Шиза. История одной клички<br />(Повесть)

— Янка-шиза на грани криза, — деловито сообщил гладкощёкий холёный диктор из утренней программы новостей. Янка медленно перевела безумный взгляд на экран включившегося непонятным образом телевизора:

— КТО?

— Повторяю, шиза на краю кар-ни-за, — с плохо скрываемой издёвкой по слогам отчеканил диктор и как ни в чём не бывало продолжил: — Кризис верхних эшелонов власти в Южной Корее…

— Капец! — Янка на ватных ногах вернулась к дивану, постояла какое-то время, а затем рухнула как подкошенная и замерла без движения.

Обрывки странных неясных воспоминаний проносились перед ней. Мелкие незначительные детали прежней жизни, о которых она старалась забыть или вовсе никогда не помнила раньше, беспорядочно роились перед её мысленным взором. Безобразно согнутая дверь взломанного киоска, алюминиевая кружка на чужой даче, коричневая от многолетнего чайного налёта, крупный циферблат наручных часов на загорелой руке Гвоздева, маленький тёмно-зеленый почтовый ящик, запертый на несуразно большой амбарный замок, подъезд, где целовались с Аграновичем, пуговица на его пальто, блестящая и отполированная, будто сделанная из чёрного камня.

Немного оттаяв, как фарш, вынутый из морозилки, Янка, превозмогая навалившееся бессилие, с трудом стала одеваться, боясь глядеть по сторонам, чтобы не обнаружить ещё какой-нибудь «сюрприз». Страх гнал Янку прочь из квартиры — к людям. Она теперь очень хорошо понимала, почему городские сумасшедшие так любят бродить по улицам. Только внутри толпы, живущей повседневными заботами простой понятной жизни, страх терял часть своей силы и ослаблял узду. Янка приобрела множество новых привычек: подолгу бесцельно ходить по городу, не поворачиваться спиной к открытой двери, не выключать на ночь свет и не смотреть в зеркала. Она больше не тратила время на макияж. Хотя вроде бы совсем недавно считала неприличным выйти, не накрасив тушью ресницы — всё равно что голой.

Но сегодня, торопливо умываясь, она забылась и рефлекторно взглянула в большое зеркало в ванной. Из туманного Зазеркалья на неё смотрело остановившимися глазами, затянутыми мутной жёлтой плёнкой, её мёртвое отражение с землисто-зелёным лицом и полуоткрытым чёрным провалом рта, перепачканным зубной пастой. Янка вскрикнула. Голос дрогнул и сломался. Отражение перестало быть послушным и, вместо того чтобы повторить движения за своей хозяйкой, вдруг искривилось ненавидящей торжествующей улыбкой: «Ты моя! Уже скоро!» Янка похолодела. Сердце на миг замерло, а затем глухо забухало, с болью сотрясая грудную клетку, всё тело, пол под ногами и пространство вокруг.

Янка очнулась бегущей в домашних шлёпанцах по незнакомой улице с зубной щёткой в руке. Растерянно пыталась сообразить, где находится. Случайно Янка встретилась взглядом с идущей навстречу молодой беременной женщиной в светлом плаще и розовом берете. Беременная тоже оказалась обладателем знакомого жуткого лица — Янкиного лица! Только на этот раз ненавистная злобная усмешка носила оттенок удивления. Не в силах выдержать обмороженного взгляда, Янка попятилась, пока не упёрлась спиной в стену. Боясь потерять сознание и ведя неравный бой с подкатывающей тошнотой, она медленно посмотрела вокруг. Интуитивно стала нашаривать висевший на груди перстень, но вспомнила, что давно уже смирилась с его потерей. Это открытие не добавило оптимизма.

Оглядевшись, Янка с ужасом обнаружила, что все прохожие, идущие по улице, стоящие на остановке пассажиры городского транспорта, водители проезжающих автомобилей — все люди вокруг имели одинаковые, словно приросшие посмертные маски. Казалось, что в городе идёт странный будничный Хэллоуин и всех жителей города обязали не выходить из дома без страшных масок. Но по каким-то неведомым торговым хитросплетениям во все магазины города завезли маски только с Янки-ной мёртвой жёлто-зелёной физиономией. Несчастные обыватели, тяжко вздохнув, смирились со своей участью и, напялив одинаковые силиконовые страшилки без намёка на праздничное настроение, пошли на работу и по своим обычным делам. Теперь напугавшее Янку собственное отражение смотрело на неё многократно умноженным: из-под седой бороды хромого старичка в кепке, из двойной коляски, везущей малышей-близнецов, из окон проезжающего мимо троллейбуса номер шесть. Отовсюду!

У Янки перехватило дыхание. Перед глазами зарябили белые и чёрные точки. Хватая ртом воздух, она стала медленно сползать по стене на тротуар. Носители мёртвых лиц заметили её беспомощность и стали толпиться вокруг. Высокий атлет с длинными волосами, убранными в хвост, низко склонился над ней и попытался похлопать по щекам. Янка почувствовала сладковатый гнилостный запах разложения от своего мёртвого одутловатого двойника. Она не дала прикоснуться к себе и с необычайной для предобморочного состояния ловкостью поймала его руку в модных часах со светящимися цифрами и с отвращением откинула в сторону: «ОТВАЛИ!». Монстры, возмущённо переглядываясь, угрожающе зарычали. Понимая, что если она сейчас позволит себе роскошь расслабиться, то её уже никто не спасёт, Янка нашла в себе силы подняться и двинулась прочь на непослушных чужих ногах, показывая жестами, что с ней всё в порядке и она не нуждается в помощи. Мёртвоголовые клоны пытались удержать её, вяло хлопая по плечам и хватая за рукава. Неожиданно Янка заметила, что вдалеке замаячила знакомая свеча многоэтажки. Отмахиваясь от навязчивого внимания, она стремглав ринулась к высотке: «Вот мой единственный выход. Надеюсь, что сегодня ничего не помешает. ВСЁ!»

Поднимаясь по ступеням, Янка заметила в себе некую странность — её правая нога оказалась отлитой из толстого стекла и через неё был отчётливо виден грязный асфальт с окурками. Вторая нога, так же пытаясь догнать первую, быстро меняла плоть на прозрачное стекло. Это нисколько не удивило Янку, а только усилило отчаянную решимость.

Она очутилась внутри проходного подъезда, куда они заходили с Аграновичем, хмельные и счастливые когда-то давно, во сне — в другой невозвратной жизни. Консьержки нет на месте — кабинка пуста, мелькает включенный телевизор, кипит электрочайник. «Интересно, тут всё ещё работает милая тётя Роза? Или тоже исчезла, как все добрые приметы светлого прошлого, где ещё была надежда…

Лифт. Пятый этаж… седьмой… десятый… Если люк на чердаке закрыт, то прыгну с общего балкона» — выход на чердак оказался не заперт: «Опять удача! Смотри-ка, а жизнь-то, похоже, налаживается!» — горько усмехнулась про себя Янка.

Подбежав к краю крыши, к тому самому, с которого они летели с Аграновичем, целуясь в волшебном сне, не мешкая, сразу прыгнула. В глазах всё стояло собственное мёртвое лицо, искривлённое в злорадной усмешке с нелепо повисшим белым червячком зубной пасты на ввалившихся чёрных губах.

«Что это за мягкое покалывание под ладонью? Трава? Ровно подстриженный газон? Нет — это длинные ворсинки ковра».

Высокие своды потолка теряются в темноте. Стены, будто выложенные великанами из огромных каменных глыб. На широком подиуме гора пёстрых ковров. Серебряные блюда с фруктами и ягодой. Потрескивают дрова в камине. Тяжёлый, напоённый пьяными ароматами воздух колышется и обволакивает. В замке всё осталось, как и прежде, но стало как-то более реально, осязаемо. В отличие от тех навязчивых снов «про замок» — уютно.

«Я снова в гостях у знакомого людоеда — так мне и надо…» Кто-то заботливо, словно в детстве, укутывает Янку пушистым пледом, именно как она любит — чтобы обязательно было закрыто ухо. Так всегда делал только один человек на свете: