Экзотические птицы

— Это вы зря так, — заметил буфетчик, отмеряя специальной мензуркой пятьдесят граммов коньяка. — Здоровье надо беречь.

— Да вот как-то так… — рассеянно сказал Азарцев. — С утра аппетита не было.

— На ленч осталось дежурное блюдо — сосиски! — тем временем торжественно проговорил Николай. — Пока замороженные, но, если хотите, могу отварить!

— А что, ветчины или телятины нет? — удивился Азарцев. — Или какой-нибудь рыбы?

— Все, что было, скушала пациентка! — бодро отрапортовал буфетчик. — А больше продуктов до следующей недели Юлия Леонидовна не велели покупать. Сказали, надо экономить, а то и так расход чересчур большой. Пациентов велела угощать пока только кофе.

«Ни фига себе, экономить! На мне, что ли? — удивился про себя Азарцев. — Ведь Юля знает прекрасно, что дома готовить мне некогда! И что я ем как следует только здесь, по сути, один раз в день. — Затаенная злоба взялась неизвестно откуда и стала тяжело ворочаться в нем, как каменные мельничные жернова. — Значит, как оперировать, как деньги доставать, так нужен я! А как покормить меня — так ну меня на фиг? — медленно закипал он. — Ну, пусть только вернется она со своей консультации, я ей выскажу все!»

— Так варить вам сосиски? — надменно поднял брови буфетчик.

— Вари! — решительно приказал Азарцев. — И сделай яичницу, я подожду.

— Яиц тоже нет. — Ухмылка у Николая была широкая, во весь рот.

— Мне самому, что ли, за ними бежать? — тихо спросил его Владимир Сергеевич, но в голосе его послышались такие нотки, что буфетчик больше не решился отнекиваться и, содрав на ходу куртку, ринулся через двор в магазинчик, что был рядом, через дорогу, на другой стороне шоссе.

«Ишь, баре какие! — с возмущением думал он. — Бегай тут под дождем для них, еще простудиться можно! Непременно яичницу ему подавай, не могут просто сосиски с хлебом пожрать! Вот скажу Юлии Леонидовне, что из-за него впал в дополнительный расход, не смог соблюсти режим экономии!» И, купив для Азарцева десяток яиц, а себе из больничных же денег упаковку самых дорогих сигарет, буфетчик с обиженным видом вернулся назад.

Азарцев в глубокой задумчивости сидел перед стойкой бара над пустой рюмкой и ополовиненным стаканом сока и рассеянно жевал давно остывшую сдобную булочку. Было видно, что гнев его уже прошел и он забылся и вовсе не думает о еде.

Девочка Саша, дочка Антонины, готовящей для клиники еду, в том числе и булочки, что так любила Юля, явилась помогать матери прямо из школы, с коричневым рюкзачком, который она аккуратно поставила в угол. Теперь она снимала скатерти со столов и переворачивала вверх ножками деревянные стулья. Она слышала разговор буфетчика и Азарцева.

— Давайте я вам булочки в микроволновке разогрею! — предложила она, заметив, что булочки давно остыли и Азарцев ест прямо такие.

— Ну, разогрей. — Азарцев очнулся и взглянул на нее. Его почему-то смутило то, что она стала заботиться о его булочках. После смерти матери он уже отвык, чтобы кто-то думал о нем. Да и при жизни родителей он практически с первого курса жил один, сам. Они весь год были здесь, на даче, а он весело пребывал в оставленной ему небольшой двухкомнатной квартирке. Этому немало способствовало и знакомство с Юлей, которая терпеть не могла его мать. Потом, на пятом или шестом году их официальной совместной жизни, когда он уже встал на ноги, он купил новую квартиру, которую после развода оставил Юле и дочери, а сам опять вернулся туда, откуда вышел, на Юго-Запад. А вообще-то, честно говоря, ему даже нравилась собственная теперешняя неприкаянность и то, что он никому не был обязан ни в чем и некому говорить спасибо за заботу. В жизненном укладе он был неприхотлив, в одежде и пище нуждался самых обыкновенных, со всем своим немудреным хозяйством давно привык управляться сам, хотя, впрочем, не любил ни прибираться, ни готовить. Зато он просто ненавидел Юдины постоянные возгласы, из которых следовало, что он необыкновенный лентяй, что ему лень вымыть посуду, пропылесосить ковры и даже почистить ботинки. Это, кстати, было неправдой. Он следил за ботинками, но чистил их действительно не каждый день, а по мере необходимости.

С Тиной, пока они жили вместе, было все по-другому. Тина никогда не заставляла его заниматься хозяйством, а если он все-таки что-то делал, она долго благодарила и заглядывала ему в глаза, будто побитая за что-то собака. Иногда она вела себя странно. То вдруг с утроенной силой начинала заботиться о нем, говоря, что чувствует себя виноватой за то, что мало уделяла внимания своему бывшему мужу. Он этого вообще не понимал. Бывшему мужу, а он-то, Азарцев, при чем? То, наоборот, не делала по дому вообще ничего. Даже не готовила, несмотря на то что сидела целыми днями без дела, рассматривая какие-то книжки. Говорила, что не хочет привязывать его к себе, уверяла, что он все еще любит Юлию, и гнала его прочь или исчезала сама на целые недели, пока он не отлавливал ее где-нибудь в метро, где она иногда все еще продавала газеты. Она наотрез отказывалась ночевать в его квартире, хотя там было все-таки немного просторнее, чем в ее собственной однокомнатной квартирке, да и добираться до работы оттуда удобнее.

— Нет-нет, — говорила она. — Не настаивай! Я плохо чувствую себя там, где ты до меня жил с женой.

— Да с тех далеких времен здесь уже ничего не осталось! — пробовал убедить ее он.

— Все равно, — продолжала твердить Тина, — мне там очень плохо! Особенно когда я остаюсь в квартире одна. Кажется, что меня из нее кто-то прямо выталкивает! Даже стены враждебны, они ругаются!

— Ну что ты выдумываешь? — удивлялся Азарцев и скрепя сердце соглашался жить у нее в квартире, но каждый раз, когда он возвращался с работы домой, колеса его машины сами собой поворачивали в другую сторону. Ему тогда приходилось разворачиваться и ехать назад.

То Тина вдруг начинала уверять его, что им необходимо пожить раздельно, чтобы убедиться в том, что они действительно не могут жить друг без друга.

— Я ведь вижу, что тебе не нравится здесь, что ты хочешь жить, как прежде, один у себя! И я так страдаю от этого! — вдруг ни с того ни с сего за ужином начинала она.

— Слушай, — однажды не выдержал он, — мы живем с тобой только полгода, а ты уже вся исстрадалась. Как же ты жила с мужем семнадцать лет?

Тина тогда резко встала из-за стола.

— С мужем я не страдала, — тихо сказала она. — Я его не любила, но не страдала из-за него. Я жила вместе с ним, ходила по магазинам, готовила еду, но была сама по себе и думала о сыне и о работе. — Тина положила на холодильник тряпку, которую зачем-то держала в руке, и тихо добавила: — И мне тогда жилось почему-то легче. — Она вышла из кухни, легла и взяла в руки какой-то никчемный журнал из тех, которые остались непроданными. Он еще посидел за столом, допивая чай, потом подошел к ней, присел на край постели.

— Ну вот, приехали, — сказал Азарцев и поцеловал ее в щеку. — Я люблю тебя, ты — меня. Отчего же нам вместе хуже, чем с теми, которых мы вовсе не так уж и любили?

— Оттого и хуже, — произнесла Тина, — что тех мы не мучили — ни подозрениями, ни ревностью, ни дурными снами. Давай будем спать сейчас, а завтра ты поедешь ночевать к себе.

— Послушай, — сделал еще одну попытку он, — это у тебя просто дурное настроение. Оно оттого, что ты не работаешь. Подумай только, столько лет отдать больнице, больным и разом перечеркнуть целую жизнь! Конечно, можно с ума сойти!

— Я не сошла с ума! — холодно сказала она тогда.

— Ну, я просто так сказал, — повинился Азарцев. — Но ты дай мне слово, что завтра поедешь со мной на работу в нашу клинику. И будешь работать там, выбросишь к черту свои газеты-журналы! В конце концов, в клинике тебя ждет не только работа, но и прекрасный рояль! Ты уже сто лет не пела! В первую же неделю устроим показательное выступление, договорились?

— Я в прежней замужней жизни тоже не пела, — ответила Тина. — Мне не привыкать!

Будто ударили его тогда эти слова. «Почему женщины так жестоки?» — подумал Азарцев. И вот тогда ему в первый раз показалось, что кожа ее пахнет вовсе не солнцем, а просто хорошим мылом, и он впервые уснул возле нее без всякого желания. А Тина, он это чувствовал, пока не уснул, долго лежала неподвижно, без сна. Но утром встала первая. Проснувшись, он увидел, что она уже готова ехать с ним на работу — Тина надела то самое трикотажное черное маленькое платье, у которого в тот их первый памятный вечер сломалась молния. Только темные круги под глазами она не стала замазывать косметикой, поехала так. А в первый раз напилась до бессознательного состояния Тина уже после этого чертова «показательного» выступления. Но кто же думал, кто мог предположить, что все получится именно так, по-дурацки?