Там за облаками (СИ)

   - Марусь, ты чего дома?

   Она повернула голову на знакомый голос. На ближайшем балконе стоял сосед, Ваня Котов, в трусах и майке. Покурить вышел. Ваня был старше, родом из далёкой деревни, в Москве обосновался после армии, лет десять как, и, несмотря на отчаянное стремление приобрести столичный лоск, не мог отделаться от некоторых деревенских замашек. Даже называл соседей на деревенский лад. Машу, например, упорно именовал Марусей.

   - Скоро уйду, Вань.

   - Ты одна?

   - Одна.

   - И я один. Маринка с сыном на всё лето к матери в деревню ухряла. Скучища-а-а! А ты чего смурная такая?

   - Плохо мне, Ваня, хуже не придумаешь.

   Удивительно, кому другому Маша не смогла бы сказать "меня бросили". И ведь молчала много лет. Но вот Ване тогда сказала. Котов почесал в затылке и просветил:

   - Это тебе выпить тогда, Марусь, надо. Лучшего средства пока не найдено. По себе знаю.

   В результате десятиминутных переговоров Маша очутилась на кухне у Котовых, и они с Ваней наперегонки так накачались дешёвой "бормотухой", что - мама, не горюй! Ещё через некоторое время она вспомнила, что собиралась начать новую жизнь, честно и благородно пойти наконец в кино с Шуриком. И пошла. С трудом, но пошла. В электричке ей стало нехорошо, она едва успела выскочить в тамбур. Её вырвало. Потом вырвало снова, уже в Грачёвке, недалеко от того места, где раньше всей компанией они любили сидеть на спиленном дереве. Маша долго стояла возле кустов, согнувшись, и ей казалось - она выблёвывает из нутра себя прежнюю и кусок жизни, в котором основное место занимали Славка, их отношения, её страхи и ошибки. Она весьма символично выворачивалась наизнанку прямо напротив дома Закревского. Когда процесс очищения закончился, ей полегчало и физически, и морально. Надолго ли?

   Шурик, увидев её, онемел и не сразу пришёл в себя. Зато потом с четверть часа от всего сердца читал ей нотацию, моралист несчастный. Не придумал ничего лучшего, как отвести её на крышу дома, один к одному похожего на заколдованную башню. Там лежали длинные и широкие доски, накрытые ветхим покрывалом.

   - Мы здесь с ребятами иногда кантуемся. Это наше место, - пояснил он. - Одеялко чистое, ложись и поспи. В таком виде я тебя даже домой не повезу.

   Она посопротивлялась немного, легла на указанное место и уснула. Разбудил её Шурик через три часа. Он принёс пластиковую бутылку с чистой водой. Маша смогла прополоскать рот, умыться и почиститься.

   В кино они, конечно, не попали. Шатались по улицам, иногда заходя в прохладные подъезды и там целуясь, пока ворчливые тётки не прогоняли их. Зачем они целовались? Почему? Как случилось, что они принялись целоваться? Маша не помнила. Знала одно - инициатива не её, Шурика, ей самой безразлично. Вместе с "бормотухой" она выблевала и гордость с достоинством.

   На следующий день Шурик заявился без предварительного звонка, днём, когда родители были на работе, а Маргошка в сопровождении сестры Болека Галки уехала в центр на поиски каких-то обалденных теннисных шортиков. Не сам ли Шурик настропалил девчонок втихомолку? С некоторых пор Маша начала подозревать в нём скрытого интригана. Впрочем, ей дела не было до его интриг.

   Она пошла ставить чайник на плиту, доставать варенье, но была поймана Шуриком прямо в коридоре, прижата к стенке.

   Через полчаса Маша обнаружила себя на диване, в полураздетом виде. Шурик сплёлся с ней теснейшим образом, целовал, гладил, шептал:

   - Какие у тебя красивые руки, Маня. Никогда не видел таких красивых рук.

   - Не называй меня Маней, - вяло бормотнула она. Хоть что-то у неё должно остаться от Славки.

   - Ладно, не буду, - обещал Шурик, явно не вникая в смысл произносимого. Он пыхтел и задыхался.

   Маша получала новый опыт, опыт сексуального характера, и не сказать, что ей было противно этот опыт получать. Ощущения, надо признаться, казались приятными. Возбуждение нарастало и выгибало тело дугой. В ту минуту Шурик и брякнул с непередаваемым выражением:

   - Давай, я тебя возьму?

   - Что? - переспросила Маша, приходя в себя, мигом трезвея. Поразил речевой оборот, раньше не встречавшийся ей ни в жизни, ни в литературе. Возьму. Вещь она, что ли?

   - Ну, давай, я тебя возьму, а? - изнемогая, просил Шурик.

   - Нет, - девушка высвободилась из его горячих объятий, резко и твёрдо повторила, - Нет.

   Ушла в ванную комнату. Славку держала на расстоянии в километр. А Шурику почти уступила и без долгих церемоний, без красивых прелюдий, без многого другого. Надо принять душ, остыть, очиститься. Стоя под прохладными струями, думала. Возьму. Надо же. В такой ситуации Славка бы уже взял, не спрашивал. Далеко Вернигоре до Закревского. Судьба предлагает вместо Славки Шурика? Если уж менять сокола, то на орла, не меньше, никак не на ворону. Шурик тоже хорош. Интересный подходец у него. В любовницы к Славке идти нельзя, плохо, мерзко. К Шурику в любовницы - можно, даже нужно. Она вышла из ванной чистая, посвежевшая, в любимом Славкой халатике. Посмотрела на Вернигору.

   - Душ примешь? Нет? Тогда одевайся и приходи на кухню, я тебя чаем напою, - она не сердилась на Шурика. Виноват? Себя виноватой она считала не меньше. Оба хороши. Да и жалела его. Вон, какой потерянный, несчастный. На что он надеялся? На её обиду? На желание отомстить Славке, забыться с другим? Постой, постой, но ведь Шурик не знает ни о том, что она продолжала встречаться со Славкой, ни об их окончательном разрыве. Она ему не говорила. Или проболталась с пьяных глаз, а теперь не помнит? Или Славка с ним делился? Не похоже на Славку. Вообще, непонятно.

   Шурик пришёл на кухню помятый. Тихо пил чай, подавленно слушал Машин вердикт. Она постаралась высказаться аккуратно, но твёрдо, не оставляя ни одного шанса, никакой, самой крохотной надежды. Никогда ничего с Шуриком у неё не будет, лучше вовсе не встречаться, не созваниваться. Им всем тогда легче забыть её, а ей легче забыть их. Так надо, так справедливей, честней и порядочней. Хватит уже разыгрывать драму, жизнь не простит им глупых игр. Поэтому надо всё забыть, начать с чистого листа. Маша закончила.

   Шурик, уминая варенье, обмозговал её декларацию и предпринял последнюю попытку. Не нотацией, не чтением морали, обычными логическими построениями и обращением к трезвому рассудку он решил её переубедить. Знает ли Маша, что Стас никогда не женится на ней? Знает, он сказал однажды? И сама понимала? Так чего же дурочку валять? Он, Шурик, не самый худший на свете вариант. Непонятно, что её корёжит. Петьке дала, Стасу дала, а Шурику не дала. Несправедливо.

   - Сорока-воровка кашу варила, деток кормила: этому дала, этому дала, этому дала и этому дала, а этому не дала, - загибая пальцы, грустно пошутила Маша, вспомнив детскую считалочку. - Он воду не носил, дрова не рубил, печь не топил, кашу не солил... Тебе не приходит в голову, Шура, что я никому ничего не давала? Девушка я пока, Шура, девушка.

   Существующее положение дел Шурику и впрямь в голову не приходило. Он не поверил, разумеется. Его проблема. Маша не сочла нужным переубеждать Шурика, - пусть верит, чему хочет, - и тем самым убедила надёжней всего.

   - А давай я у тебя первым буду? - вдохновился Шурик. Непонятно, какая именно перспектива окрылила его. Стать первым у кого-то, стать первым у Маши, обойти Славку на одном из многочисленных поворотов? При том ни слова о чувствах, ни намёка, ни взгляда нежного. Одно сплошное вдохновение.

   - Не пойдёт, - отказалась Маша, небрежно погасив радость, бьющую из Шурика через край.

   - Почему? Чем я плох для тебя? - оскорбился он.

   - Ты не плох. Ты просто мой друг.

   - А ты кого ждёшь? Стаса? Весь век прождать можешь.

   - Я, Шура, жду мужа. И пока штампа в паспорте не будет, ни-ни, - девушка использовала самую убийственную отмазку, какую сумела изобрести наскоро. Не объяснять же Вернигоре, насколько они не совместимы по уровню, по восприятию, по стремлениям и чаяниям, да по всему вообще. Не поймёт.