Городской роман

– Если вам добавить нечего, то добавлю я, – неожиданно для Мальцевой произнесла Нестерова. – Я не намерена терпеть хамство по отношению к себе ни в каком проявлении и ни от кого, тем более от мелкого зазнавшегося пакостника, ничего из себя не представляющего. Мне ровным счетом все равно, кто у него родители и чем они так дороги нашей школе. Если вам угодно, можете приходить ко мне на каждый урок, это ваше право, но заставить меня нарисовать тройку хаму и бездельнику не в состоянии даже вы.

Высказавшись, она облегченно вздохнула. За дверью раздался звонок, и впервые Светлана подумала, что он бывает спасительным не только для учеников. Продолжать разговор с Мальцевой ей не хотелось.

– Юлия Олеговна, извините, у меня сейчас урок, мне нужно идти, – проговорила она и уже повернулась, собираясь выйти из кабинета, когда за ее спиной раздался голос Мальцевой.

– Задержитесь на секунду, – произнесла та, и Светлане пришлось волей-неволей остановиться в дверях. – Светлана Николаевна, мне неловко вас расстраивать, тем более что скоро Новый год, но работа остается работой, ведь так? – Она взглянула на учительницу и та увидела, что губы завуча даже подергиваются не то от плохо скрываемой злости, не то в предвкушении гадости, которую она собиралась вытряхнуть на голову несговорчивой коллеги. – Если посещение ваших уроков администрацией и мной, в частности, не даст никаких положительных результатов, на ближайшем педагогическом совете, как это ни прискорбно, мне придется поднять вопрос о вашей недостаточной квалификации не только как преподавателя, но и как педагога.

– Я могу идти на урок? – бесстрастно спросила Светлана.

– Можете, – царственно кивнула завуч.

Когда их разделила дверь, Мальцева прошептала:

– Или-или, дорогуша. Третьего не дано.

* * *

Двадцать седьмое декабря было понедельником, тем счастливым методическим днем, когда Светлане не нужно идти в школу.

Предполагается, что такие дни даются учителю для дополнительной подготовки к занятиям на всю последующую неделю. Считается, что в методдень, забросив личные заботы и проблемы, учителя ни свет ни заря садятся писать конспекты уроков, проверять стопки тетрадок или, того лучше, опрометью бросаются в библиотеки, чтобы заняться чтением научной литературы.

За всех сказать сложно, возможно, что некоторые учителя именно так и поступают, но, помимо необходимости подготовиться к грядущей школьной неделе, у Светланы обычно находилась масса дел и занятий, не касающаяся ее профессиональной деятельности никоим образом. Часть дня она действительно проверяла накопившиеся работы, но вторую часть использовала в своих личных интересах.

Поскольку близился Новый год и через три дня наступали школьные каникулы, у Светы появилась небольшая передышка, позволяющая ей в этот методический день откровенно пофилонить, занявшись исключительно собой и своим жилищем.

Подарки ребятам она уже купила, не забыла никого, в том числе и своего любимого сынулю, временно пребывающего в гостях у бабушки Евы.

Ивана ждала новая белая рубашка в твердой коробочке. Если бы Светлана не любила его так сильно, то она сказала бы, что белые рубашки были назойливой мыслью, своего рода идефикс любимого зятя. В полосочку и с тиснением, с коротким рукавом и длинным, с английским воротником и «стойкой», их было невероятное множество, они занимали все вешалки в шкафу, придвигаясь ближе друг к другу каждый раз, когда счастливый обладатель странной коллекции приобретал очередной экземпляр.

Сначала Светлана и Аленка пытались бороться с такой аномалией, покупая рубашки других цветов. Великолепная цветовая гамма, добротный материал и стильные галстуки должны были оказать на Ивана неизгладимое впечатление и заставить отказаться от своей идеи ходить только в белом. Но все дорогие подарки не смогли поколебать пристрастия Грачева: сиротливо отлеживаясь в шкафу, они были немым укором его необъяснимого упрямства, провозглашавшего, что на свете есть два сорта рубашек: либо белые, либо ни на что не годные. Смирившись с маленькой слабостью любимого мужа и зятя, женщины стали дарить ему новые экспонаты в его коллекцию. Такой поворот событий определенно устраивал Ивана, и каждый раз он радовался подарку, словно ребенок.

Для Аленки мама выбрала красивые сережки. На тонкой, достаточно длинной цепочке крепились два золотых полумесяца, а между ними находился кусочек янтаря овальной формы. Соединение металла было подвижным, поэтому при каждом шевелении пластин янтарная капля подрагивала, отражаясь в отблеске золотых лучей. Пересекаясь, лучи создавали иллюзию льющегося жидкого золота.

Сама Светлана вряд ли смогла позволить себе подобную роскошь, но эти сережки уже давно хранились у нее в шкатулке, терпеливо ожидая того времени, когда настанет их черед. Эти сережки Светлане подарила ее мама, надеясь на то, что, проколов уши, дочь изредка станет носить их, но по молодости Света так и не дошла до института красоты, в парикмахерской делать дырки в ушах откровенно побоялась, а потом было просто не до этого.

Иногда, открыв коробочку, Света доставала мамин подарок и, с осторожностью взявшись за крепление двумя пальцами, смотрела сквозь полупрозрачный янтарь на свет, любуясь разбегающимися бликами, а потом так же аккуратно укладывала их обратно. Сложно сказать, почему она не решилась проколоть уши по молодости, уж конечно, не из страха, это точно, но факт оставался фактом, и сережки сиротливо лежали в потемках, видя белый свет только по великим праздникам.

Теперь Светлана решила отдать их дочери. В отличие от матери Алена прокрутила дырки в мочках почти в пятнадцать, в трудовом лагере, куда попала вместе со своим классом. Не побоявшись ни антисанитарии, ни полного отсутствия знания процесса прокалывания, она самостоятельно перед зеркалом оттянула посильнее мочку уха и, приблизительно определив уровень дырки, прицелилась и проковыряла желанное отверстие.

На ее счастье процесс оказался элементарным и почти безболезненным. Обрадовавшись такому повороту событий, Алена проколола еще одну, повыше, а потом еще несколько. Залив отверстия одеколоном, она просунула в них сережки, которые оказались в тот момент под рукой. Соседки по палате, поделившись кто чем был богат, оценили новизну имиджа подружки, заявив, что для симметрии необходимо провести точно такую же операцию и со вторым ухом.

Когда Светлана увидела дочь на платформе вокзала, она едва не лишилась чувств, до того странным выглядел новый облик девушки. Взяв себя в руки, она нашла в себе силы восхититься подобной находкой, внутренне надеясь на то, что дикое увлечение дочери скоро пройдет и все образуется.

Как выяснилось позже, она была права. Покрасовавшись в дешевеньком металлоломе, Алена стала постепенно убавлять количество побрякушек, висящих на ушах, пока, наконец, не осталась одна пара, выглядевшая неплохо и действительно украшавшая ее. Неиспользуемые отверстия со временем заросли, оставив едва заметные следы от проколов, и теперь дочка носила одни-единственные сережки-звездочки, сверкавшие в мочках ушей маленькими забавными огоньками.

Для Володи Светлана приготовила ролики, его давнишнюю страстную мечту. Сначала она хотела купить ему простые коньки, они были приблизительно в ту же цену, но потом передумала. Во-первых, на роликах можно кататься не только зимой, но и летом, а потом уже несколько лет и холодов-то настоящих не было, все слякоть да изморось, какой там каток, ребятне на площадках впору не на коньках, а на катамаране кататься.

Соседям Светлана купила смешной сувенир. В огромном, чуть ли не в половину человеческого роста, войлочном тапочке, крепившемся к гвоздику за крепкую тесемочную петлю, лежало пять пар таких же тапок, только меньшего размера, рассчитанного на всех жителей квартиры. Три пары были огромного сорок пятого размера, за счет выступающего канта казавшихся больше своей настоящей длины; одна пара – сорок второго, а для Александры – совсем маленькие, тридцать шестого, казавшиеся рядом с огромными представителями мужской обуви почти игрушечными.