Две половинки (Просто о любви)

И так много часов подряд.

Больших зашивал, вправлял кости, экстренно оперировал, останавливал кровотечения и снова зашивал. Четко, без суеты и лишних движений, отдавая жестким, охрипшим на холоде голосом команды, принимая мгновенные решения, оценивая ситуацию – успевая только менять стерильный верхний одежный набор и перчатки.

Когда Степан стоял под душем, вернувшись с командой на базу, ему все казалось, что въевшийся в кожу запах водки не отмыть уже ничем, и отвлеченно думал, что станет объяснять гаишникам по дороге домой, если остановят, – чувствовал он себя консервированным в водочном рассоле.

Хотелось позвонить прямо сейчас Стаське и пожаловаться, как зверски устал и замерз и как сегодня пришлось работать, но он опасался, что на такую длинную речь у него ни охрипшего голоса, ни сил не хватит.

Лучшее, что могло с ним случиться, – это оказаться возле нее, лечь, прижать Стаську к себе и уснуть.

Где оно, то лучшее?

– За горами, за долами, – указал точный адрес доктор Больших.

Ему еще предстояло принять стратегическое решение: куда ехать? И ехать ли вообще? Не проще ли и безопаснее лечь в дежурке и проспать до утра? Это, конечно, не климатический курорт и не перинное раздолье – шум, гам, возможная беготня – работает следующая смена, но все же…

Да к черту! Что он, бомж какой!

Раз нельзя к Стаське, он поедет домой! Выспится и утром к Вере в больницу. Не так уж он и устал, чтобы не доехать!

Правда, объяснить себе в данный момент, почему нельзя туда, куда хочется больше всего, доктор Больших не мог, хоть ты его пытай с пристрастием.

«Завтра во всем разберусь!» – пообещал себе Степан.

И, пребывая в душевном состоянии: «Назло кондуктору пойду пешком», упертый временами до предела Больших доехал домой, стискивая зубы, не дав себе расслабляться, включил систему обогрева в подвале, даже пожевал остатки вчерашнего ужина, что-то доказывая себе, и лег спать.

Проснулся почему-то ни свет ни заря, поворочался с боку на бок, пытаясь снова уснуть, поуговаривал себя, ругнулся, не достигнув желаемого результата, и пошлепал в кухню – варить кофе.

Дом встретил хозяина приветливо-радостно, теплом и уютом. Степан похвалил мысленно: хорошо здесь у нас с тобой! И в голове сверкнула мысль: «И неприютно одиноко…»

Степан, как наяву, представил Стаську, потирающую глаза, выползающую следом за ним из спальни в кухню, как она сонно приваливается к его боку.

– Ну, что тебе не спится, старче? – спросит, не открывая глаз.

А он поцелует ее в макушку, усмехнется:

– Не знаю, ты иди досыпай, маленькая.

– Мне без тебя не досыпается, – ответит она.

И ни на одну его рубашку Стаська не претендовала бы, даже если бы он сам настаивал, а ходила в смешной уютной пижамке, всклокоченная, сонная, зевала.

Или сидела за компьютером и тихо ворчала на писательниц французских нерадивых, бросала с досады работу и кричала на весь дом со второго этажа:

– Степан! Пошли на мороз мозги мои выветривать!

Или засыпала в его объятиях у камина, под тихий неспешный разговор, а просыпаясь, нервничала, что прослушала что-то важное, и требовала повторить.

Главное, что вся она – ее запах, смех, улыбки, шуточки, дух, характер, движения, легкие шаги – находилась бы здесь, с ним, наполнив дом и его жизнь.

– Она тебе понравится! – сказал Степан дому, улыбаясь.

В этот момент, сидя рассветным утром в кухне собственного дома в одних трусах за чашкой кофе, Степан Сергеевич Больших понял, как божье откровение, одну простую истину – что именно эту женщину он ждал всю свою мужскую жизнь и именно этой женщины там не хватало.

Ему и его дому заодно!

– А ведь Лев Гурьевич сто раз прав! Что я такого наворотил в своей голове? – Он отряхнулся от всякой надуманной глупости. – Какие препятствия, какие Веры могут быть? Стаську в охапку и домой! И не отпускать! Все!

Хлопнув по кнопке, отключил только собравшийся закипеть чайник для второй порции кофе и стремительно, большущими шагами прошествовал в спальную одеваться-собираться.

Сначала к Вере в больницу, расставлял приоритеты и дела сегодняшние Больших, выезжая с поселковой дороги на шоссе. Посмотрит, как она, оценит ситуацию, а потом к Стаське.

Хватит! Наигрались!

Возле Вериной койки на стуле сидел незнакомый мужик в накинутом поверх одежды белом халате, держал ее за руку и, наклонившись поближе, что-то тихо ей говорил.

Он обернулся на звук закрывающейся двери, увидел Степана, встал и поздоровался.

Степан не удосужил словом – кивнул.

– Я выйду, – наклонился к Вере незнакомец, пожав ей ладошку. – Вы поговорите.

И так бочком, бочком, всем видом выказывая неуверенность и признание иного авторитета на данной территории, тихо вышел за дверь.

Степан сел на его место.

– Как ты? – спросил он у Веры.

– Нормально, – тихо ответила она.

– Мне надо посмотреть твой шов, – предупредил он, берясь за край укрывавшего ее одеяла.

– Не надо, Степан, доктор смотрел утром, сказал, все хорошо, – попыталась остановить она его, схватив за руку.

– Тебе, может, и не надо, а мне надо! – твердо, обычным докторским тоном, оборвал тихие протесты Веры.

Не обращая внимания на ее слабое сопротивление и смущенно краснеющие щеки, откинул одеяло. Задрал рубашку, отлепил с одной стороны лейкопластыри, поддерживающие марлевую повязку, посмотрел шов, быстро, но легко понадавливал пальцами вокруг него, заклеил обратно, одернул рубашку и укрыл ее одеялом.

– Шов чистый, хороший. Как настроение?

Он решил не задавать лишних вопросов, что надо, он увидел, а остальное – зайдет к доктору Иванову, узнает подробности у него.

Но Степан понял, что ожидал увидеть худшее.

Спасибо тебе, Господи!

– Хорошее, – ответила, как добросовестная пациентка, Вера. – Утром мама с Ежиком приходили. Спасибо тебе за Валентину Николаевну, мама одна бы не справилась. И за санитарку, тетю Любу, спасибо.

Она задумалась, отчего-то смутилась, отвела глаза от лица Степана и добавила невпопад:

– Большое. Вот Игорь пришел. Сказал, что не уйдет. – Она повернула голову и пристально посмотрела на Степана. – Он хочет вернуться к нам и помогать, пока я не выздоровею окончательно. И потом остаться. Я раньше его гнала, а теперь чего уж…

– И правильно решила, – поддержал Степан, – зачем гнать, у вас же сын.

– Да! – обрадовалась Вера поддержке. – Ванечка его любит сильно, а Игорь, тот вообще в нем души не чает!

– Вот видишь, – не стал развивать тему Больших, – тем более тебе есть из-за чего стараться как можно скорее встать на ноги.

– А ты не… – она печально посмотрела ему в глаза, – обижаешься?

– Да господь с тобой, Вера! – возроптал Степан. – На что ж мне обижаться?

– Ну, мы с тобой так давно вместе, и Ежик к тебе привязался, а тут Игорь…

– Вера, ты хочешь, чтобы он вернулся?

– Да… – не самым решительным тоном ответила она.

Больших улыбнулся ей и посоветовал со всей ответственностью:

– Тогда не думай ни о чем лишнем. Приложи всю силу духа, чтобы выйти отсюда скорее и быть с семьей.

Вера кивнула понимающе, улыбнулась робко, но в глазах мелькнула грусть.

Женщины! Охохошеньки!

– Вер, я не смогу к тебе часто приезжать. Буду звонить твоему врачу и тебе. И давай договоримся: ты станешь честно отвечать на мои вопросы и рассказывать о своем самочувствии и делах. Договорились?

– Да! – пообещала она твердо и улыбнулась настоящей улыбкой, но слезы все-таки потекли через улыбку. Степан стер тоненькие ручейки с ее щек, чтобы не попали в уши.

Они прощались.

Разумеется, он не выпустит ситуацию из-под контроля, проследит весь ход выздоровления, и помогать будет всем, чем сможет, и заезжать к ним домой, когда Веру выпишут из больницы, но обоим понятно стало, что они прощались сейчас. И навсегда.

У нее плескались в глазах грусть и сожаление и что-то еще недоговоренное, не понятое Степаном. А он чувствовал облегчение.