Врач-армянин

75

Живу от записки к записке.

Сегодня вечером после ужина разговаривала с Элени. Она рассказывала о своих родителях, о ребенке. Она надеется скопить себе приданое. Но эта война, подорожание всех товаров могут разрушить ее надежды. Подарила ей еще одно платье и брошку. Преданность нужно вознаграждать.

76

Сюрприз. Миш взял напрокат автомобиль.

Прокатились по Багдадскому шоссе. Автомобиль — это замечательно. Чудесные ощущения — быстрота, ветерок. Но я сердилась. Во-первых, Миш слишком тратится. Во-вторых, лучше не рисковать, пока я не разведена с Джемилем.

А после развода? Что будет? Сама не знаю. Лучше всего было бы уехать куда-нибудь в Швейцарию или в Париж. Вдвоем. А дальше? Ну, незачем загадывать так далеко.

77

Миш подарил мне золотой браслет — филигрань и цветные камни — темно-красные и лиловые. Могу спокойно носить. Ведь у меня есть деньги, я могла сделать себе такой подарок, никто ничего не заподозрит.

78

Снова вспоминала, какой неуклюжей, неуверенной в себе была я в этой жизни прежде, до Мишеля.

Я совсем не верила в себя, в свою красоту. Я стремилась оправдывать Джемиля.

Но в глубине души я, конечно, и тогда была женщиной; например, я чувствовала, что отношение Джемиля ко мне — оскорбительно.

79

Расскажу о том, что случилось сегодня. Как началось и как закончилось. На душе — горечь. Но все же я спокойна. Я верю, что это просто случайная размолвка, недоразумение.

А начиналось все очень мило и доверительно.

В спальне Мишеля мы рассматривали книги. Я обратила внимание на несколько книг, отпечатанных непонятным шрифтом. Догадалась, что это книги на армянском языке.

Дальше?

Опишу все как было.

Не могу сказать, что меня заинтересовали эти книги. Армянское в Мишеле не привлекает меня. Мне стыдно, но это все же так. Если уж на то пошло, я бы предпочла, чтобы он был болгарином. Болгары — все же наши, балканцы. А в армянах я ощущаю что-то чужое. Но ведь я изо всех сил борюсь с подобными своими ощущениями. Стыдно, да, но мне даже неприятно произносить вслух его армянскую фамилию — Пилибосян.

Но я борюсь. Я стараюсь переделать себя, стать другой.

Я попросила его рассказать мне об армянской литературе, о поэзии.

Он охотно согласился, но, впрочем, кинул на меня испытующий взгляд.

Начал декламировать приятно звучащие стихи. Тут же пересказывал их содержание по-французски. Это были любовные стихи, очень напоминавшие мне лирику наших, турецких поэтов. Возможно, эти армянские стихи и написаны под влиянием турецкой поэзии. Но об этом своем предположении я решила молчать. Разве я ученый, чтобы проводить подобные аналогии?

Мишель прочел следующее стихотворение (привожу по памяти, не ручаюсь за точность). Да, может быть, не вполне точно цитирую, но смысл передаю верно. Итак: что-то вроде: «Невестка разожги огонь, мой сын возвращается с победой». А потом оказывается, что сын вовсе не возвращается с победой и тогда: «Невестка, погаси огонь, моего сына везут мертвым».

Я спросила, кто автор этого стихотворения. Мишель назвал имя. Кажется, Варужан. У меня немного путаются все эти имена, которые он мне назвал.

Оказалось, это современный поэт.

— Он живет в Стамбуле? — спросила я.

— Да.

— Ты знаком с ним?

— Нет, я не близок к этим кругам. Я ведь все же не поэт, а врач, и когда случается пишу стихи, пишу их на турецком языке.

Но армянские стихи он декламировал увлеченно, с удовольствием.

Я задумалась. В сущности, это даже трогательно, то, что он пишет стихи на турецком языке и в то же время любит и армянские стихи, написанные на языке его отца. Но о чем оно, это армянское стихотворение? О какой это победе идет речь и что за поражение оплакивает автор? Я знаю об армянских беспорядках при Абдул-Гамиде. Стало быть, поэт-армянин, живущий и пишущий в Стамбуле, где ему позволяют жить и писать, мечтает о том, чтобы разорить страну, в которой он живет? Это подстрекательское стихотворение. Но я уверена, если посадить этого человека в тюрьму, все французы и немцы немедленно закричат о притеснениях и терроре…

— О чем ты задумалась, малыш? — Мишель наклонился ко мне. — Щечки раскраснелись, бровки сдвинула. Что случилось?

— Нет, ничего. Просто стихи всегда волнуют меня. Почитай еще что-нибудь.

— Да? — он улыбнулся.

— Да, но не такое мрачное, что-нибудь о любви.

Он взял одну из книг.

Наверное, я все преувеличиваю. Он просто читает стихи и ни о чем таком не думает. В конце концов это я попросила его почитать мне стихи…

Он снова начал читать. Эти стихи показались мне милыми. Мне было приятно, что мне понравились армянские стихи.

— Мне нравится, — сказала я и улыбнулась. — И мне нравится во мне то, что мне понравились армянские стихи.

Он состроил смешную гримасу. Но видно было, что и ему приятно.

— А что это за поэт? — спросила я. — Едва ли современный.

— Да, это Наапет Кучак. Кажется, шестнадцатый век или что-то около того. Даже не известно точно, существовал ли он на самом деле. Возможно, это вымышленная, мифологическая личность, собирательный образ наподобие Гомера.

Я подумала, что и эти стихи, в сущности, похожи на турецкие, но говорить не стала. Только попросила:

— Почитай мне еще.

Он с увлечением продолжал читать. Стихи были милые, любовные. В них было то очарование, которое всегда существует в любовной лирике Востока — у нас любовь в стихах не погружена в бытовые детали, не идет речь о браке или о детях, любовь, даже неразделенная, — это радостный праздник, возвышенное пиршество чувств. Я думала об этом, когда вдруг услышала:

Я почувствовала, как волна противоречивых ощущений затопила мое сознание. Может быть, он не понимает, что обижает меня; он просто увлекся этой декламацией… Или…

Вот здесь-то я и допустила ошибку. Надо было высказать прямо и честно все, что мучило меня. А я вместо этого заговорила лживыми фразами, с трудом сдерживая гнев. То есть, нет, я не лгала, я именно так оценивала эти стихи. Но ведь я сердилась не из-за стихов, и я должна была сказать честно, почему я сержусь. Но вместо этого…

— Благодарю тебя, — обронила я холодно. — Теперь я убедилась, у армян действительно существует литература, слабая, провинциальная, но литература. Стихи, судя по всему, написаны под явным влиянием турецкой поэзии. Да, это не Ламартин [2].

— Не Ламартин! — передразнил он с внезапной злобностью. — Армянская литература — одна из древнейших в мире.

— Послушай, Мишель, — я отошла к двери, — зачем ты произносишь эти нелепости? Я ведь не утверждаю, будто в турецкой литературе существуют свои Толстые и Золя!

— Нелепости произносишь ты. Я просто говорю правду.

— Ты хочешь, чтобы я ушла?

— Я не навязываю тебе своих желаний.

После этих слов я, разумеется, должна была немедленно уйти. Настоящая женщина так и поступила бы. А я вместо этого начала дискуссию, мне хотелось настоять на своем, убедить его в своей правоте. А если бы я ушла, он понял бы, что теряет женщину. А когда я начала говорить, он стал воспринимать меня, как досадную зануду, скучную педантку.