Моя чужая жена

И Алю действительно вызвали в посольство, но вопреки ожиданиям принял ее не какой-нибудь важный чин, генерал в орденах, а все тот же серый, незаметный Виталий Анатольевич.

– Что ж, Александра Юрьевна, — начал он с неопределенной интонацией своим бесцветным голосом. — Есть для вас предложение — должность редактора газеты «Юманите». У вас хороший язык, имеется опыт жизни за границей. Да и коллектив для вас будет не совсем новым, пересекались по работе.

– О, я с удовольствием, — поспешно ответила Аля.

– Но вы имейте в виду, — продолжал наставлять ее Виталий Анатольевич, — мы ждем, что вы оправдаете оказанное вам доверие. Особенно после безответственного поступка вашего мужа… Мы ждем от вас не только четкого выполнения ваших должностных инструкций, но и всяческого вообще сотрудничества и содействия.

Аля, изобразив на лице радостную улыбку верноподданного тупицы, горячо закивала:

– Конечно, конечно. Как же иначе?

Про себя же решила: «Содействия от меня ждете? Ну ждите-ждите, дорогие… Не дождетесь!» Руководитель поднял на нее сонное лицо, и Аля неожиданно заметила, что глаза у него вовсе не выцветшие, а, наоборот, быстрые, цепкие, внимательные. Он, прищурившись, посмотрел на Алю, и та почему-то поежилась под его взглядом, нервно застегнула верхнюю пуговицу пиджака.

– Надеюсь, мы поняли друг друга, — все так же вяло процедил Виталий Анатольевич. — До свидания, Александра Юрьевна. Помните, что теперь у вас начнется совсем другая жизнь. Удачи!

Он приблизился к ней, потряс в своей влажной костистой ладони Алину руку, и девушку невольно замутило от донесшегося до нее неприятного крысиного запаха.

«Он на мышиного короля похож, вот что! — установила Аля, на ватных ногах выбираясь из начальственного кабинета. — Такой же серый, скользкий и хитрый».

Впрочем, думать о неприятном разговоре теперь, когда впереди действительно новая жизнь, ей не хотелось, и она постаралась выбросить кошмарный образ из головы.

Первым делом Аля сменила квартиру. Жить в маленькой студии с вылинявшими обоями и шпилем Нотр-Дам за окном было слишком тяжело. Здесь все было наполнено расплывчатыми воспоминаниями: и продавленный кожаный диван, и старое кресло-качалка, в котором Никита часто сидел с утренней газетой, и синяя чайная чашка с отбитой ручкой на полке для посуды… И Аля, посоветовавшись с новыми коллегами, сняла маленькую двухкомнатную квартирку с видом на парк. Квартира была менее богемного вида, чем их с Никитой первое жилье, зато чистая, аккуратная. К тому же в ней имелась пристроенная мансарда, в которой можно сделать детскую. Стены в комнате Аля выкрасила в голубой цвет, повесила воздушные белые занавески, парусами надувавшиеся на ветру, обставила помещение светлой деревянной мебелью. Теперь все было готово к появлению малыша.

На работе Алю приняли приветливо — предоставили ей небольшой, но уютный отдельный кабинет, в первый же день перезнакомили со всеми сотрудниками, заверили, что Аля сможет в любое время вернуться в редакцию после рождения ребенка.

Работа над сборником рассказов тоже шла своим чередом. Але, конечно, приходилось скрывать эту свою параллельную жизнь от коллег, публикация книги в зарубежном издательстве могла грозить ей серьезными неприятностями. И уж конечно, Виталий Анатольевич не одобрил бы этого непатриотичного поступка.

В мае у Али родилась девочка. Когда мужеподобная медсестра впервые положила малышку ей на руки, Аля сначала с недоумением вглядывалась в багровое сморщенное личико, утонувшее в белоснежных пеленках. Она смотрела на младенца и не верила, что это ее ребенок, тот самый, которого она гладила через живот, который толкал ее ножками в последние месяцы. Нет, это было странное, незнакомое существо, и Аля понятия не имела, как наладить с девочкой контакт. Но вот малышка завозилась в пеленках, смешно вытягивая губы трубочкой, и разомкнула припухшие веки. И Аля вздрогнула от неожиданности так сильно, что медсестра, испугавшись за ребенка, придержала его мощной рукой. Прямо на Алю смотрели знакомые черные глаза — загадочные, цыганские. Аля почувствовала, как дрогнуло сердце, заныло, словно старая случайно задетая рана. Бережно прижала она крахмальный сверток к груди, осознавая, что дороже, чем это пока чужое, неведомое ей существо, у нее никого уже в жизни не будет…

Александра Юрьевна Редникова сидела за рабочим столом своего отдельного кабинета и торопливо выстукивала на машинке статью о недавно прошедшей в Париже выставке современных художников. Материал нужно было сдавать в понедельник. К тому же необходимо освободить время для работы над новым рассказом — редактор литературного журнала вряд ли согласится на отсрочку. Всю предыдущую неделю Аля почти совсем не занималась своими профессиональными обязанностями. Ее время полностью поглотила забота о крохотном, беззащитном и самом дорогом для нее существе. Девочка слегка простудилась, гуляя с няней, и Аля выхаживала ее, вспоминая старые народные рецепты — молоко с медом, гоголь-моголь… И вот теперь, когда ребенок снова здоров, она находилась в цейтноте. Аля одновременно пыталась придумать новый сюжет о злоключениях диссидента Лени Пожарского и исправить все огрехи в статье о выставке.

Телефонный звонок ворвался в кабинет редактора «Юманите», когда Аля пыталась одной рукой прикурить новую сигарету от старой, почти потухшей. Александра Юрьевна машинально протянула к телефонной трубке унизанную массивными кольцами узкую руку.

– Слушаю вас, — официальным тоном по-французски ответила она, прижимая трубку к уху плечом.

Золотистый каскад уложенных под Марину Влади волос плавно перетек на левую сторону. Аля поправила на груди овальный медальон, который она носила с момента рождения дочери — внутри была вложена прядь волос малышки и выбита дата ее рождения.

– Слушаю вас, — повторила она уже по-русски, так и не прикурив сигарету.

В трубке затрещало, защелкало, и вдруг совсем рядом раздался голос, такой знакомый, что Аля от неожиданности чуть не выронила телефон.

– Здравствуй, кошка, — грустно сказал ей голос Никиты.

Вот оно, то, чего она боялась все последние месяцы. Нашел, выследил, узнал про ребенка. Аля почувствовала, как немеет, наливается тяжестью рука, сжимавшая телефонную трубку.

– Здравствуй, — сделав над собой усилие, произнесла она.

– Ну как ты? — робко спросил муж.

– Хорошо. Все хорошо…

– Аля, это, наверное, глупо… — тоскливо продолжал голос. — Я узнал, что ты теперь работаешь в «Юманите»… У вас скоро будет ежегодный праздник, много наших к вам отправляется. И я мог бы попробовать приехать. — Он помолчал и добавил уже совсем тихо: — Я скучаю по тебе, Алька. Как ты там совсем одна?

«Не знает! Ничего не знает!» — вспыхнула в Алиной голове мгновенная мстительная радость. Она откинулась на спинку кресла, только теперь почувствовав, как онемела от напряжения спина.

– Нет, Никита, нет. Это невозможно, — нарочито холодным тоном произнесла Аля в трубку.

Теперь, когда опасность миновала, она старалась быстрее закончить тягостный разговор, отгородиться от этого голоса. Слишком хорошо помнила, какое влияние он имеет на нее. Допустишь минутную слабость, и снова окажешься прочно повязана паутиной, сплетенной из невыносимого чувства вины и жалости.

– Нет, извини, — отрезала она.

– Нет… — повторил Никита где-то далеко.

– Никит, я понимаю, что мы с тобой в дурацком положении, — начала Аля. — Нужно как-то оформить развод, но я не знаю, как это сделать… Может быть, через посольство…

– Да-да, наверное. — Голос его звучал глухо и безнадежно. — Давай как-нибудь потом об этом. Рад был тебя слышать. Пока.

В ухо запищали короткие гудки. Аля положила трубку и сжала голову руками, стараясь сосредоточиться на работе. Как бы там ни было, а статью нужно закончить, неожиданный звонок бывшего мужа вряд ли станет достойным оправданием для главного редактора «Юманите».

Никита опустил трубку на серый металлический аппарат и вышел из переговорной кабинки. Он спустился по ступеням Центрального телеграфа на улице Горького. Над головой поблескивал в лучах солнца темно-синий глобус. По улице спешили хмурые москвичи.