Бабочка

Потом она заставила себя думать о Дэнни, встала, переоделась, умылась и опять отправилась напоиски.

Через пару дней она уже не сможет платить за жилье и окажется на улице. Ей была нужна работа. Срочно.

По вечерам Голливуд, особенно если окидывать его беглым взглядом, выглядел сказочно. Но при внимательном изучении все недостатки вылезали наружу. Рэчел шла по оживленной улице и всем сердцем сочувствовала проституткам, скучающим в дверных проемах или у фонарных столбов. Мои сестры, — думала она. — Вот мои настоящие сестры.

Она зашла в пять кафе и во всех пяти получила отказ. В одном из них управляющий честно сказал ей, что она слишком молода.

— Нужно разрешение на работу, — объяснил он, — тебе нет восемнадцати.

Уставшая и голодная, она вышла на пересечение двух улиц. Туда и сюда сновали машины. На всех четырех углах прогуливались молодые женщины. Рэчел прочла название улиц. Хайленд авеню и Беверли Каньон Роуд. Довольно напыщенные названия для такого убогого района, — подумала она.

Рядом с проститутками притормаживали машины. Мужчины выбирали.

История старая, как мир: женщины продают, мужчины покупают. Почему никогда не бывает наоборот?

Может быть, из-за недостатка возможностей? Из-за догм? Девочек воспитывали не так, как мальчиков. Предполагалось, что девушка должна прийти на брачное ложе невинной, а молодой человек опытным. Многие столетия девушкам внушали, что хорошая девушка не ведет себя активно в делах секса, более женственно ждать и подчиняться. Несколько партнеров в сексе, казалось шестнадцатилетней Рэчел, — это ревниво охраняемая мужчинами привилегия. Она думала о том, что женщины столетиями угнетались мужчинами. Из романов она выяснила, что предыдущие поколения ее сестер держались в подчинении посредством постоянной беременности. Предполагалось, что женщина с огромным количеством детей на руках не будет интересоваться сексом. Следовательно, не будет гулять.

А если бы женщины могли наслаждаться сексом так же свободно, как мужчины? Если бы исчез страх нежелательной беременности? Стали бы они агрессивны в сексе? Стали бы они искать секс? Бели бы мужчины выставили себя на продажу, стали бы женщины покупать?

Рэчел заметила на улице и молодых мужчин-проституток. Но они тоже были для мужчин.

Она обернулась и прочла вывеску над окном маленькой неприметной забегаловки: Королевские гамбургеры у Тони. Она заглянула внутрь. У стойки сидели три человека. За столами — никого.

Здесь она точно не получит работу — у этого местечка такой вид, как будто его владельцы даже не в состоянии оплатить счет за электричество. Но у нее не должны опускаться руки. Дэнни Маккей, Дэнни Маккей.

За окошком кассира сидела усталого вида блондинка и полировала ногти. Она не подняла глаз, когда Рэчел сказала:

— Я хотела бы поговорить с хозяином.

Пальцем она указала Рэчел куда-то в сторону кухни. В этот раз Рэчел решила не скрывать свой возраст. Все равно это ничего не дает.

Она протиснулась в крохотную кухоньку. Маленький лысеющий человек в заляпанном жиром фартуке стоял за столом и делал лепешки для гамбургеров. Рэчел откашлялась. Он поднял глаза.

— Что тебе нужно?

— Вы Тони?

— Эдди. Тони умер четыре года назад. Просто у меня нет денег, чтобы сменить вывеску. Чем могу быть полезен?

— Мне нужна работа.

Он посмотрел на нее. Простота ее слов, то, как она их произнесла, заставили его положить на стол мясо для гамбургера и вытереть руки о фартук.

— Какая работа?

— Любая.

— Когда-нибудь работала официанткой?

— Нет.

— Сколько тебе лет?

— Шестнадцать.

Он смерил ее взглядом. Господи, какая же она худенькая! А одежда! Такую даже бы Армия спасения не приняла. Жалкая девочка.

— Где ты живешь, радость моя?

— В мотеле Уилин.

Он скривился.

— Крысиное гнездо. К тому же в двух милях отсюда. Ты что, пешком пришла?

Она показала ему туфлю. В середине была дыра, закрытая картонкой.

Он покачал головой.

— Послушай, радость моя. Ты слишком молода. Я не могу взять тебя. У меня будут неприятности с законом. Ты еще в школу должна ходить, понимаешь?

— Я есть хочу, — сказала она тихо. — А денег у меня нет.

— Где твои родители?

— У меня их нет.

— А родственники?

— Тоже нет.

Он поднял брови. Господи, сколько таких девушек бродит по улицам!

— В зале ты работать не можешь, — сказал он задумчиво. — Сюда на обед заходят полицейские. Посуду мыть можешь?

— Да, — сказала она так быстро, с такой надеждой, что жалость пронзила его зачерствевшее сердце.

— Послушай, радость моя, — произнес он, подходя к ней и заглядывая через круглое окошечко в зал ресторанчика, — мы с женой — владельцы и управляющие этого местечка. Вон она сидит за стойкой кассира. У нас всего две официантки. Я сам все готовлю. Но… — он поскреб подбородок, — иногда у нас запарка.

— Пожалуйста.

— Я дам тебе работу, если ты обещаешь не выходить в зал и не нарываться на неприятности.

— Обещаю, — прошептала она.

Эдди заметил, что в ней чувствовалась странная напряженность. Такое впечатление, что она никогда не улыбалась. Стоя вблизи, он был поражен и встревожен не по годам взрослым взглядом ее глаз, вернее, даже не взрослым, а мудрым, как будто старая и много повидавшая душа поселилась в этом тоненьком молодом теле.

— Плата будет небольшой, — произнес он, сам поражаясь этому приступу щедрости. За двадцать лет борьбы на дороге к успеху подобная слабость случилась с ним в первый раз. — Но на эти деньга ты сможешь жить в более чистом месте, чем твой мотель. Моя сестра держит весьма приличный пансион на Чероки.

— Я буду работать на вас изо всех сил, — тихо проговорила она. — Я никогда не доставлю вам неприятностей.

Эдди заглянул в напряженные карие глаза и увидел там что-то напугавшее его. Неизвестно, что случилось с этой девочкой, какие у нее рубцы на душе, но он никогда не хотел бы быть ее врагом.

— Договорились, — произнес он и протянул грязную руку. — Меня зовут Эдди, жену — Лаверна.

Она не пожала протянутую руку. Она ни к кому не хотела прикасаться. Но ей удалось чуть улыбнуться.

— Очень приятно, Эдди.

— А как тебя зовут, девочка?

Она хотела сказать: Рэчел Дуайер, но остановилась.

Сегодня вечером она начинала новую дорогу к новой жизни. Требовалось новое имя. Вдруг ей вспомнились названия улиц на углу.

— Беверли, — сказала она. — Мое имя Беверли Хайленд.

Хотя ее окружала абсолютная темнота, Алексис знала, где она находится.

В спальне. В клубе «Бабочка».

Она лежала в кровати, обнаженным телом чувствуя прохладу атласных простыней. Она словно парила. Она знала, что если включит свет, то цвет простыней будет переливаться от зеленого до аквамаринового.

В воздухе чувствовался легкий аромат — запах свежесрезанных гардений. Она представила себе белые цветы, стоящие в серебряной вазе на другом конце комнаты. Их аромат наполнял ее легкие, от него кружилась голова, как будто она вдыхала опиум.

Из спрятанных динамиков неслась тихая мелодия арфы.

Она чувствовала себя легкой, беззаботной. Вечной.

Когда кто-то вошел в комнату, она это лишь почувствовала. Ни лучика света не проникло в комнату, когда быстро открылась и закрылась дверь. Она почувствовала присутствие незнакомца в комнате. Что-то нарушилось в ароматном воздухе. А потом она почувствовала чье-то присутствие около кровати, чье-то мягкое дыхание.

Она знала, кто это. Это он.

Она лежала не шевелясь. Сердце стало биться сильнее. Она слегка дрожала. Она уловила его запах. Это был запах миндаля.

Когда простыня соскользнула с ее тела, она закрыла глаза. Прохладный ветер тронул ее обнаженную грудь. Потом рука, легкими, как у бабочки, движениями, погладила ее кожу, грудь. Она тихо застонала.

Он сел на кровать. Она ощущала его близость. Его руки скользнули ей за спину, он прижал рот к ее груди. Так он ласкал ее, кажется, целую вечность, пока она не запустила руки ему в волосы и не приблизила его лицо к своему.