Некоторые парни… (ЛП)

Но я просто стоял на месте.

Потом Зак глянул на меня и кивнул, словно я там ради него, потому что мы друзья. Товарищи по команде. Как будто это моя обязанность.

Запускаю пальцы в волосы с громким вздохом. Еще один день. Остается вытерпеть всего один день с ней.

Сомневаюсь, что смогу, и загвоздка вот в чем – я не знаю почему. Почему Грэйс продолжает действовать мне на нервы? Почему я выхожу из себя, когда она вздергивает подбородок и презрительно ухмыляется мне? Почему она вообще была с Заком, если ей так нравился я, черт побери? Почему она позволила ему…

Моя дверь распахивается; я подпрыгиваю.

– Боже, пап!

– Ой, извини. Не хотел тебя напугать. Раз ты уже встал, спускайся вниз, позавтракай со всей семьей.

– Хорошо.

– Почему ты не спишь? Голова опять кружится? Болит?

– Нет, я в порядке.

Он смотрит на меня, нахмурившись, пытается понять, почему я вру, но бросает эту тему.

– Хорошо. Не забудь. Твой повторный визит к врачу назначен на сегодня. Три тридцать.

Слава Богу. После этого я смогу вернуться на поле, где знаю, что делаю.

– Доброе утро. – Мама босиком, и еще не переоделась. Подойдя ко мне, она взъерошивает мои волосы. – Твой…

– Ага. Знаю. Папа только что сказал.

– Эй, малыш. Я делаю яичницу. Хочешь? – Вал разбивает яйца, сливает их в миску и начинает взбалтывать.

Боже, да.

– Спасибо. – Я подхватываю хлеб, вставляю несколько кусочков в тостер. Клаудия наливает кофе. Забираю чашку, надеясь, что он прояснит мой мозг. Она сердито смотрит на меня; ее темные глаза подведены практически так же, как делает Грэйс. – В честь чего вся эта подводка?

У нее отвисает челюсть.

– Какая тебе разница?

– Это просто вопрос, Клод! Боже. Зачем девчонки носят всю эту ерунду? Вы красивее без нее.

Теперь Вал, мама и папа разевают рты, словно в каком-то синхронном танце. Я закатываю глаза. 

– Что?

Клаудия смотрит на маму. Та делает вид, будто утирает слезу.

– Я думаю… Не уверена, но это мог быть настоящий комплимент. Я невероятно горда. – Мама крепко меня обнимает.

Я вырываюсь, смеясь.

– Да ну вас, ребят, заткнитесь. Я просто так сказал.

– Это был комплимент. Ты думаешь, что твоя сестра красивая. Признай.

Бросаю взгляд на папу, молча умоляя его о помощи. Он улыбается и качает головой.

– Ты сам по себе, приятель.

О Боже, я в аду. Три женщины, и я брошен на произвол судьбы единственным, помимо меня, парнем в доме?

– Жестоко, па. – Девчонки окружают меня, дразнят; тосты выпрыгивают из тостера. Я наконец-то вскидываю руки вверх и сознаюсь: – Ладно-ладно, вы все красивые. Теперь довольны?

Они останавливаются мгновенно, будто кто-то повернул выключатель. Мама кивает. Клаудия улыбается, а Вал звонко чмокает меня в щеку, после чего я вытираюсь тряпкой для мытья посуды. Несколько минут спустя мы передаем друг другу тарелки с яичницей, беконом, тосты, пьем сок и кофе. Довольно приятно иметь запас свободного времени с утра и…

– Малыш, подай мне салфетки.

И довольно. Я хлопаю ладонью по столешнице.

– Вал, когда ты перестанешь так меня называть? Я выше вас всех.

– Не выше. – Клаудия закатывает свои густо подведенные глаза.

– Пап. Встань. – Я поднимаюсь, становлюсь с ним спиной к спине.

– Святая преисподняя, когда это случилась? – изумляется Вал.

Мама утирает еще одну фальшивую слезу.

– Мой малыш уже не малыш.

О Господи. Все. С меня хватит.

– Пап. Нам пора.

– Пора?

– Нам определенно пора выезжать. Прямо сейчас, чтобы я не опоздал.

Сделав последний глоток кофе, папа встает и целует всех девчонок на прощание.

– Смой это дерьмо со своего лица. Твой брат прав.

Я бегу к двери; последнее, что слышу – вопль Клаудии: "Паааааааап!".

Уже сидя в машине тяжело выдыхаю.

– Итак, что, черт побери, это было? – Папа указывает большим пальцем на дом.

Приподнимаю плечи.

– Просто я думаю, ей не нужна вся эта краска, чтобы ее заметили, понимаешь?

– Согласен, но почему ты заметил? Ты никогда раньше не обращал внимания.

Дерьмо, дерьмо, дерьмо. Он хорош. Сразу меня разоблачил.  

– Йен, у тебя появились чувства к Грэйс. Причина в этом?

– Что? У меня? – Я отмахиваюсь, смеясь, затем, когда рука ударяется о закрытое окно, шиплю от боли. – Нет. Точно нет.

– Ох, неужели. Ты уверен? – Его приподнятые брови явно намекают, что он не повелся. У меня к ней никаких чувств. Ладно, Грэйс вызывающе сексапильна. И, да, она, вроде как, забавная. И умная, определенно – по крайней мере, когда открывает рот.

Ее рот. Боже, ее рот был так приятен на вкус. И ее запах. Я бы мог уткнуться лицом в ее волосы и дышать ароматом сирени до конца своей жизни. Только я не могу, потому что Зак меня опередил.

– Да. Нет! Просто… ах, черт, просто закрой эту тему. – Я распахиваю дверцу и шагаю к школе. Тяжелая металлическая дверь чуть ли не отскакивает от стены. Бегом поднимаюсь по лестнице и резко останавливаюсь.

Грэйс уже здесь, и ничего не происходит – ни искры, ни интереса – потому у меня нет к ней чувств. Ладно, ну и что, если ее ноги выглядят отлично в этих облегающих, подчеркивающих каждый изгиб брюках, исчезающих в высоченных сапогах. Довольно симпатично, если тебе по душе образ рок-звезды. И, да, этот проблеск оголенной кожи, нарушающий монотонность ее черной одежды, и кожаные нарукавники на шнуровке, покрывающие ее запястья – все это выглядит сексуально. И, может, этот браслет в виде когтей птицы, который окружает ее левый бицепс, делает Грэйс похожей на воительницу, а от вида гладких волос, сияющих в солнечном свете, у меня в руках зудит от желания к ним прикоснуться. Подумаешь, великое дело.

Лицо, свободное от обычно обильного макияжа, позволяет ее ясным глазам сиять. Только сегодня они не сияют…

Ох, твою мать.

Все, о чем я беспокоился; все, что сбивало меня с толку, каждая гребаная мысль, кружившая и гудевшая у меня в мозгу, не дающая мне спать по ночам – все останавливается, и я смотрю. Смотрю до тех пор, пока просто взгляда становится недостаточно.

– Господи, Грэйс, прости, – выпаливаю я. – Мне так жаль.

Я жду; жду от нее улыбки, жду от нее кивка, жду от нее хоть одного проклятого слова.

Она не говорит.

Вместо этого Грэйс быстро разворачивается кругом и пинает дверцу шкафчика.

Глава 21

Грэйс

Йен вылезает из Камри своего отца; он явно очень раздражен, и я непроизвольно отступаю на шаг от окна второго этажа, откуда наблюдала за ним. Однако затем вспоминаю – это Йен. Йен, который не стал выбрасывать вещи из шкафчика больной девушки. Йен, который защищал меня от моих друзей… и, в своем роде, от его друзей. Я думала, он лучше остальных парней.

Думала, он порядочный.

До вчерашнего дня, когда Йен разозлился из-за той фотографии.

Теперь меня не проведешь. Теперь я знаю – он просто мальчик, а мальчики – мерзавцы.

Дверь внизу шумно распахивается и закрывается; я убегаю, пока он меня не застукал, прижимая руку к своему бешено колотящемуся сердцу. Он поэтому злится? Из-за меня у него проблемы с Джереми и Кайлом? Прикусываю губу, потом сбрасываю эту мысль со счетов. Если так – какая жалость, черт побери. Эти парни – подонки. А что, если у Йена проблемы с папой из-за меня? Вскидываю руки вверх и матерюсь. Почему каждая мелочь так чертовски сложна? Почему это вообще меня так сильно беспокоит? Он вел себя мило в течение нескольких дней, но вчера Йен был достаточно жесток, чтобы растерзать мои затянувшиеся раны и оставить меня истекать кровью. Мне просто следует уйти в монастырь или вроде того. Отречься от мужчин, дать обет целомудрия. От звуков его шагов, доносящихся с лестницы, моя кровь закипает, в животе все трепещет. И я понимаю, что не сдержу этот обет.           

Он резко останавливается на последней ступеньке и просто смотрит на меня; дюжина эмоций отражается у него на лице. Йен сжимает руку в кулак, потому что она дрожит. Не представляю, откуда, но я знаю, что это его раздражает. Его губы шевелятся, но он не в состоянии произнести ни слова. Йен переминается с ноги на ногу под моим пристальным взглядом.