Дочь Дома

— Ага. Это уж наверняка.

Они ехали по улицам, на которые Мора не смотрела.

— Где Джонни? — спросила она.

— Ах, да... Джонни. Он не смог приехать, поэтому попросил меня. Он сказал, что вы, вероятно, помните меня по его рассказам.

— Разумеется, я помню. Почему он не приехал?

— Очень болен его отец. Фактически он умирает. Джонни в Питсбурге.

— Когда он уехал?

— Два дня назад. Он не стал телеграфировать вам, потому что я сказал, что буду здесь и встречу вас.

— Что с его отцом?

— Полагаю, что-то вроде удара. Врачи говорят, что он не протянет больше двух дней.

— Лучше бы мне, приехать в другое время.

— Почему же? — спросил он.

Она не знала, что ему сказать. Мора чувствовала себя неловко и тревожно. Казалось, ее спутник либо не может, либо не хочет поддерживать разговор. Однако она видела, что Бродни запоминает каждое ее слово и обдумывает его. Джонни был лишь наполовину прав в своем описании Марка. Этот человек, сидящий рядом с ней, мог бы двигать события в том темпе, который ему подходит. А сам будет сидеть и позволять жизни медленно катиться, чтобы воспринимать связанные с Морой факты без пристрастия и воодушевления, пока не поймет, что она за человек.

На широком подъеме к мосту он вдруг заговорил:

— Если бы в моем распоряжении было хоть несколько минут до того, как на нас налетит полицейский, я бы остановился посередине и дал вам взглянуть. Вот это Ист-ривер и Квинсборо-бридж, а это — Манхеттен. Я думаю, зрелище стоит того, чтобы поссориться с полицейским.

— Джонни говорил мне, что вы родились в Нью-Йорке, — сказала она.

— Конечно... Но не обязательно родиться здесь, чтобы быть нью-йоркцем. Это просто чувство, которое захватывает вас, и вы уже никогда не расстаетесь с ним. Всякий раз, как я возвращаюсь сюда, когда такси везет меня на Ла-Гардиа, я заставляю его остановиться на шоссе под мостом, выхожу и бросаю в реку монетку. Я называю это моей денежной данью. Все думают, что я сумасшедший.

Они оставили реку позади, и эстакада от моста замелькала прямо на уровне крыш домов.

— Вам известен адрес, куда я направляюсь? — спросила она.

— О, да... Это люди, которым написал ваш отец. Ну, у вас есть выбор, ехать ли туда. Я полагаю, вы знаете, что они в отъезде?

— Да, но они телеграфировали, что их квартира открыта и я могу воспользоваться ею.

— Это ваше дело, конечно. Но если вам желательно проживать в десятикомнатном морге на Парк-авеню, то, разумеется, милости просим. Может быть, вас позабавит возможность подкидывать монетку, чтобы решить, какой из четырех ванных комнат следует воспользоваться.

— Откуда вы знаете?

— А я там вчера побывал. Просто захотел посмотреть, куда это они вас запускают. Женщина, занимавшаяся уборкой, поставлена в известность, что там будет жить дочь английского королевского адвоката. Она освободила место на каминной полке для портретов королевской семьи. Вы думаете, что хотели бы туда поехать?

— А куда я могу еще ехать?

— У меня есть квартира к западу от парка, где имеется лишняя комната. Можете воспользоваться ею, если желаете.

— Я никого не стесню?

— Конечно нет! А я вас не обижу... У меня нет такой привычки.

— Я не это имела в виду.

— Разве? — ухмыльнулся он. — Ну, даже если и не это, то тем более будет все в порядке. По крайней мере, там вы сможете докричаться до кого-нибудь.

— А то — другое место?

— Я им позвоню — скажу, что вы не прибыли. Или направились прямо в Питсбург. Что-нибудь придумаю.

— Спасибо.

Мора откинулась на сиденье и смотрела на проносившийся мимо город. Они срезали путь к западу от реки. На Третьей авеню их остановил светофор. Она смотрела на проносившийся мимо по «надземке» поезд и узнавала сцены из фильмов о Нью-Йорке. Здания имели неопрятный вид из-за железных пожарных лестниц, лепившихся по стенам, как кружево. Было пыльно, и в водостоках валялись бумажки. Даже в тени становилось жарко. Они пересекли Парк-авеню и Пятую улицу и подъехали к скверу на площади, где начинается Центральный парк. Впервые она увидела солнце на верхушках зданий, образующих широкие каньоны под ярким синим небом. Концы каньонов сужались в перспективе, и эта мертвая их прямизна казалась Море нереальной... словно кто-то играл с макетом города. Это было просто и красиво, если вообще находишь красоту в такого рода вещах.

Квартира, куда привез ее Марк, находилась неподалеку от парка.

— Я нанял ее с мебелью на два месяца, поэтому не надейтесь на домашнюю атмосферу, — сказал он.

Комната, которую он ей выделил, была небольшой и выходила окнами на другой ряд окон. Двенадцатью этажами ниже было дно светового колодца.

— Характерно для англичан, — сказал он, наблюдая за ней. — Куда бы они ни прибыли, всегда устремляются прямо к окнам, словно ожидают увидеть поля и пасущихся коров. Что до меня, я ощущаю одиночество, если не слышу три радиопрограммы и о чем толкуют люди на пяти кухнях. Нью-Йорк сначала напугает вас до смерти, но в конце концов, вероятно, понравится. Так бывает со многими.

— Надеюсь, так будет и со мной, — сказал она.

Он поставил ее чемоданы на стулья.

— Когда мы получим известия о Джонни?

Он пожал плечами:

— Придется оставить это на его усмотрение. Не думаю, что он захочет разговаривать с вами по телефону. Вы же знаете Джонни. Как вы думаете, что будет, когда его отец умрет?

— Джонни приедет сюда.

— Ага... Так и я считаю. Поэтому мы просто подождем. Я полагаю, — добавил он, — что вам хотелось бы принять ванну. Не мешало бы и поспать несколько часов. Я сварю кофе, если вы не против.

В дверях он обернулся:

— Вы, конечно, слышали новость?

— Что за новость?

— Начет Кореи?

— Нет... А что?

— Вчера около одиннадцати часов утра коммунисты с севера пересекли тридцать восьмую параллель и вторглись в Южную Корею. Они громогласно бросили вызов Организации Объединенных Наций.

— Что это означает? Что теперь произойдет?

— Никому неизвестно, скорее всего война... Мы лишь надеемся, что она останется войной местного масштаба... — Он начал прикрывать дверь. — Кофе будет готов минут через пять.

II

Такси въехало на стоянку и остановилось. Тепло утреннего солнца переросло в полуденный жар, хлеставший по высоким домам, зеленому прогалу парка, яркой краске кузовов машин с откидным верхом, ожидавших клиентов.

Марк вышел и открыл дверцу:

— Ну, вот оно. Тут действует формула: «деньги-товар»! Через несколько кварталов отсюда — Пятая Авеню, магазины Бергдольфа Гудмана и Картье.

Она вышла, поднимая голову, чтобы взглянуть на слепящее солнце, потом посмотрела на фонтаны в сквере.

— Да... — проговорила она, — вы делаете богатство привлекательным.

— Кто подал вам мысль, что богатство всегда привлекательно? — Он захлопнул дверцу. — Давайте поедим. Мой желудок подсказывает, что и вы, должно быть, умираете с голоду.

Он привел ее в затененный сверкающий зал. Мора ощутила прохладу на своих руках. Он протянул ей меню. Она читала его несколько секунд, а потом резко положила.

— Что-то вас беспокоит?

— Да. Я думаю, что Нью-Йорк великолепен, но я чувствую себя, как человек, пришедший на пир, не надев праздничного наряда. У меня нет долларов, чтобы расплатиться за такую еду.

— Забудьте об этом. Я продал несколько статей в «Сэтэрдей ивнинг пост», и должен избавиться от денег, прежде чем карманы моих брюк лопнут от их тяжести. — Он снял очки. — Кроме того, куда еще я мог отвести женщину, которая носит ярко-зеленое платье и шляпу такого фасона? Джонни захочет знать, что я сделал с вами.

— Вы думаете, Джонни позвонит сегодня вечером?

— Может быть. Но не будем же мы сидеть в ожидании его звонка. Нельзя так проводить первый вечер в Нью-Йорке. Я не думаю, что Джонни одобрил бы это.

— Он долго пробыл в Нью-Йорке? Я имею в виду — с тех пор, как выехал из Лондона?