Зеркало для двоих (СИ)

Знакомый тяжелый ком снова подкатил к горлу. С самого детства Юлька просто физически не переносила, когда ее жалели. Это началось много лет назад. Однажды вечером она, как обычно, возилась в комнате с игрушками, когда мама позвала ее на кухню.

— Юлечка, — мама сидела на стуле возле окна и загадочно улыбалась, — ты вроде бы говорила, что хочешь иметь щенка?

Юлька почувствовала, как сердечко ее бешено заколотилось. Собака! Неужели собака? Неуклюжий лохматый комочек, который потом превратится в огромного пса! Ну, конечно же, это будет маленькая овчарочка с широкими сильными лапами и потешными висячими ушами.

Отец как-то неловко закашлялся и отвернулся к плите.

— Люда, ну не надо так, — пробормотал он смущенно.

— Да ну тебя, — добродушно усмехнулась мама и продолжила: — Так вот, мы решили, что ты заслужила такой подарок, и купили тебе собаку!

Юлька была еще слишком мала, чтобы почувствовать подвох, но что-то подсказало ей — рано радоваться и прыгать родителям на шею. И точно: мама, все так же таинственно улыбаясь, достала из кармана что-то крохотное, свободно умещающееся в ладони, и протянула Юльке.

Это был обычный значок в форме таксы. Белая пластмассовая собачка с тонким хвостиком и высунутым язычком задорно таращила на новую хозяйку глазки-бусинки. Юльке вдруг стало до слез жаль ни в чем не повинную таксу, жаль маму, которая хотела пошутить, жаль папу, который чувствовал все точно так же, как она, но ничего не мог поделать, и, конечно, жаль себя, обиженную и обманутую. А еще она панически испугалась, что вот сейчас кто-нибудь почувствует и скажет вслух, какая она несчастная. И станет в сто, нет, в тысячу раз горше… Но детского умишки хватило на то, чтобы сообразить: плакать нельзя! И тогда она улыбнулась, приколола нелюбимую собаку на лиф платьица и поцеловала маму. Потом говорила, говорила, говорила что-то по-детски глупое о том, что именно такого щенка она и хотела иметь и что такса очень красиво смотрится на ее одежде. А когда тяжелый ком в горле стал мешать дыханию, убежала в свою комнату, закрылась на защелку и долго сидела под столом, с ненавистью глядя на ящик с игрушками.

Таксу Юлька не выкинула и не потеряла: она еще долго болталась среди значков и открыток, и даже несколько раз «выходила в свет», приколотая к нагрудному кармашку красной кофточки. Щенка Юлька никогда уже больше не просила…

Комок в горле все так же мешал дышать, тишина давила на уши. Юля попробовала включить телевизор, но стало только хуже. Тогда она быстро натянула джинсы, накинула куртку и опрометью выскочила из квартиры. На улице было холодно и слякотно. Несколько человек мерзли на остановке в ожидании автобуса. Еще не зная, куда и зачем она собирается ехать, Юлька пристроилась в сторонке и вместе со всеми вошла в подошедший 72-й. Минут через сорок она уже стояла на пороге своего дома. Не того дома, где осталось злосчастное платье и обрывок шнурка на гардине. Юлька пришла в дом, где она выросла.

— Тебя что, Юра бросил? — с порога спросила мать. — А я ведь предупреждала, что именно так и будет. Предупреждала или нет?

Юля часто-часто закивала, а потом всхлипнула и неловко ткнулась лбом в мягкое мамино плечо. Легче не стало. И вдруг безумно захотелось упасть на пол, прямо на этот вязаный коврик, и заплакать, по-детски скривив губы «сковородником». Она представила, как выглядит сейчас со стороны: нелепая согнутая фигура с повисшими руками, с головой, опущенной на плечо маленькой темноволосой женщины. Жалость тяжело заворочалась в горле и полностью перекрыла дыхание. Юлька пару раз судорожно глотнула, а потом заскулила жалобно и страшно, с облегчением понимая, что вот-вот родятся слезы.

А потом она сидела на кухне и рыдала, превращая в грязное месиво изысканный макияж. Мама терпеливо выслушивала дифирамбы в адрес замечательного, но запутавшегося Юрия. И только когда Юлька наконец успокоилась, позволила себе заметить:

— Я никогда не ждала от этого твоего романа ничего хорошего.

— Но почему?

— Почему? — Глаза Людмилы Николаевны сверкнули. — Да хотя бы потому, что твой Коротецкий не посчитал нужным с нами познакомиться. Ни со мной, ни с отцом!.. И не нужно мне рассказывать, что вы собирались это сделать ближе к свадьбе.

— Мам, ну не надо, а?

— Ладно, не надо так не надо, — мать поднялась со стула, открыла навесной шкафчик и достала оттуда банку с молотым кофе, — ты уже взрослая, в учителях не нуждаешься…

Схлынувшее было напряжение возвращалось. Юлька прекрасно знала, что будет дальше. Легкость, с которой мама закончила неприятный разговор, не могла ввести ее в заблуждение. Сейчас она сварит кофе, сформулирует для себя веские аргументы и начнет все по новой. Потом опять замолчит минут на пять и выдаст очередной сокрушительный довод. И так будет продолжаться бесконечно, и с каждым заходом мать будет все больше раздражаться. А в конце концов просто заплачет и уйдет в свою комнату, обиженная и глубоко несчастная…

— Кстати, хочешь я объясню, почему Юрий согласился жить на Онежской, а не привел тебя в свою квартиру? — Лидия Николаевна разлила кофе в две крошечные фарфоровые чашечки и села за стол напротив дочери. — У него ведь есть жилплощадь, если я не ошибаюсь?

Юлька молчала, сосредоточенно водя по краю чашки указательным пальцем. Но матери ответ был в общем-то и не особенно нужен.

— Просто он прекрасно понимал, что из твоей квартиры в любой момент сможет уйти без проблем… В чем, кстати, ты сегодня имела возможность убедиться… А вот указать на дверь женщине — это уже, знаете ли, посложнее будет.

— Так что, по-твоему, выходит, Юра заранее все предвидел?

— Ну, конечно! — как-то даже обрадовано всплеснула руками мама. — Ты разве этого до сих пор не поняла?

Быстрые струи за окном с утомительной настойчивостью колотили по жестяному карнизу. Юлька прихлебывала маленькими глотками горячий кофе и мечтала о сигарете. Ей было жаль сегодняшнего вечера, своей неудавшейся жизни и несчастного поросенка, грубо оторванного от гардины. А еще было жаль Юрку, который, если говорить честно, ничего конкретного ей не обещал и ни разу не заводил разговор о женитьбе. И зачем ей понадобилось врать про якобы сделанное предложение?

Словно прочитав ее мысли, Людмила Николаевна начала новый заход:

— Я, конечно, закрывала глаза на то, что вы живете вместе до свадьбы. Заметь, до свадьбы!..

«О! Вот мама и добралась до животрепещущей темы. Сейчас начнется бесконечная лекция на тему падения нравов у молодежи вообще и у меня в частности. — Юлька едва заметно поморщилась, аккуратно поставила кофейную чашечку на блюдце и, подперев рукой голову, уставилась в окно. — И по такой вот погоде придется тащиться до метро, потом еще минут пятнадцать ждать 72-й. А дома что? Пусто, тихо, и еще это платье…»

— Будь добра, выслушай меня до конца!

Юлька обернулась. Мать сидела, откинувшись на спинку плетеного кресла и скрестив руки на груди.

— Я прекрасно понимаю, что надоела тебе со своими нравоучениями, — проговорила она, выделяя каждое слово, — но тебе придется дослушать… Если бы тогда, два месяца назад, ты прислушалась к моему совету и не потащила бы Юру жить в бабушкину квартиру, сейчас все было бы по-другому…

— Да при чем тут бабушкина квартира? Ничего ведь по сути не изменилось. Да, мы стали завтракать и ужинать вместе, а не только заниматься любовью…

— Прекрати, — резко оборвала Людмила Николаевна, — между прочим, с матерью разговариваешь, а не с подружкой. Ни стыда, ни совести у тебя нет… Как вы просто это произносите: «Заниматься любовью!»

Юлька опустила глаза, подтянула к себе чашку и отхлебнула холодный противный кофе.

— Извини, мам… Правда, извини.

Мать будто не слышала:

— …Вы и живете, как говорите. Любовью именно «занимаетесь». Так, время от времени. Сбежались — попробовали, не понравилось — разбежались… Скажи, ты вообще-то Юру любила?

Юлька почувствовала, как на глаза снова наворачиваются слезы. Она встала, одернула длинный малиновый джемпер и направилась к кухонной двери. У косяка неожиданно остановилась и, не оборачиваясь, бросила через плечо: