Любовь и прочие обстоятельства

— Он полон золота.

— Я помню. Он действительно был полон золота. Груды золота лежали повсюду. Я ничего не взяла только потому, что на летнем платье не было карманов.

— Идем, — говорит Уильям.

Мы шагаем в Рэмбл, стараясь держаться подальше от того места, где я видела бродягу. Карабкаемся по ступенькам и пересекаем маленький мостик над ручьем. Перед нами расстилается небольшое поле. Уильям, держась за дерево, перегибается через край каменистой тропы.

— Что это? — спрашивает он, указывая палкой на пустые пакеты из-под молока, которые висят на ветвях.

— Понятия не имею. Кормушки для птиц, наверное.

Он подозрительно хмурится, и мы идем дальше.

— Я чую золото, — громко сообщает Уильям. — Наверное, мы уже близко. Ты не знаешь?..

— Нет. Не помню, в какой части Рэмбл стоял этот домик. Но мы его найдем, если будем идти по кругу.

Он топает ногой.

— Холодно.

— Давай прибавим шагу и согреемся.

Мы пересекаем высокий мостик между двумя сланцевыми глыбами. Уильям на мгновение перегибается через перила, и я придвигаюсь ближе, готовясь схватить его, если он потеряет равновесие. Он громко харкает, собирая слюну во рту, а потом плюет. Мы наблюдаем, как плевок летит в ледяную воду.

— В яблочко, — говорю я.

Мы идем дальше. Через несколько минут мы почему-то оказываемся на том же самом мосту: тропинка привела нас обратно.

Уильям нетерпеливо щелкает языком.

— Может быть, купим карту?

— Но это нечестно. Мы должны искать, пока не найдем. Разве у Коронада была карта?

— Его звали Коронадо. — Уильям останавливается, уперев палку в мысок ботинка. — Я хочу карту.

— Нельзя.

— Почему?

— Потому что.

— Почему?

— Просто потому что. Идем. Представь, что эти места вообще не нанесены на карту.

Мы идем, и нам становится все холоднее. Вскоре я понимаю, что очень весело играть в первооткрывателей, которые находят в недрах Рэмбл маленькую деревянную хижину, но гораздо неприятнее играть в неудачливых первооткрывателей. Вовсе не интересно брести вокруг замерзшего пруда и думать о том, что под камнями могут прятаться бродяги. Подвернув лодыжку на корне, я решаю, что Коронадо был идиотом. Поделом, если он не нашел семь городов Сиборы. Я смотрю на часы.

— Может быть, играть в первооткрывателей не такая уж хорошая идея.

— Здесь скучно.

— Тогда давай сделаем что-нибудь другое. Например, пойдем на север.

— И что?

Я загадочно шевелю бровями и ищу нужную тропу. К сожалению, на это уходит некоторое время, поскольку я окончательно заблудилась. Наконец по чистой случайности мы оказываемся в южном конце парка. Я показываю статую пантеры над Ист-Драйв и кричу:

— Ага! — Я хватаю Уильяма за руку, и мы бежим мимо статуи.

Пантера сидит высоко над дорожкой, на камне — слишком высоко, чтобы мы могли спрыгнуть. Но неподалеку от статуи начинается пологий спуск холма, и по нему мы выбираемся на улицу.

— Вот это было приключение, — радостно фальшивлю я.

— Мы сошли с тропинки.

— Да. Но это круто.

— Моя мама была бы недовольна, Эмилия.

— Ну так не говори ей.

Пока он размышляет, стоит ли вносить это пополнение в список наших секретов, я тащу его к выходу.

Я приказываю таксисту отвезти нас в оранжерею на Сто пятой улице. Будь я одна, то дошла бы пешком, но разве можно заставить маленького мальчика прошагать почти тридцать кварталов?

Мы проводим в саду немного времени. На мой вкус он чересчур официален, особенно северная часть с геометрически правильными кругами кустарника и фонтанами. Моя любимая часть — южная, английский сад, но зимой там мало интересного: почти все высохло, сморщилось и спит в ожидании весны и лета. Надо привести Уильяма сюда в конце апреля или начале мая, когда тропинки будут усыпаны розовыми лепестками дикой яблони. Весной здесь невероятно красиво.

Уильяму, которому поездка в теплом такси и мягкая булочка вернули расположение духа, нравится сад. Он задает сотни вопросов о цветах. Даже если бы весна была в разгаре и в воздухе кружились лепестки, я бы не смогла с достаточной точностью определить подвиды. Я говорю Уильяму, что в саду посажено двадцать тысяч тюльпановых луковиц и что в мае мы увидим их все в цвету. Эта цифра удовлетворяет его любопытство, хотя цветов он пока что не видит.

Когда проходим мимо фонтана в замерзшем пруду с лилиями, Уильям заявляет, что не знает, кто такая Фрэнсис Ходжсон Бернетт, и что не читал «Таинственный сад».

— Ужас, — отзываюсь я. — Это страшный пробел в твоем образовании, и я немедленно его заполню.

— «Таинственный сад» — книжка для девчонок, — возражает Уильям, пугаясь при одной мысли о том, что ему придется ее прочесть.

Но я намекаю, что, наверное, книга слишком сложна для него — и Уильям тут же требует ее купить.

Чемерица приводит его в восторг. Я надеялась, что мы увидим белые, розовые, зеленые, фиолетовые цветы, но еще слишком рано. Она расцветет через месяц.

— Они ядовитые, — драматическим тоном говорю я. — Если съешь листик или цветок, то умрешь. Можно подбросить кому-нибудь в чай.

— Нас арестуют, — возражает Уильям.

— Только если проболтаешься.

Он задумывается.

— И кого мы отравим?..

— Давай лучше вернемся в Северный сад, — предлагаю я.

Мы идем к фонтану Трех танцующих дев. Фонтан не работает, разумеется. Мы смотрим на него.

— Он красивее, когда включен, — говорю я.

— Эй, посмотри. — Уильям указывает на дальнюю часть сада, за фонтаном, посреди концентрических кругов кустарника. — Там снимают кино.

По ту сторону клумбы видны двое мужчин и женщина. Сначала мне кажется, что мужчины — близнецы. Оба лысые, с короткими бородками, в очках с толстой оправой, в теплых куртках — один в черной с оранжевым кантом, другой в оранжевой в черную полоску. Женщина, конечно, не лысая и не бородатая, но тоже выглядит частью этого «семейства» — она в красной лыжной шапочке, тяжелых ботинках, рваных джинсах и блестящих очках. Было время, когда я пыталась воспроизвести подобный эффект, хотя цифровые камеры, потрепанные кожаные портфели и люксметры, разбросанные на земле, окружают это трио артистической аурой, которой мне недоставало в дни походов по клубам. Обычно в итоге становилось понятно, что я всего-навсего девушка из Нью-Джерси, которая имеет весьма слабое представление о моде.

— Мой самый любимый фильм, — зачем-то сообщаю я, — «Где Поппа?» тоже снимали в парке. Джордж Сигал надел костюм гориллы, чтобы пробежать по парку ночью. Обожаю этот фильм, потому что там мама Джорджа Сигала поцеловала его прямо в зад.

Уильям сгибает сухую ветку, пытаясь ее сломать, но слышит меня и останавливается.

— Ну и гадость.

— А твои родители никогда не целовали тебя в попку?

— Нет!

— Обязательно скажу твоему папе, чтобы он сегодня это сделал.

— Ни за что!

— Или я сама поцелую тебя в попку прямо сейчас!

Я бросаюсь к нему, и Уильям визжит, продираясь через покрытый инеем низкий кустарник. Я гонюсь за ним, хватаю, поднимаю и начинаю громко чмокать губами в направлении его задней части. Уильям вопит и хохочет до колик. Я тоже смеюсь, едва ли не громче, чем он.

Операторы рассеянно поворачивают камеры, как будто наши шумные игры отвлекают их от работы. Я ставлю Уильяма наземь, и он пытается отвлечь мое внимание от своей беззащитной пятой точки.

— А какие еще фильмы снимались в парке?

— Дай-ка подумать. «Волосы». «Марафонец» с Дастином Хофманом. Он бегал вокруг пруда. Не смотри этот фильм, если собираешься к дантисту.

— Мне нравится мой дантист. Он мамин друг.

— Тебе нравится дантист? Это наводит на странные мысли.

Уильям ненадолго задумывается.

— Мой дантист — это особенный мамин друг.

— Особенный?

— Ну да. Это ее парень.

— О.

— А еще?

— Что «еще»?

— Фильмы. В парке.

Я заставляю себя не думать о Каролине и особенном дантисте, который ее обрюхатил.