротив в настоящей ярости. Тихой такой. Притаившейся. Но оттого не менее устрашающей.

— Тебя ведь не было всю ночь, сомневаюсь, что у тебя было время для сна. Да, Лина? — Допрос? К чему вопрос? Что хочет услышать? Ревнует? Злится? За что и по какому, черт бы его побрал, поводу? Если сам с женой. У самого рыльце в пушку. — Похождения важнее ребенка. Хорошая мать. Хвалю. — А яда-то сколько. Укусил бы — убил бы на месте мгновенно.

— Не понимаю о чем ты, я спала в комнате. Нужно было быть внимательнее. Хороший отец. Хвалю. — Выдержать лицо. Плюнуть в ответ, допить кофе и свалить подальше.

Чтобы после игнорировать полдня неприкрытое недовольство. И выдохнуть свободно только к вечеру, когда он наконец-то уходит. Лиза же, как мышь, незаметной тенью постоянно рядом. Наблюдает и не лезет. Тактика, конечно, прекрасная, только вот мне поддержка очень нужна, а не ее полное безучастие.

— Знаешь, разбирайтесь сами. Вас не поймешь. То ли у вас брачные игры, то ли скоро будет смертельный бой. Я как-то пасс. Мне свекрови хватает по самое горло.

— Микель завтра уезжает. Останешься еще одну ночь? Я вернусь пораньше.

— Уверена, что это хорошая идея? — Не уверена, но я не настолько эгоистка и сука, чтобы бы кидануть приехавшего ко мне издалека человека. Я ценю его затраты. Его внимание. И все происходящее.

— Уверена, что если не пойду, то пожалею. Так устроит?

Только вот сегодняшние сборы какие-то ленивые и без особого желания. Как надобность. Или же сказывается недосып и испорченное настроение с утра пораньше. Сложно сказать. Отвлекает и вызывает улыбку только любимый ребенок, который как юла вертится по квартире, развлекая и себя, и котенка, которому отныне имя — Кусачка, как собаку в излюбленных Фиксиках. Благо питомец у нас женского пола…

И вот я вся внешне отлично выглядящая, а внутри почти до слез разбитая, собираюсь на выход, напоследок глянув в широкое зеркало у входа. Ботфорты с молнией сзади. Кожаная юбка-колокол с широким поясом на талии. Облегающая черная водолазка, без белья под ней и массивный кулон, свисающий ниже груди. Макияж… Нет макияжа, только слегка подкрашенные ресницы и выделенные скулы. Гигиеническая помада и творческий беспорядок на голове.

Хватаю перчатки с комода. Клатч. И в расстегнутом полушубке выхожу из квартиры, резонно решив перед выходом на улицу покурить. Потому что нервничаю, словно делаю что-то неправильно. И какое-то дурное предчувствие копошится под кожей. Настойчиво. Слишком настойчиво, чтобы игнорировать полностью. И никотин что-то не спасает. Совсем не спасает. Скурив одну, а следом другую сигарету, закидываю в рот мятный леденец и вызываю лифт.

Двенадцатый, мать его, этаж. Адово пекло, ей-богу. Благо лифты еще новые, практически идеально вылизанные. Пока спускаюсь, успеваю прокрутить в голове кучу сценариев, по которым будет развиваться сегодняшний вечер и ночь. И даже чуток грустно становится от того, что Микель уезжает. Заинтересованный во мне и уделяющий внимание. Рядом с ним я чувствую себя сексуальной, желанной и женственной. А это хоть чего-то да стоит в моем-то состоянии безнадежно влюбленной дуры, которая не способна справится с собственными убийственными чувствами.

Погруженная в мысли, не улавливаю момент, когда лифт открывается. Опустив голову и глядя под ноги, очнувшись, двигаюсь на выход, влипнув всем телом в чью-то фигуру. А когда поднимаю глаза — каменею на месте. Передо мной Алексеев собственной персоной. Старший, чтоб его. И на лице такой ураган эмоций, что мне хочется провалиться под землю сию же секунду.

Угрожающе двигается на меня. Вталкивает обратно в лифт, ударяет по кнопкам, и я слышу, как сдвигаются спасительные створки. Твою ж мать, блять. Смотреть в разгневанное лицо выше моих сил. Вжимаюсь спиной в стеклянную стенку и замираю как кролик перед удавом.

— Далеко собралась? — шипяще и настолько грубо, что хочется еще сильнее съеживаться. Даже сопротивляться и оправдываться или спорить не рискую. Сжимаю в руке перчатки. Дышу загнанно и слышу, как в висках бьется кровь. Боженька, ты там есть? Спаси и сохрани. Умоляю. Потому что походу смерть моя близится. — Я спрашиваю: далеко собралась? М-м? — Подходит близко-близко, сжимает в руке мой подбородок и заставляет взглянуть ему в лицо.

Даже если бы я могла ответить, вряд ли бы открыла рот. Но собственным захватом он лишает меня такой возможности априори. Я часто видела разные эмоции в его глазах когда-то очень давно. Помню, каким он может быть, когда выходит из себя, и это чуток страшно, но тело, прирученное этим мужчиной, отзывается даже на долбаную грубость. И вроде надо возмущаться и вырываться… Вроде. Надо. Правда?

— Куда же ты, ночная бабочка, снова летишь? А? — Чувствую его дыхание. А внутри так и подколачивает. Ноги непослушные, руки подрагивают. Я не понимаю, к чему все идет. Но одно я знаю точно: он срывается. Вот в этот самый момент Леша срывается с катушек. И я как бы этого хотела и, наверное, хочу. Наверное. Только я все же не понимаю, к чему все идет. К чему? Зачем? Что катализатор? Тот факт, что на меня кто-то позарился?

— Мне больно, — сдавленно шепчу, и хватка на лице слабеет. Только он еще ближе. Буквально вдавливает собой в долбаное зеркало.

— Далеко собралась? Я не слышу ответа.

Упорствует зачем-то, сам все знает, но упорствует. Что ждет в ответ? Подтверждение или опровержение? Мне и без того отвратно до невозможного. Чтобы еще и вслух говорить о собственных планах.

— Да нет, не особо, — хочется нагло, а получается как-то почти равнодушно. Вообще диаметрально противоположно творящемуся внутри.

— Ты никуда не идешь, — чеканит каждое слово как приговор. Вытаскивает за руку из лифта. А я боковым зрением вижу написанное краской число пятнадцать на грязно-кремовой стене.

— Почему? — приподнимаю бровь, решив все же услышать ВСЕ, что он хочет высказать по этому поводу. Не сумев с первого раза, но все же достаю пачку сигарет и закуриваю под его недобрым взглядом. Хоть бы не удавиться дымом. Что вполне возможно.

— Потому что я так сказал.

Весомо. Не спорю. Киваю молча. Затягиваюсь поглубже, пытаюсь усмирить колотящееся сердце. Свидание срывается. Микель завтра уезжает. И это правда то, о чем я сейчас хочу думать? Нет… Леша. Леша. Лешенька. Чего же ты бесишься-то? Если тебе насрать и все в таком же духе. Или взыграла мужская гордость, мол, как так-то выбрали не его? Разве это возможно? Поразительно. Как же я могла так опростоволоситься? Ая-яй.

— Сомнительный аргумент. — Сигарета все же дает каплю смелости. Расстояние в полтора метра между нами позволяет дышать спокойно. Относительно спокойно. — Но если у меня нет выбора, то мне нужно позвонить. Потому что даже ты не заставишь меня вести себя как последняя сука и вынуждать ждать другого человека. — Намек прозрачный. Потому что в нашем случае именно он та самая последняя сука, которая варит меня в этом чертовом ожидании долгие и долгие дни и недели. Намеренно мучая.