Большой обман

Старушка недоуменно трясет головой, достает кошелек, и все начинается сызнова.

На задах казино на некотором возвышении находится помещение, которое именуется здесь «залом для игры в карты». Наверное, там папа и играл. Площадка, отгороженная низкими деревянными перилами и заставленная восьмиугольными столами и стульями с жесткими спинками. Образ папы никак не вяжется у меня с этим гадким местом. С этими жуткими пенсионерами, и туристами, и крупье, от которых разит застарелым потом, и официантками в узких черных юбках и с неопрятными подносами.

За карточными столами алкоголь запрещен, так что все пьют чай или кока-колу. Кто-то заказывает сэндвичи: кусочки белого хлеба, намазанные маргарином и прикрытые тоненькими ломтиками мяса. В любой придорожной забегаловке такие же бутерброды. Почти все курят, и кончики прилипших к губам сигарет так и ходят вверх-вниз. А игроки бормочут что-то, и ругаются, и стараются сосредоточиться, и скрещивают пальцы на счастье.

Я присаживаюсь за свободный стол и обвожу казино взглядом. У всех окружающих какой-то замороченный вид; никто не смеется и не улыбается, словно игра не доставляет ровно никакого удовольствия. Даже те немногие, кто выиграл, мрачны как могила. Может быть, это зависит от времени суток. Наверное, по ночам здесь веселее. А может, здесь всегда так: серенько, мрачненько и гадко.

Когда я прохожу мимо рулетки к выходу, Черные Ногти как раз выигрывают двадцать фунтов. Я приношу старушке свои поздравления. Она просит подсказать ей какое-нибудь счастливое число и огорчается, когда я говорю, что не знаю счастливых чисел. Зато мне известно много простых чисел. При этих словах старушка смотрит на меня как на сумасшедшую и покрепче прижимает к себе пластиковый пакет, где спрятан кошелек.

— Простые числа? Что еще за простые числа?

— Это очень интересно, — соловьем разливаюсь я. — Это числа, которые делятся только на один и на себя. Как два, три, пять, семь, одиннадцать или тринадцать. В самом большом простом числе больше четырех миллионов знаков. Ученые все время открывают новые простые числа.

— Вот оно что.

— Но я вовсе не предлагаю ставить на них. Я просто говорю…

— Семь подойдет. У меня внучка родилась седьмого числа. Может, мне еще раз поставить на семерку?

Я вежливо улыбаюсь, желаю ей удачи и ухожу из казино задолго до того, как колесо сделает свой первый оборот.

В машине я сплю чуть ли не до самого дома. Мне снятся папа, и Фрэнк, и толпа кровожадных исполнителей танца «моррис». Просыпаюсь я с пересохшим ртом и гудящей головой. Дома я почти весь вечер просиживаю в спальне: перебираю фотографии, составляю планы занятий и реву в три ручья.

На мою электронную почту не пришло ничего достойного. Несколько человек ответили на объявление о пропавшем без вести, но они и сами ничего толком не знают. Я нашла школу, где папа когда-то работал, и связалась с бывшими папиными сослуживцами, но и они пребывают в неведении. Ушел с работы, и привет. Я даже отправила послание бывшей девушке Джимми Шелковые Носки, но и у нее нет никаких сведений. Уже лет десять как нет. Ни про папу, ни про Джимми. Как и Фрэнк, девушка полагает, что оба они где-то в Америке. Как с ними связаться, она понятия не имеет.

Я уже готова сдаться, но тут на экране высвечивается новое сообщение — от Луи. Прописными буквами выделено: ХОРОШАЯ НОВОСТЬ. Этого-то мне и надо. А то настроение совсем никуда.

36

— Ничего себе хорошая новость! Как только у тебя язык повернулся!

— Я думал, ты обрадуешься. Теперь ты у нас будешь Сэмми Дэвис-младший. Вместо него.

— Луи, у человека был инфаркт, и он умер!

— А у его жены усы. И что с того? Ему там, пожалуй, лучше.

Я гляжу на Луи, широко открыв глаза. Он всем своим видом показывает, что я чересчур сентиментальна.

— Ко всему прочему, у него была эмфизема. — Луи открывает холодильник и принимается за сооружение традиционного бутерброда «перед игрой». — Он бы все равно загнулся. Ты видела, какие сгустки слизи он выплевывал? Все зеленые, комковатые, с кровавыми прожилками. Брр. Что за жизнь у такого человека?

— Некоторые могут сказать то же самое про тебя. Жирный псих, торчит в своей норе безвылазно, и поговорить-то ему толком не с кем. Уж лучше бы ему, тебе то есть, помереть.

— Как мило ты общаешься с друзьями! Как замечательно ты относишься к своему наставнику по покеру! Что это ты разошлась ни с того ни с сего? Ах, ну да, конечно. Это все твой парень. Он наконец протер мозги и стал трахать совсем другую девушку?

— Как славно, Луи! Ты сегодня такой милый! Только ты его с кем-то путаешь.

Я лезу в сумку, достаю фотографии и протягиваю своему «наставнику по покеру». Луи споласкивает руки (а как же!), берет снимки и долго рассматривает.

— Это и есть твоя мама?

— Да. Это день их свадьбы.

— Красивая. Немного похожа на тебя. Такие же рыжие волосы и грустные глаза.

— Грустные глаза?

— Ну да. Вроде как у Маленького Луи, когда я его накажу, чтобы не вонял в доме. У тебя все время такие глаза.

— Большое тебе спасибо.

— Не за что.

— Это папа, — я показываю на снимок на фоне моря, — а это один из его друзей. Тот, кто втянул его в азарт.

Большой Луи внимательно рассматривает Джимми Шелковые Носки и осторожно проводит кончиками пальцев по фотографии.

— Он всегда носил эту шляпу? Эту белую сутенерскую шляпу, которую он тут нахлобучил себе на башку?

— Да. А откуда ты знаешь?

— Просто у него такой вид, словно он жутко любит шляпы, вот и все. Твой отец носил головной убор?

— Нет.

— Когда ты его видела в последний раз, он не начал лысеть?

— Нет.

— А у него были какие-нибудь особые приметы? Следы от ожогов, родинки, протезы и прочее дерьмо?

— Нет. Ничего. Если не считать руки.

— Что у него было с рукой?

— Она у него не гнулась до конца. Папа когда-то подрался, ему сломали руку, и она у него неправильно срослась. Он может согнуть ее только наполовину.

— Долг, который не вернешь.

— Да, — говорю я грустно. — Наверное.

Большой Луи кивает и просит оставить ему на время фотографии. Он их отсканирует, разошлет старым приятелям и сразу же вернет.

— Ну и как тебе казино? — Луи прячет снимки в конверт. — Тебя хоть пустили внутрь? Позволили как следует осмотреться?

— Да. — Я наконец освобождаюсь от куртки. — Казино почти такое, как ты мне описал.

— И там полно жалких людей?

— Навалом. Все какие-то мрачные.

— Ты ведь в курсе, почему с вами, англичанами, так трудно?

Вот уж он мне сейчас расскажет…

— Вы не умеете веселиться. Вы, блин, слишком зажаты, чтобы радоваться жизни. Всего-то вы стесняетесь. Секс, еда, жалобы на жизнь, выигрыш — все это для вас лишь повод съежиться. А уж особенно деньги. Потому-то у вас и казино такие. Либо ветхие бараки, где полно старичья и гнусняков, либо выпендрежные притоны, куда без галстука не пустят, а крупье смотрят на тебя как на говно. Такое впечатление, что им и без клиентов хорошо. В Лас-Вегасе — совсем другое дело. Можешь садиться за стол хоть в замызганных шортах и с голым пузом, и никто тебе слова не скажет. Главное, чтобы денежка была в кармане.

— Серьезно? Полезные сведения.

— Вы, англичане, все пытаетесь отрицать очевидное. — Луи разворачивает огурцы. — Вы притворяетесь, что даже запах денег вам не по душе, а на самом деле отношение к деньгам у вас точно такое же, как и у всех прочих. Вы словно наркоманы, большинство, во всяком случае. Все скрыто, все спрятано, все пронизано хорошими манерами, хорошим произношением, хорошим тоном, этикетом и… чувством вины. Я вот что тебе скажу, — Луи вгрызается в свой трехэтажный клубный бутерброд, — все это чушь собачья. Хороший тон ничего не значит для покериста. Лично я чихать хотел на хороший тон.

— Чудненько. — Я смотрю, как на губах Луи выступают и лопаются пузыри кетчупа. — А я и не замечала.