Ласковый дождь

– Поэтому слова, которые хочется сказать старому другу при встрече, сперва кажутся вполне естественными и подходящими, но стоит их произнести, как понимаешь их неуместность, – продолжил за нее Дональд.

– И вдруг начинаешь чувствовать какой-то необъяснимый страх, который берется неведомо откуда, и ты далеко не сразу связываешь его появление с этим разочарованием, – закончила она.

– Но какова природа этого разочарования: то ли разочаровываешься в себе, то ли в том, что сделал за годы разлуки с другом, то ли в нем самом? А может быть, просто боишься себе признаться, что мечты, которые вы оба когда-то разделяли, так и остались мечтами. – Он печально улыбнулся, когда двери лифта наконец открылись. – Да уж, приятны воспоминания!

Он взял Миреллу под руку, они переглянулись и рассмеялись. Пройдя через вестибюль здания Секретариата, они вышли на улицу. Здесь Дональд резким движением развернул Миреллу к себе.

– К черту все это! Какое нам дело до всех этих светских раутов! Итак, здравствуй, Мирелла. Меня зовут Дональд Дэвис. Вот уже три года как я вдовец. У меня шестеро детей, ранчо в Техасе, две тысячи акров земли и двадцать две нефтяные скважины. Большую часть времени я провожу, общаясь с такими экстравагантными друзьями, как Ахмед, если, конечно, не играю роль любящего отца или не добиваюсь в поте лица помощи странам «третьего мира». Я нахожу тебя очень сексуальной и мечтаю о том, чтобы провести с тобой ночь страстной, необузданной любви. А теперь расскажи мне, кто ты, где живешь и что хочешь. Но только не здесь, а в машине.

С этими словами Дональд вышел на мостовую и стал всматриваться в черноту Первой авеню в поисках такси. Вечер выдался теплый, но со стороны Ист-Ривер дул прохладный ветер. В этот час машин в центре было мало, а городской шум не проникал сюда из-за того, что здание ООН было окружено плотным кольцом небоскребов.

В огромных темных башнях, в пустом черном асфальте тротуаров, испещренных глубокими выбоинами, в выплескивающихся через решетки канализационных люков клубах пара было что-то отталкивающее. Длинный сверкающий лимузин с парочкой на заднем сиденье промчался мимо, и когда скрылся за поворотом, тишина стала казаться еще более гнетущей. Ряды уличных фонарей, рассыпающих пучки мертвенного бело-голубого света, делали ночной пейзаж еще более унылым. В нем было что-то мистическое, почти потустороннее.

Дональд, увидев такси, поднял руку, но водитель не обратил на него внимания. Мимо пронеслась одна машина, за ней другая, следом через несколько сот ярдов еще одна, свободная. Дональд оглянулся на Миреллу, затем подошел к ней, обнял ее за талию под жакетом, привлек к себе и поцеловал. Его руки ласкали ее грудь. Он почувствовал, как ее губы дрогнули и слегка приоткрылись, и он ощутил кончик ее языка на нижней губе. Ее соски тут же затвердели.

Чем настойчивее он старался отогнать от себя воспоминания, тем меньше ему это удавалось, потому что с тех пор, как он в последний раз был с Миреллой Уингфилд, ни одна женщина не могла удовлетворить его так, как она.

Он резко отстранился и вернулся на мостовую. Издалека он заметил свободное такси и громко свистнул, замахав руками. Водитель мигнул ему фарами, подтверждая, что заказ принят. Светофоры загорелись зелеными огнями, и через несколько минут машина затормозила возле него.

Дональд вернулся к Мирелле, обнял ее за талию и повел к такси. Он помог ей устроиться на заднем сиденье, сел рядом и взял ее руку в свою.

– Ну, куда мы отправимся? – с улыбкой спросил он.

От Миреллы не ускользнула двусмысленность его вопроса. Она нагнулась вперед и постучала в стекло, отделяющее водителя от салона:

– Добрый вечер. – И назвала свой адрес на Шестьдесят пятой улице Ист-Сайда.

– Скорее уж «доброе утро», не так ли? Впрочем, утро, вечер или день, дождь или солнце – не важно. Я довезу вас туда в лучшем виде, – ответил водитель, попыхивая огромной сигарой. Счетчик включился, и машина сорвалась с места, унося их прочь по пустынным, грязным улицам.

Мирелла откинулась на спинку сиденья, приоткрыла окно и повернулась к Дональду:

– Привет, Дональд Дэвис. Меня зовут Мирелла Уингфилд. Я никогда не была замужем, у меня нет детей. Я живу здесь, в Нью-Йорке, и работаю помощником директора переводческой группы при ООН. Я свободно владею французским, турецким, арабским и греческим языками. Я полностью погружена в ту жизнь, которую сама себе создала, и нахожу ее удобной. Моя жизнь состоит из общения с отцом, матерью, братом, любовником, с которым меня связывает пятнадцать лет прочных отношений, и несколькими друзьями. Иногда бывают случайные сексуальные связи. Главный урок, который мне преподала жизнь, заключается в том, что я едва ли смогу получить то, что хочу.

Дональд лишь улыбнулся в ответ, и старые друзья, которые притворились, что не знакомы, чтобы преодолеть скованность и смущение, навеянные атмосферой светского «мероприятия», проделали остаток пути до ее дома в молчании. Дональд держал ее за руку и не сводил с нее глаз, а она смотрела в окно, на проносящийся за окном однообразный городской пейзаж.

Восточная Шестьдесят пятая улица казалась в этот час мертвым царством. Вдоль тротуаров были припаркованы десятки машин. Дональд вылез из такси первым и помог выйти Мирелле. С минуту они стояли возле открытой дверцы, не разнимая рук.

– Я хочу еще раз спросить тебя, Мирелла: куда мы отправимся?

Ответом ему стал ее поцелуй.

Глава 2

Какая женщина способна забыть физическое наслаждение, страстную близость, которая коренится в истинной нежности и теплоте, идущих от сердца? Забыть запах обнаженного мужского тела, сплетенного с ее телом, покрывающего ее как вторая кожа? Забыть ощущение напрягшейся плоти, прижимающейся к бедрам? Забыть влажные поцелуи, когда два рта становятся одним целым, а фаллос покоряет влагалище, не оставляя ощущения поражения, а наполняя ее безмерным счастьем, когда она испытывает один оргазм за другим?

Никакая.

Если и можно что-то забыть, то только не это.

Кончиком языка Пол нежно слизал пену своего семени с губ Миреллы. Он погладил ее по волосам, поцеловал веки, затем приник к ее губам. Он заглянул в ее глубокие фиалковые глаза и почувствовал, что тонет в них. Тогда он сжал в кулаке черные, шелковистые пряди ее волос, потянул их вниз и лег на нее, словно желая спастись и не пойти ко дну.

Он покрывал губы Миреллы страстными поцелуями. Его ласково-жестокие прикосновения порождали острое сексуальное напряжение и заменяли нежность, особенно в те мгновения, когда он посасывал ее соски и осторожно впивался зубами в мягкую плоть ее грудей. Когда она вскрикнула то ли от боли, то ли от невозможности выносить дольше страстное напряжение, он отстранился и прошептал:

– Я люблю тебя. Как бы мне хотелось тебя не любить! – Он медленно заскользил вниз, покрывая поцелуями ее тело, всасывая нежную кожу. Он зажал губами шелковистые темные волосы на ее лобке, а затем зарылся в них лицом, одурманенный пряным ароматом ее влагалища, прекраснее которого он никогда не вдыхал.

Но вот он распрямился и стал действовать рукой, сначала легко, как будто играючи, раздвигая сомкнутые губы и открывая себе доступ к влажным, плотно сжатым розовым лепесткам.

Мирелла чувствовала, что уступает, медленно утопая в блаженстве. Хотя она даже не пошевелилась, ее тело требовало большего. Как будто другие ее губы стали жить собственной жизнью и хотели, чтобы их услышали и поняли.

И вдруг Пол грубо схватил ее за ноги и, подтащив Миреллу к краю постели, вошел в нее с той силой и необузданностью, которая пристала скорее дикому зверю. Их соитие больше напоминало случку животных, не признающих человеческих законов.

Мирелла задыхалась и готова была разрыдаться. Она разрывалась между ощущением полноты, которое создавалось присутствием мужского органа в ее лоне, и тем, что теряла силы, испытывая один оргазм за другим. Пол крепко держал ее за талию и внимательно наблюдал за тем, как она на него реагирует. Приближаясь к оргазму, он не сдержался и, как сексуальный супергерой, воскликнул: