Шиза. История одной клички<br />(Повесть)

Местом священнодействия был выбран больничный сад. Янка чувствовала — надвигается некий переломный момент. Даже воздух в саду был необычен — напоен переливами тяжёлых экзотических ароматов. Словно дело происходило не на улице, а в парфюмерной лавке, где случайно разлили сразу несколько дорогих духов. Сместились временные и сезонные рамки. По календарю — разгар лета, на дворе — полдень, а погода больше напоминает тихий сентябрьский вечер. Гигантская туча закрыла небо, разделив его на равные части — тёмную и светлую.

Ровно год назад — было Ярцево. Киоск. Ограбление. Как же она переживала! Стыдно, грустно и немного смешно вспоминать сейчас об этом. Как далеко, давно это было. В другой жизни. С другой Янкой. Сколько всего произошло. Навалилось. Половина тёмного, половина светлого, как это небо сегодня.

Она села в кучу сухой травы: «Сейчас буду искать иглу в стоге сена». Под подкладом пальто в подол была продета зловещая, странная игла — чёрная, загнутая, без ушка. Всё, как говорила бабушка.

Янка достала из кармана больничного халата маникюрные щипчики. Напоследок ещё раз рассмотрела необыкновенную иглу. Неясный свист в ушах и вид обожжённой на огне иглы напомнил волшебные метаморфозы и ощущения, когда она была стрелой. Наверное, и выглядела так же — гладкая, стальная, с обожжённой душой. Рассекала времена и пространства иных измерений. Искала жертву. Довольно!

Нет времени раздумывать. Нет больше сил терпеть чужое вмешательство в мысли, действия, в саму жизнь. Янка с усилием сжала щипцы обеими руками, ломая и выворачивая края лезвий. С болью, до крови исступленно сжимала она инструмент. Наконец, после огромных усилий, игла поддалась. Искорёженные щипцы откусили загнутый кончик иглы.

Туча чёрным неповоротливым медведем попятилась за горизонт, словно стыдясь своей неуклюжести. Мягкая, как пушистый ковёр, изумрудная трава заискрилась под солнцем. Прямо над Янкой просияли сразу две радуги — одна над другой. А разве бывает сразу две радуги? Глядя на небо, девушка невольно складывала в уме его цветовую гамму: «Вверху голубая Фэ Цэ с краплачком в разбеле, а книзу — пожалуй, можно немножко кадмия лимонного добавить».

Янка скинула босоножки и побежала босиком по траве. Ах, вот откуда музыка — на летней эстраде под навесом играют музыканты. Отстукивает ритм ударная установка, барабаны, тарелки… всё громче, громче…

Обвешанные разноцветными драпировками, Перепёлкин с саксофоном, Хромцов в военной пилотке с балалайкой и, конечно, Цесарский с гармошкой наперевес.

— Дж-жаз-зз — это разговор-рр! — загадочно закатив глаза, проклокотал Перепёлкин и, нахлобучив гапоновскую шляпу, стал выводить мелодию на саксе. Шмындрик самозабвенно ударил в огромный шаманский бубен. Хромцов в такт затренькал струной гигантской балалайки. В образе Наташи Ростовой, как на балу, закружилась невесомая, белоснежная фея Зденка.

До горизонта расплескались кружевной пеной летние кафе. Ослепительную белизну их пластиковых интерьеров нарушали только разноцветные зонты от солнца. Компании одетых в белое людей беззаботно беседовали, потягивая вино. Тёплый летний ветер играл воротниками, юбками, бахромой пёстрых флажков, воланами скатертей.

Из соседнего павильона спешили навстречу Янке запыхавшаяся мама Ира и гладко причёсанный Лёнчик в крахмальной белой рубашке с маленьким галстуком, который ему надевали только на выступления в скрипичных концертах. На расписном рушнике мама Ира протягивала Янке свой фирменный торт «Негр в пене».

Янка завороженно наблюдала, как кружатся в высоких бокалах кубики льда. За ближайшим столом произрастала тощая фигура Гапона, согбенная над очередной главой философского трактата. Рядом Тарас Григорьевич подправлял лёгкими штрихами набросок. Внезапно Цесарский прыгнул на колени к ошарашенному Тарасу Григорьевичу:

— А тебе, друг Чичиков, позволь влепить одну безешку! Ах, позволь! Одну маленькую безешку! Ну, хоть одну!

Тарас Григорьевич хохоча уворачивается от слюнявых поцелуев Цесарского, которому, конечно, всё простил на десять лет вперёд.

Вот чистенький трезвый Талдыбаев накрывает удивительно красивый стол: букет из душистых еловых веток, салаты и красные яблоки на белой скатерти.

Лора и Гульнур деловито двигают казенные стулья, зажигают свечи на каждом столе.

— Армен, неси воду! — командует Большая Мать — строгая, но справедливая, крупной, осанистой фигурой, спокойной уверенностью внушая всеобщее уважение.

— Мужикам-художникам нужно за вредность молоко выдавать! — обречённо вздыхает Армен, жадно впитывающий радость созерцания пышноцветущей женской красоты.

«Ну как же я могла забыть о них? Ведь они все так меня любят! И я их люблю! Очень! Никогда вас больше не брошу, слышите, милые мои, дорогие! Родные! Я счастлива с вами!» — Янка очень много плакала за свою короткую жизнь, но сейчас впервые прослезилась от счастья.

По поляне со звонким смехом промчалась стайка детей в погоне за огромными, как летающие веера, бабочками: «Сцыляет щебетар! Солвей дудуццу!»

— Говор какой-то? Не английский и уж точно не немецкий. Напоминает французский, но нет, не он. А на каком это они языке говорят? Странно как-то… — обратилась Янка к Большой Матери.

— Ничего странного. Это дети Зденки и Хромцова, и соседские ещё. Они русский плохо знают. Когда наша сладкая парочка обженилась, они на Зденкину родину эмигрировали. У Хромцова там карьера быстро в гору попёрла. Он очень знаменит в Европе, а Зденка — многодетная мамаша.

— Кто бы мог подумать!

— Да, жизнь ещё не такие выкрутасы выделывает. Вот наш андеграунд Перепёлкин — тоже образцовый семьянин, респектабельный стал, с брюшком. На телевидении попсовым звёздам клипы стряпает.

— А Цесарский?

— Цесарик каким был задирой, таким и остался — карикатурист, журналюга. Вредный, но популярный! А у Арменчика — сеть салонов модной одежды в Питере, кстати, он мой муж.

— Да, это, конечно, кстати!

— Шмындрик — завуч в художественной школе. Вообще, у всех наших всё хорошо в жизни сложилось. Хромцовы каждое лето нас к себе в поместье приглашают. Красота!

— А я?! Со мной-то что?!

— Ты у нас самая счастливая. Смотри, кто к тебе идёт!

Плавно, словно скользя по облакам, распахнув руки для объятий, к Янке приближался статный юноша с огромными медовыми глазами.

Из глубин пятого измерения, неотвратимо надвигались на Янку неземные глаза-звёзды, остановившие время и в один миг перевернувшие всю её жизнь. Необъяснимое магнитное воздействие нарастало, как нагревается включённая конфорка, как закипает чайник, как разгораются сухие поленья. По венам поплыл горячий, расплавленный воск, и… УДАР!!! Молния, пронзившая Янку миллиардами раскалённых, солнечных иголочек, единым потоком прошла насквозь, а достигнув земли, вернулась обратно горячей волной и непостижимым образом ушла в бесконечное небо…

Белокурый красавец крепко обнял Янку, а она напряжённо перебирала в памяти, где могла видеть его раньше. Всё в нём было ей, безусловно, знакомо: красивое лицо, запах и мягкие прикосновения, знакомо ощущение покоя, исходящее от него, и даже эти модные часы со светящимися цифрами на его руке. Может, когда он заговорит, то, услышав голос, она его узнает. Как будто прочитав её мысли, юноша протянул Янке заветный перстень с мерцающим голубым камнем и обратился к ней, ласково улыбаясь.

— Вот. Это твоё.

— Откуда?! Я что, окончательно шизанулась?

— Эх, Шиза, ты моя Шиза любимая… — Игорь сказал эту фразу шутливо, с нежностью и теплотой в голосе, но осёкся, наткнувшись на гневный Янкин взгляд. «Какой же я идиот, разве можно любимую девушку так называть? Тем более знал прекрасно, что кличку ей такую в училище дали». — Ты прости меня, это я пошутил неудачно…

Янка удивлённо смотрела на растерянного Игоря, будто видела впервые: «А он симпатичный, почему я не замечала этого раньше?! Физиономия у него такая смешная и… родная…»