Музыка ночи

Элли уже около двух часов слушала, как они вспоминали других людей, но было очень странно услышать произносимое вслух имя ее матери.

— Да, она действительно была милая. — И Конни небрежно передала фото Элли. — Я завидовала тому, что она такая худая. Роузмэри, ты ее помнишь? Диану?

— Конечно.

— Как была ее фамилия?

Тугой комок забился в груди Элли, и она уставилась на снимок, молясь, чтобы они не вспомнили.

— Не помню. Что-то ирландское. Подходило к ее рыжим волосам.

"Коннор, — подумала Элли. — "Воин Сотни Битв" по-ирландски".

Голос Блю прозвучал неожиданно и немного странно:

— А можно мне взглянуть? Худая девушка с ирландской фамилией? — Он взял предложенное фото. — Хорошенькая.

Элли внезапно подумала, что почти все в этой комнате знали ее мать, разговаривали с ней, слышали ее смех и голос. На мгновение это погрузило ее в такую глубокую, невыносимую печаль, что она почувствовала, как на глаза наворачиваются слезы. Она смотрела на молодую женщину с чистой белой кожей и пухлыми губами, с не стесненной ничем грудью под хлопковой блузкой. "Ой, мама! — подумала она. — Почему ты ушла так быстро?"

Элли вспомнила, что совсем не ищет своего отца. Движением естественным и спокойным, какое только могла изобразить, она положила снимок.

— А где здесь ванная? — спросила она Конни.

— Вон там, детка. Сверни налево от кухни и увидишь.

Маркусу этот вечер дался тяжело. Он много дней ожидал его. Но почему-то бродить по дороге воспоминаний оказалось не так приятно, как он ожидал. Было нестерпимо больно видеть пропасть между тем, какими они были в восемнадцать, и тем, какими стали. Правда, ему удалось заставить Конни улыбаться, поддразнивая тем, как мальчишки раньше ухлестывали за ней. Она нахально вздернула голову и заявила, что они и до сих пор делают то же самое. Но он знал, что у нее в груди застыл тот же комок страданий, который сейчас мешает ему искренне радоваться.

Рядом с ним сидела Элли и тихо и напряженно слушала. Свободно распущенные кудри окружали ее лицо, но они не могли скрыть многозначительных отметин: покраснений оттого, что о край ее щеки терлась щетина, небольшой любовный укус внизу шеи. Она избегала встречаться взглядом с Блю, но все в комнате ощущали жар, объединявший их, и замечали, как Блю шутил, стараясь привлечь ее внимание, бросал в нее бумажные шарики, как влюбленный мальчишка.

Занятия любовью пошли Элли на пользу. У нее появился едва заметный румянец, смягчавший резкие черты лица, заставлявший приглядеться к ее туманным глазам и пухлому рту. Она не отвлекалась от серьезного занятия и сосредоточенно отбирала фотографии парней, которых никогда не видела.

Но когда они уже заканчивали, Конни отпустила непристойную шуточку по поводу одной из девиц, и Элли невольно расхохоталась, громко и несдержанно. Ее лицо преобразилось, теперь это было экзотическое сочетание раскосых кошачьих глаз, плоских щек и крупных белых зубов, из которых один передний слегка налезал на соседа.

Это поразило Маркуса как удар. Никаких больше дежа-вю, никаких грызущих сомнений. Он узнал и этот зуб, и звук смеха. Узнал небрежное пожимание плечами и прыгающую, разболтанную походку.

Мгновение он просто глазел, не в состоянии поверить. Растерянно прижал руку к груди, подумав, что сейчас у него будет сердечный приступ и что вся эта возня с мемориалом подействовала ему на мозги. Но теперь вместе с подозрением к нему пришло изумление, как он мог не видеть всего этого раньше. Он резко встал, двигаясь неловко, ощущая панику.

— Я только что вспомнил, что должен кое-что сделать к утру. Алиша, пойдем.

Его жена с тревогой подняла глаза, но, увидев его лицо, кивнула. Иногда его охватывали видения войны. Она, наверное, решила, что сейчас произошло то же самое. Алиша извинилась перед всеми и догнала его, садясь в темную машину. Она не сказала ни слова и не стала требовать объяснений, не дулась из-за того, что им пришлось уйти. Когда он завел автомобиль, она просто положила ладонь на его ногу и слегка сжала. Они молча поехали домой.

Глава 14

Когда Блю и Элли собрались уходить, Флоренс кинулась за ними к дверям.

— Подожди, Элли! Я чуть не забыла сказать тебе: дневник испорчен. Он покрылся плесенью, и все страницы слиплись. Мне очень жаль.

Элли постаралась скрыть разочарование.

— Это ужасно! Неужели нельзя ничего прочесть?

— Ни слова. Я бросила его в камин.

— Очень печально. — Элли подозревала, что он вовсе не был испорчен, просто приняли решение не открывать личных тайн. — Но все равно спасибо за беспокойство.

Блю легко прикоснулся к ее затылку, пригладив волосы.

— Пойдем, — сказал он, и его голос прокатился по ее затылку, как солнечное тепло.

Он заставил Элли вспомнить, как сегодня выглядели его плечи в лучах цвета масла, и ее бедра как будто размякли. Она подняла глаза. Позволила ему увидеть ее голод.

— Пойдем.

Он повел ее наверх, в свою спальню, где все было смято, отбросил покрывало и упал на кровать.

— Иди сюда, — сказал он, и его губы изогнулись в легкой многообещающей улыбке. Элли подошла, он обхватил ее, сплетя их руки и ноги, и поцеловал так, словно пил живую воду с ее губ. И она позволила себе все, отдалась мастерству дамского угодника, тому изысканному, взрывному, почти болезненному наслаждению, которое он дарил. Его большие руки были то нежны, то нетерпеливы, и он рассмеялся, когда они чуть не упали с кровати.

Элли, которая никогда не была красавицей, лежала на смятой постели в комнате, освещенной лишь одним ночником, и чувствовала себя такой же величественной и прекрасной, как та женщина, что позировала Тициану. Ее тело болело в местах потертостей, а мышцы ног и плечи дрожали от напряжения. Но кожа как будто звенела, и вся она таяла от удовлетворения.

Засмеявшись горловым смехом, она повернулась к нему.

— Господи, спаси! — выдохнула она, кладя ладонь на его бицепс. — Ты — мастер, специалист высочайшего класса, король постельного искусства.

— Мне нравится, что ты заговорила, — сказал он. Открыл свои пронзительнояркие синие глаза и серьезно взглянул на нее. — Дело не во мне, сладкая. Это не обычная процедура. — Он провел пальцем по ее носу. — Между нами происходит какая-то чудовищная химическая реакция.

Из-за того, что его красивый рот был так близко и она думала об этом так часто, Элли поцеловала его. Он ответил ей с той же ласковой нежностью, и ее грудь словно пронзила крошечная стрела.

— Расскажи мне, почему ты так заинтересовалась музыкой, мисс Бархат?

Она рассмеялась:

— Даже не начинай, Ларри.

— Но ты действительно бархатная. Мне нравится. Хотя я, кажется, могу понять, почему тебе не нравится Бархатный Кондом.

Он начал смеяться, уткнувшись ей в шею. Элли почувствовала, что тоже сейчас расхохочется, и сдержалась.

— Не заводи меня снова.

— Музыка, — напомнил он.

— А, да. Это просто. Знаю, что тебе трудно будет в это поверить, но я была самым некрасивым ребенком на земле.

— Почему, могу поверить. — Он с улыбкой погладил ее по животу.

— Ну спасибо. — Она закатила глаза. — Слишком много волос, большой нос, худая как палка. — Элли пожала плечами. — Можно и не говорить, что даже без "бархатной" ипостаси меня не приняли бы ни в одну компанию.

— Понятно.

— Поэтому я занялась музыкой. Я пела в хоре, играла на инструментах и путешествовала с марширующим оркестром.

— У-у. И приговорила себя к вечной девственности?

— Ага. Но мне это во многом помогло. Я стала ездить, принимать участие в соревнованиях в больших городах и останавливаться в отелях вместе с другими вечными девственницами.

— А что ты играла?

— Всего понемногу. Уроки фортепиано с шести лет, кларнет с третьего класса, в средних классах заболела виолончелью и переключилась на саксофон в старших. Да, и я пела партию альта в церкви и школе. — Он поднял брови: