Лесная земляника

Характер у Клэр был обманчивый. Любой, увидевший ее на каком-нибудь приеме, сказал бы прямо и без раздумий: Джон Фарлоу, тебе достался нежный ангел. И очень ошибся бы.

Клэр Дэвис была твердой, как адамант, и холодной, как лед, — разумеется, если речь шла о действительно важных для нее вещах. На людях она могла журчать весенним ручейком и присюсюкивать не хуже самой Матушки Гусыни, широко распахивать голубые очи и часто хлопать темными ресницами, беспомощно озираться в поисках рыцаря в сияющих доспехах, который поможет ей справиться с непослушным пальто или тяжелой дверью. Но внутри этого хрупкого создания жила железная леди, Клэр Несгибаемая, у которой мозг работал не хуже компьютера, просчитывая все на несколько ходов вперед. Таким образом, и Хлопанье Ресницами, и Распахивание Очей, и Поиски Рыцаря были тщательно запрограммированы заранее, и вот, пожалуйста — Джон Фарлоу, тебе достался ангел.

Нет, ему не было с ней плохо, или скучно, или неприятно… Ему было с ней никак. Вполне возможно, именно из таких девушек и получаются идеальные жены для финансистов. Кроме того, иногда создавалось несколько диковатое ощущение, что Клэр давно сама рассчитала меру и степень душевности их отношений…

Джон, убей Бог, не мог вспомнить их первую ночь, но все остальные ночи отличались тем, чему только в практичной Америке могли придумать идиотское определение «здоровый секс», имея в виду нечто вроде физзарядки с утяжелителями. Клэр отдавалась красиво и в высшей степени технично, в нужных местах покрикивала, в нужных — забирала инициативу, никогда не разговаривала о посторонних предметах, засыпала, как мужчина, сразу после близости, по утрам была деловита и собранна, так что Джон иногда чувствовал СЕБЯ юной и неопытной любовницей очень занятого бизнесмена, а это уже попахивало извращением.

Да и не хотел он этой самой близости, положа руку на сердце! Просто Клэр и в тот раз абсолютно точно все рассчитала, оставшись у него на ночь именно в тот день, когда он здорово понервничал и в очередной раз усомнился в правильности избранного пути. Как-то само собой все получилось, а потом Клэр была вполне тактична, связь их не афишировала, но и не скрывала, никаких резких телодвижений не совершала, колец с бриллиантами не клянчила. Одним словом, он к ней привык, привык к неизменности статуса, не требовавшего немедленного принятия решения…

И только сейчас, плавно фланируя по ярко освещенному залу, улыбаясь и раскланиваясь, Джон Фарлоу понял: ему не нравится его собственная жизнь. Почти все, что он делает. Почти все, с кем он общается. И совершенно непонятно, что будет дальше, потому что ничего другого он, в сущности, делать не умеет, да и других знакомых у него нет.

В этот самый момент и раздался Глас Судьбы, которая для разнообразия приняла сегодня облик старинной подруги герцогини Мальборо, леди Дианы и покойного дяди Уоррена — кавалерственной дамы Констанс Маверик.

— Джонни, мой мальчик, вы стали совершеннейшим американцем! Жаль. Теперь вам, вероятно, даже и смотреть на Мейденхед не захочется, а мы все так надеялись…

Джон вскинул голову, посмотрел на величавую старуху в элегантном платье и страусовом боа. И понял, чем займется завтра с раннего утра.

Он поедет в Мейденхед.

На следующее утро, пусть и не совсем раннее, Джон Фарлоу с наслаждением влез в джинсы и толстый свитер, зашнуровал высокие армейские ботинки, бросил на заднее сиденье «форда» кожаную куртку и отправился в поместье, где прошли его детство и юность.

Отъезд несколько задержался из-за Клэр. Он сам не знал, почему не стал говорить ей о Мейденхеде вечером, но утром, когда светловолосая валькирия поинтересовалась у него, помнит ли он о визите к тете Дорис, с удивившим его самого злорадством сообщил невесте, что тетя Дорис откладывается на неопределенное время. Ему надо съездить в Мейденхед и посмотреть, что там к чему.

Вот чего угодно он ожидал, только не такой реакции. Клэр замерла с открытым ртом, потом неловко уронила тост, намазанный маслом, прямо на подол элегантного утреннего платья, потом залилась краской и начала почти истерически возражать.

Нет никакой спешки, Мейденхед отлично подождет, как ждал уже несколько лет, ни пожара, ни потопа там не случилось, а тетя Дорис… Да дело даже и не в тете Дорис, если Джон из-за этого придумывает себе отговорки, то можно и отменить визит, они могли бы сходить в театр, просто побыть вдвоем, они так редко бывают одни, и потом, разве Джон не говорил, что у него полно дел в Лондоне? А ведь Клэр всегда с пониманием относилась к его работе и к тому, что банковскому делу надо посвящать всего себя без остатка, да это просто и смешно даже — ехать в Мейденхед сейчас, когда дождь и слякоть, там же совершенно нечего делать и не на что смотреть…

Джон Фарлоу с изумлением слушал свою невесту. С изумлением — потому что при других обстоятельствах и про другую женщину он сказал бы, что она чего-то смертельно боится. Вернее, не чего-то, а его, Джона, поездки в Мейденхед, что, разумеется, глупость и фантастика, чего Клэр может бояться?

Возможно, он бы еще подумал над странным поведением своей нареченной, но тут вспомнились вчерашние неприятные мысли о том, что всю сознательную жизнь он, в сущности, пляшет под чужую дудку, о том, что его очень мало что радует — и Джон из чистого упрямства закусил удила. Он едет в Мейденхед — и точка!

После этого Клэр великолепно изобразила горькую обиду, бросила злосчастный тост на стол и удалилась. Через четверть часа она заглянула к нему в номер, уже одетая, и холодно сообщила, что уходит на целый день. Джон не менее холодно кивнул и отвернулся. Удила продолжали горячить строптивого скакуна.

Именно после ухода Клэр он и переоделся в джинсы — одежду, которая с некоторых пор была объявлена Клэр вне закона, потому что фу, потому что их носят только ковбои и докеры, потому что мы не в Чикаго, а в Лондоне, и потому, что он уже не в том возрасте! Подумайте! Не в том возрасте.

Одним словом, настроение у Джона Фарлоу стремительно улучшалось с каждой минутой. Мстительная радость охватила молодого финансиста и без пяти минут банкира. Он едет в свое собственное поместье, он оделся так, как ему хочется, и весь день принадлежит ему.

Радости поубавилось после выезда из Лондона. Противный серый дождь, который на улицах города всего лишь создавал классический английский колорит, за городом превратился в свинцовую водную взвесь, сплошную кисею из холодных брызг, и буколически-пасторальный пейзаж за окном смотрелся довольно уныло. Из-за плохой видимости приходилось ехать медленно, и Джон невольно загрустил, снова окунувшись в невеселые размышления.

Он наверняка страшно удивился бы, узнав, что в это самое время, со значительно большей скоростью в Мейденхед мчится поезд, в одном из вагонов которого ломает пальцы и мрачно глядит в окно его самопровозглашенная, невеста Клэр Дэвис.

Когда он подъехал к тисовой роще, дождь перестал прикидываться изморосью и полил в полную силу. Тугие струи дождя били по стеклу, впереди Джон мог разглядеть исключительно капот собственной машины, и потому зрелище дома, появившегося из серой хмари, явилось для него полной неожиданностью. Джон заглушил мотор, положил руки на руль и несколько минут сидел просто так, дав волю чувствам и воспоминаниям.

В детстве Мейденхед казался ему замком. Груша, растущая перед домом, была огромной, словно столетний дуб. Лужайка представлялась, скорее, широким лугом.

Потом Джон вырос — а дом уменьшился. Груша оказалась обычной, даже слегка приземистой, а на лужайке едва-едва поместились тогда, в вечер его проводов в Америку, все его друзья и подруги. Клэр ведь тоже тогда была… Странно, он совсем не помнил ее лица в юности. Только светлые, почти белые волосы и облегающие платья.

В левом крыле дома, ближе к саду, жил дядя Уоррен, правое крыло занимала обычно леди Диана, а второй этаж отводили гостям и детям. Детей в Мейденхеде всегда было полно. Сейчас уж и не вспомнить всех бесчисленных кузенов и кузин, выросших вместе с Джоном или у него на глазах. Тогда, в детстве, им казалось, что они никогда не расстанутся, всегда будут дружить и играть вместе, а теперь он даже не всех может вспомнить по именам.