Змей-искуситель

– Вы и так услышали о моем браке больше любого человека на этой планете. – Я помолчала. – Мой сын ни о чем таком даже не подозревает.

– Я не заинтересован в том, чтобы выставлять на всеобщее обозрение ваши секреты. – Он повертел ма‑ленькое беспомощное яблочко в своей изувеченной руке, изучил со всех сторон и положил в нагрудный кар‑ман. – В этом деле мы заодно. Если вы будете работать со мной, я буду работать с вами.

Не произнеся больше ни слова, он развернулся на каблуках и пошел по освещенной луной аллее к дому, унося с собой яблоко познания. Я вышла на свет луны и смотрела ему вслед, зачарованная, испуганная, пока он уходил от меня, наполовину скрытый в тени.

На следующее утро еще до рассвета Якобек отпра‑вился в Вашингтон. Мы больше не говорили о том, что он услышал обо мне и Дэви. Я молилась, чтобы он обо всем забыл. И знала, что этого не случится. Но, может быть, Якобек решил, что все это стенания несчастной вдовы из мыльной оперы? Я очень на это надеялась.

Эдди Джекобс Тэкери, моя беременная невестка, спала в спальне Дэвиса наверху под шелковым покры‑валом в компании двух кошек и любимой собаки Дэвиса. Это был нечистокровный бигль по кличке Гонщик – Дэвис и его отец нашли когда‑то брошенного щенка на гонках в Северной Алабаме. Гонщик похрапывал в ногах у дочери президента. Дэвис, мрачный, молчаливый, смот‑рел на нее из кресла‑качалки в углу, окруженный свои‑ми книгами, компьютерами, головами оленей и фото‑графиями в рамках, на которых они с Дэви стояли рядом с гоночными машинами. Это была спальня молодого студента из сельской местности. «Но не мужа, – сказа‑ла я себе. – И не отца».

Когда я прилетал в Вашингтон, то всегда останавли‑вался в отеле, а не в Белом доме. Это я сам так решил. Белый дом был миром Эдвины и Ала, а не моим. В этот раз я вышел из лифта на жилом этаже с большой плете‑ной корзиной в руках и поставил ее на позолоченный столик.

Рядом со мной сразу возникла одна из помощниц Эдвины.

– Полковник, миссис Джекобс немедленно выйдет к вам.

Она посмотрела на корзину. Двадцать фунтов пиро‑гов с яблоками, яблочных рулетов, пончиков с яблока‑ми, яблочных кексов и бог знает что еще лежали внутри в пластиковой коробке, перевязанной красной лентой с пышным бантом. Хаш попросила меня передать это в подарок Эдвине.

– Она может посмеяться над этим или плюнуть на мой подарок, – сказала Хаш. – Но у нас с ней общий внук, так что я обязана послать подарок. Это одно из моих правил.

– Я отвезу, – согласился я. – Она не будет смеять‑ся. Ничего больше обещать не могу.

– Вы храните верность, – заметила Хаш, глядя мне в глаза, пытаясь разглядеть меня настоящего. По ее го‑лосу я не сумел определить, что это было – угроза или вопрос.

Я отвернулся. Мне почему‑то легче было смотреть в лицо врагам в джунглях.

– Мне можно доверять. Я настоящий бойскаут.

– Посмотрим.

– Что это такое, позвольте узнать? – помощница подозрительно разглядывала корзину.

Я сказал ей. С нейтральным выражением лица она надавила пальцем на целлофан и, изогнув бровь, прочи‑тала надписи на пакетах.

– Этот «маленький домашний подарок» проверяла секретная служба?

– Да.

Люсиль Олсен наблюдала, как миссис Тэкери собирала его.

– Я полагала, что у этой женщины есть работники, чтобы заниматься такими вещами вместо нее.

– Это персональный подарок.

– Эта Тэкери – презентабельная женщина? Обра‑зованная?

– Почему бы вам не позвонить ей и не спросить у; нее самой? Она обрадуется, если узнает, что здесь о ней еще не все известно. И это после того, как за ней шпио‑нили Эдвина и ее приспешники.

– Мне никогда не нравились ваши грубые шутки.

– Я не шучу.

Помощница ушла, оставив после себя аромат доро‑гих духов и атмосферу неодобрения. Я кивнул агентам секретной службы, они кивнули мне в ответ, и я прошел в гостиную, которую Эдвина обставила в «деревенском» стиле. То есть в стиле французской деревни.

– Мне пришлось отправить моего любимого Людо‑вика XIV к матери в поместье, – объяснила тогда Эдви‑на. – Наши советники решили, что иначе я буду слиш‑ком похожа на Марию‑Антуанетту.

Лишь клюшки для гольфа и фотография моего деда Джекобса на камине указывали на то, что Ал живет в Белом доме вместе с Эдвиной.

Я прекрасно понимал, что именно ее блестящее руко‑водство избирательными кампаниями и создание имид‑жа привели их в Белый дом. Она защищала и контроли‑ровала Эдди. Это было мудро. До определенного мо‑мента. Эдвина зашла слишком далеко, борясь со страхом, который я впервые увидел в ее глазах в тот день в парке, когда я убил человека. Ее цинизм и недоверие достигли ужасных размеров. Теперь она подозревала во всех смертных грехах Хаш и Дэвиса Тэкери.

Я осклабился, глядя на свое отражение в зеркале в позолоченной раме. Одергивая куртку, я нащупал что‑то в кармане. Это оказалось очищенное яблоко, завер‑нутое в целлофан и бумагу с логотипом «Фермы Хаш». Я развернул ее и увидел крупные печатные буквы, на‑писанные Бэби.

ПЧЕЛЫ СКАЗАЛИ, ЧТО ТВОЕ МЕСТО РЯДОМ С НАМИ. СОГЛАСЕН?

Стоя в гостиной Эдвины, я аккуратно сложил запис‑ку Бэби и спрятал в карман, потом развернул яблоко, отрезал кусочек и сунул в рот. Сладкий сок разлился по моему языку. Хаш вырастила это яблоко. Хаш Макгиллен Тэкери, с ударением на Макгиллен. Она удобряла дерево, растила его и, возможно, сорвала это яблоко собственной рукой. А потом она очистила его, вынула сердцевину и отдала своей племяннице, чтобы та завер‑нула его и спрятала в моем кармане, как облатку во время причастия…

Бесшумно открылась дверь, и вошла Эдвина. Синее платье‑костюм сидело на ней, как на манекене, белоку‑рые волосы были уложены волосок к волоску. Ей ис‑полнилось пятьдесят пять, и ее окружала крепкая броня. Она прошла через избирательные кампании, сборы пожертвований, политические маневры, сделала карьеру как хозяйка дома. Эту цену она заплатила за то, чтобы стоять рядом с Алом, а не впереди него. Мне не хватало той жизнерадостной Эдвины, с которой я когда‑то по‑знакомился. Но тогда она еще не знала, что требуется, чтобы выжить при всеобщем внимании.

– Ты никогда не садишься, – заметила она. Глаза у нее покраснели, но это было заметно только при пристальном взгляде. Эдвина никогда не была спор‑тивной или изящной, но всегда оставалась сильной.

– Сядь, Николас, – приказала она. – Ради всего святого, должен же хоть кто‑то в этой семье делать то, что я говорю!

– Слишком много туали заставляет меня нервни‑чать. – Я кивком указал на кресло, обитое зеленоватой тканью со сложным узором.

Эдвина горько улыбнулась и покачала головой.

– Сколько гетеросексуальных армейских офицеров так разбираются в обивочных материалах, как ты?

– Я в отставке. Могу стать декоратором. Мне нужна работа.

– О, нет, Николас, ты никогда по‑настоящему не уйдешь в отставку. Ты умрешь, сражаясь за какое‑ни‑будь доброе дело далеко от дома, пытаясь доказать то, что доказать невозможно. Что, черт возьми, ты пыта‑ешься доказать вот этим? – Она указала на подарочную корзину.

– Миссис Тэкери прислала тебе подарок. Мне пле‑вать, что ты с этим сделаешь, но ей я скажу, что тебе по‑нравилось.

– А она тебе поверит?

– Нет.

– Тогда не стоит беспокоиться. Я ненавижу эту женщину. А она ненавидит меня.

Я кивнул:

– Все ясно. Я хочу знать, что говорит Ал?

– Разумеется, рвет на себе волосы. – Эдвина засто‑нала. – Наша беременная дочь в Джорджии и отказы‑вается с нами разговаривать. И ты – единственный ис‑точник информации, который имеется в нашем распо‑ряжении. Так что ты должен сказать, что мне говорить Алу об этих людях, которые увезли мою дочь. Расскажи мне о Дэвисе Тэкери. И о ней, его матери.

Я протянул ей последний кусок яблока.

– Попробуй вот это.

Она нахмурилась, глядя на ломтик с бело‑красной мякотью на моей ладони.

– Через час я должна фотографироваться с Органи‑зацией женщин‑борцов за независимость или с члена‑ми Фонда спасения морских моллюсков, или черт знает с кем еще. Я не помню всех мелочей из моего расписа‑ния. Но губы у меня уже накрашены. – Она указала на свой четко очерченный рот. – Я не могу есть. Да я к тому же и не голодна.