Сердечный трепет

Какое-то мгновение я подумывала: а что, если просто дать газ и взлететь? Bay!

Это было бы нечто! Какой уход!

Пастор будет глотать скупые слезы, несмотря на то что он совершенно не знает меня, потому что пятнадцать лет назад я покинула ряды прихожан. Но он интуитивно почувствует, какая выдающаяся личность безвременно покинула этот мир. Моя школьная подруга Кати, эксперт по театральным жестам, будет истерически кричать у открытой могилы, бросаясь на Филиппа: «Убийцаааа!» и только совместными усилиями мужа и любовника удастся удержать ее от того, чтобы она не убила его лопатой.

А Филипп, совершенно сломленный, рухнет на мою могилу, вцепится в мой белый гроб и откажется вставать.

Ах, я люблю представлять в красках собственное погребение. Всех этих отчаявшихся, раскаивающихся людей, которым я, можно сказать, делаю честь своей смертью. Вот они ее получили. Раскаиваться слишком поздно! Сами виноваты!

Что плохо в этих фантазиях, которые, впрочем, всегда приятны, так это чрезмерная необратимость смерти и тот факт, что на собственных похоронных торжествах главное действующее лицо часто бывает мертвым. Как же так: ты наконец получила свою звездную роль, а ничего иметь с этого не будешь. Нет, такой вариант не для меня. Если уж речь обо мне, то лучше я еще поживу. Поэтому я предпочитаю умереть в преклонном возрасте – ведь у живого больше шансов отомстить.

Итак. За новый год. За хороший год. Самое прекрасное в том, что он может быть только лучше.

Пожалуй, мне даже можно позавидовать.

«С новым счастьем!» – рявкаю я что есть мочи. Марпл испуганно поднимает голову и вздыхает из-за того, что прервали ее сон. Я крепко целую ее в мокрый нос. После чего она выглядит, если это вообще возможно, еще более удрученной, чем обычно. Я включаю заднюю передачу, машу рукой Луне на прощание и начинаю новую жизнь.

10:13

Ооооооо! Уууууу! Ктоооояяяя! Гдеееяяя! Кто долбит меня по голове? И почему?

11:45

Ооооо. Эта боль.

У меня болит все тело – ни единого живого места – и непонятно, где болит больше. Хорошо, головную боль я быстро локализовала и диагностировала. Алкогольное отравление вкупе с непривычно высокой дозой никотина. Безрадостно, но ничего серьезного. Но, черт возьми, что с моей спиной, ногами, руками? Чувствую себя так, как будто угодила в потасовку между панками и скинхедами.

О чем, честно говоря, не могу судить правильно, потому что меня еще никогда не били. Я немного труслива, когда дело касается физических разборок. Да и вообще, любых разборок. Влезать в конфликты – это не мое. На меня стоит только злобно посмотреть, и я готова все, то есть абсолютно все, что говорила когда-нибудь в своей жизни, взять обратно.

Вот самое брутальное, что я сделала другому человеку: когда мне было одиннадцать лет, я в приступе гнева бросила мокрую губку в ненавистную одноклассницу. В то время я не только плохо бросала, но и плохо целилась, чему, впрочем, так никогда и не смогла научиться. Губка пролетела в нескольких метрах от моего врага и попала в лицо лучшей подруги, отчего наша дружба тут же и кончилась.

Я с отвращением щурюсь на солнце, которое неизвестно откуда светит мне прямо в лицо, и бросаю хмурый взгляд на свое истерзанное тело.

Ничего удивительного. Конечно, довольно практично что из-за небольшого роста меня можно уложить спать почти где угодно. Я способна задремать в малюсенькой нише, в тесном кресле… Но если я могу спать почти везде, это еще не означает, что везде я сплю хорошо.

Сейчас, например, я лежу, измученная болью, на заднем сиденье своего автомобиля. Слегка прикрытая купальным полотенцем. Голова самым неудобным образом лежит на пакете с книгами. На ногах уютно устроилась мисс Марпл, но это даже хорошо, потому что ног я не чувствую, а если бы чувствовала, то они бы, конечно, болели.

Постепенно вспоминаю последние часы прошедшей ночи. В своем небесно-голубом кабриолете я покатила на стоянку перед ночным рестораном в деревне Кампен. Подвела губы, подкрасила ресницы и в сопровождении Марпл отправилась праздновать свой день рождения. Несколько мужчин приятной наружности не бросились ко мне, что меня огорчило, но по причине не существующего больше чувства собственного достоинства по-настоящему не оскорбило.

Лишь около двух часов я увидела знакомое лицо: жену Юлиуса Шмитта. Как ее зовут? Рената? Петра? Моника? Я незаметно за ней наблюдала. Как раз тот тип женщин, чье имя не запомнишь. Бедная женщина. Пару секунд она смотрела прямо на меня. Сейчас она подойдет и начнет жаловаться. Только этого мне не хватало. При всей женской солидарности этого не надо. Я уже собралась отвернуться и демонстративно посмотреть в окно, но тут она отвернулась и посмотрела в окно. Она меня не узнала. Какая наглость! Больше всего мне хотелось подойти к ней и сказать, что я не собираюсь ей навязываться, потому что вообще не могу вспомнить, как ее зовут.

Но, присмотревшись, я увидела, что ей и без моих выступлений плохо. Она выглядела невероятно одинокой. Возможно, как и я. Пила джин тоник, как и я. Ходила туда сюда по танцплощадке. Одна. Эта полная дама. С толстым носом, похожая на своего мужа, который собирался начать новую жизнь. Без нее.

Она увлеченно танцевала под песню Глории Гейнор, под которую любят танцевать все страдающие женщины. И те, кто подпевает громче всех, – самые несчастные. Я не танцевала, но тихо подпевала себе под нос:

Я считала.

Когда я уходила, она все еще танцевала. Рената, Петра или Моника Шмитт. Женщина, чье имя не запомнишь, а фамилия принадлежит ее мужу.

Мне было жаль нас обеих.

Я пошла к машине, положила голову на пластиковый пакет с книжками, а руку на мягкую шерсть мисс Марпл. И заснула.

13:55

«Это номер Ингеборг Химмельрайх. Оставьте свое сообщение после звукового сигнала, и я вам перезвоню. Пииип».

«Ибо, это куколка. Жаль, что тебя нет. В Химмельрайх я уже звонила, но я знаю, что сегодня ты дома. Хотела сказать тебе, что еду в Гамбург. Я пока на острове, но уже встала в очередь на паром. Звоню из телефонной будки с вокзала, потому что мобильник сел. Можем мы увидеться сегодня вечером? Тогда я наконец расскажу, что произошло. Попробую позвонить тебе еще раз, когда буду в Гамбурге. Пока, до встречи».

Я наотвлекалась досыта. Пора с этим кончать. Я еду домой, чтобы воспользоваться классическими, испытанными методами преодоления проблем: вино, подруга и пение. Выпью ледяной коктейль Кави ди Кави на террасе. Изображу перед любимой Ингеборг весь долгий путь моих страданий. Под нежное сопровождение «The only one» Лайонела Ричи. У него голос, как ванильный сироп.

А когда Ибо узнает страшную, ужасную правду, я буду много плакать. А она будет долго гладить меня по голове, все поймет и, надеюсь, скажет:

«Теперь я могу тебе сказать. Этот Филипп мне с самого начала не нравился».

Или: «Ты можешь его только пожалеть, куколка, парень испортил себе жизнь».

Или: «Теперь прекрати реветь и давай поговорим о главном: о мести».