Дочь Дома

Она все еще обладала для него той же силой, вызывающей восхищение и преклонение. Ей стало интересно, вызвала бы картина такие же чувства у Десмонда?

Наконец, он повернулся к ней:

— Теперь выкладывайте прямо.

— Насчет приезда сюда?

— Конечно.

— Здесь?

— Почему бы и нет? Тут удобнее и тише, чем в других местах... Никто не приходит смотреть на картины днем по понедельникам. Кроме того, когда вы устанете говорить, то можете посмотреть на Эль Греко.

Она сделала руками жест недоумения:

— С чего мне начать?

— Это на ваше усмотрение... Что было самым важным после Джонни?

— Мой отец.

— Ну, так и начинайте с него, минуя то, что я уже знаю.

— Отец был бедняком.

— Это мне известно.

Она сняла перчатку и начала теребить ее в руках:

— Он поступил в Тринити-колледж, зная только то, что вычитал из книг. Мне трудно представить, какие перемены произошли в нем за годы учебы, потому что он был невеждой во многом, что любит теперь. Он обнаружил в себе — или это сделал кто-то другой — замечательный музыкальный талант. Моя мать, конечно, научила его разбираться в живописи. Или начала... Она умерла очень молодой, вы же знаете. Во всяком случае, мой отец умел превзойти любого в учебе, если был заинтересован.

— Ваша мать умерла... Что потом?

— Я мало помню о ранних годах, за исключением того, что отец делал с нами все, что хотел. Многие, должно быть, считали нас невыносимыми, а его — дураком.

— Университет и военное время?

— Кембридж... Я разлучалась с ним ненадолго. Он обычно брал нас с собой за границу. Большую часть времени мы рассматривали картины, останавливались в фешенебельных отелях. Он никогда не хотел пользоваться простыми или дешевыми вещами, потому что презирал все, что напоминало ему прежнюю жизнь до Тринити-колледжа. Я никогда не встречала никого из его братьев, а когда его племянницы и племянники приезжали в Лондон, отец приглашал их к чаю, если не было никаких других гостей.

— Сноб?

— Да... Своеобразный. У моей матери были средства, а отец весьма преуспевал. Неудивительно, что он вел себя подобным образом.

— А как насчет Тома?

— Тома он всегда прочил мне в мужья... Это был возврат к той ветви семейства, которая никогда не покидала родового гнезда. Я думаю, он хотел, чтобы его внуки росли с чувством принадлежности к месту, где семья проживала долго. То, чего он не смог сделать сам, папа хотел, чтобы я выполнила за него.

— Вы понимали все это... И все же охотно шли у него на поводу?

— Почему бы и нет? Я не видела причины, чтобы протестовать... Тем более против Тома, пока я не встретила Джонни.

— Было ли это единственным решением? Ведь Ирэн дала бы Джонни развод, если он попросил бы ее.

— Это не было решением... Я была воспитана как католичка. Это разбило бы сердце моего отца.

Он кивнул, глядя на нее. В конце галереи перед картиной в углу стоял охранник и лениво наблюдал за ними.

— Расскажите мне, — сказал Марк, — о том, как вы путешествовали с Джонни в Остенде... Что побудило вас вернуться? Была ли то мысль об Ирэн, о вашем отце или о вашей религии? Какой пункт из трех подкосил ваше мужество?

— Мне нелегко ответить на этот вопрос.

— Мне просто интересно. Ваш отец отнял у вас такую большую часть вашей жизни. Мне интересно знать, не подтолкнул ли он и тут чашу весов.

— Не могу сказать.

— Ну, о'кей. По правде-то, я и не ожидал, что сможете. Потом, после того, как Джонни сказал, что не женится на вас, вы поехали в Ирландию с Томом. Том знал обо всем этом, не так ли?

— Да. Он знал. Он думал, раз Джонни уехал, то со мной все в порядке. С того времени, когда Джонни сказал, что не женится на мне, я была полумертвой. Я не понимала, что происходило. Но как только я решила, что должна увидеться с ним, я почувствовала, что снова возвращаюсь к жизни.

— Но вы понимали, что произойдет, когда вернулись, чтобы рассказать отцу?

— Я понимала... Или думала, что понимала. Я думала, что он прогонит меня.

— Вы пожелали пройти через это даже при таком предположении, даже при малой надежде на то, что Джонни изменит свое решение?

— Ничего другого мне не оставалось.

— Конечно. — Потом он добавил: — Вы странная женщина.

— Не такая уж странная.

— Да нет же — странная. Всю свою жизнь вы жили в тени своего отца; он отрезал вас от всякой иной жизни, кроме той, что желал и устроил для вас. Хотелось ли вам чего-нибудь, чего не хотелось ему?.. Или сделать что-нибудь, чего он не делал?

— Нет.

— Только Джонни?

— Да... Только Джонни.

Он встал:

— Пошли. Мне нужно идти. — Он направился к выходу из галереи.

— Марк!

— Да?

— Разве вы не расскажите мне о Джонни? Это нечестно. Я же не знаю... Что он думает.

— У меня нет времени. Я же сказал, что мне надо идти.

Выйдя из музея, он поймал такси и дал водителю адрес квартиры.

Она высунулась из окна:

— Куда вы собираетесь? Нельзя ли мне с вами?

— Я собираюсь повидать редактора, который не любит женщин.

— Вы обязаны увидеть его сегодня?

— Послушайте, — сказал он, — вчера разразилась война. Те, кто придут туда первыми, получат работу.

— Вы что, собираетесь в Корею?

— Если найду кого-нибудь, кто меня пошлет.

— Об этом я не подумала.

Водитель обернулся:

— Извините, мистер, но тут не стоянка. Вон там, в парке, есть скамейка для тех, кто хочет побеседовать.

— Пока, — сказал Марк, приподняв шляпу. — Наденьте одно из ваших элегантных английских платьев. Я хочу пообедать с вами в качестве военного корреспондента накануне сражения.

III

Когда они вышли на улицу, Марк остановился на мостовой, поглядывая на подкатившее к тротуару такси.

— Это через пять кварталов за южным концом парка, — сказал он. — Какое прекрасное утро! Не желаете ли пройтись?

— Да. Пожалуй, — ответила Мора.

Такси тронулось с места. Таксист обратился к Марку:

— Вы что задумали? Хотите, чтобы у дамы развилось плоскостопие?

— Конечно. Такова идея.

Марк взял ее под руку, и они пустились в путь. Было три часа. Проезжающие такси выжидательно притормаживали, поравнявшись с ними, и уносились прочь. Они не разговаривали, пока не дошли до Пятой авеню. Тут Марк резко остановился.

— Вы не увидите такого нигде в мире, — сказал он. Тон его был чуть ли не почтительным. — Взгляните.

Огни усеяли авеню на всем пути к Рокфеллеровскому центру. Казалось, они едва ли уменьшили свое сверкание со вчерашнего вечера.

— Это вечный огонь? — спросила она. — Неужели их никогда не выключают?

— Выключают, конечно, но это не важно. Посмотрите вокруг, Мора. Этот шум, постоянные гудки машин и ночные огни создают облик города. Мне бы не хотелось ничего иного. — Он потянул ее за руку. — Давайте найдем закусочную и выпьем кофе.

Они нашли ее в следующем квартале — длинная хромированная стойка с напитками, три человека возле нее и полусонный бармен, тщательно протиравший контейнеры с мороженым.

— Что вам угодно? — спросил он.

— Два кофе.

Бармен придвинул им чашки.

— Что слышно о Корее? — спросил Марк. Он кивнул на динамик, откуда доносилась тихая музыка.

— Столицу... как ее... Сеул... эвакуируют. Правительство выезжает. Да, заварилась каша. — Бармен взял тряпку и принялся наводить лоск на стойке. — Только, я слишком разжирел для военной формы...

Мора медленно помешивала кофе.

— Джонни захочет поехать туда, как вы полагаете?

— Какого черта! Да и никто не захочет. Если все пойдет хорошо, это не перекинется за пределы Кореи.

— Объединенные Нации пошлют помощь?

— Им придется. ООН разлетится вдребезги, если они сейчас не поддержат Южную Корею.

— Интересно, что Джонни думает об этом?

— Боится... Как и все мы, я полагаю.

— Если вы боитесь, почему собираетесь туда?