Замок из песка

— Переодевайся, — скомандовала Третьякова, когда назавтра я заглянула в класс с вспотевшими от волнения ладонями. Она сидела на стуле у рояля и просматривала свежий номер «Верены». — Переодевайся, переодевайся! Алексей Александрович подойдет попозже: он сегодня в детском спектакле танцует.

Детским спектаклем интеллигентно и завуалированно она назвала хореографическую сказку «Три поросенка», в которой Иволгин танцевал Нуф-Нуфа. Когда-то, пару лет назад, мы с Никитиной, прочитав в афишке его фамилию, специально явились в театр к десяти часам утра. И сидели, две взрослые дуры, в предпоследнем ряду партера, глядя, как по сцене носятся с визгом и хрюканьем толстые поросята с розовыми пятачками и развесистыми ушами…

Мне почему-то на миг представилось, что Алексей придет на репетицию прямо в костюме: клетчатом комбинезоне с накладным брюшком и смешной маске с отверстиями для глаз. Но тут же в памяти всплыло строгое «Алексей Александрович». И я заставила себя подумать о том, что танцевать буду прежде всего с мэтром, а не с мужчиной, о котором мечтаю вот уже больше трех лет.

Когда дверь класса наконец начала со скрипом открываться, мои нервы уже были на пределе. Вздрогнув всем телом, я сдавленно охнула и вцепилась в палку.

— Да что с вами, Настя! — встревожилась Третьякова. И как-то мимолетно бросила: — Алеша, проходите, пожалуйста. Мы вас уже ждем…

Он стоял у двери, скрестив руки на груди, и смотрел на меня с веселым изумлением.

— Девушка, а я вас помню. Да и вы меня, наверное, тоже… Помните, у вас шнурки в коридоре развязались?.. Я тогда почему-то подумал, что вы в костюмерный или парикмахерский цех устраиваетесь.

— Костюмерный, парикмахерский! — Надежда Ивановна с деланной суровостью покачала головой. — Скажете, Алеша, тоже! Эта девочка у нас очень хорошая и очень перспективная. Боязливая чуть-чуть. Но вы ведь ей поможете, правда?

— Естественно! — Он снял широкий серый пуловер, перебросил его через палку и, подтянув рукава тренировочной майки, подошел ко мне. — Давайте знакомиться. Меня зовут Алексей…

— Алексей Александрович, — негромко, но строго поправила Третьякова.

— А вас как?

— Настя, — прошелестела я еле слышно.

— Хорошее имя. Нежное… Кстати, о Настях! Надежда Ивановна, ничего, если Серебровская через полчасика зайдет? Все-таки я с ней привык уже работать. Может, подскажет что?

Третьякова не возражала. А я забыла думать о Серебровской уже через минуту. Он действительно был очень хорошим партнером — умелым, опытным. Его руки, поднимающие меня над полом, добавляли недостающей полетности прыжку и стремительности вращению. Опираясь о его ладонь, я чувствовала себя увереннее, чем тогда, когда цеплялась за спасительную палку. Но все это изрядно смахивало на обычный урок поддержки в дуэтном танце. Скучный, меловой запах ученичества упорно витал в воздухе.

Надежда Ивановна, видимо, и не ожидавшая от первой репетиции ничего другого, флегматично постукивала пальцами по подоконнику, лишь изредка спрашивая у Иволгина:

— Все нормально, Алеша? Вы ее случайно за собой не тащите?

— Нет-нет! — уверенно отвечал он, незаметно подправляя неточное положение моего корпуса. — Хорошая девочка! Не партнерша, а просто прелесть…

А я старалась прислушиваться одновременно и к заданному ритму, и к ощущениям, которые вызывала близость его сильного, желанного тела. В результате толком ничего не получалось, и «прелесть» висла на плечах Иволгина многопудовой гирей, мешающей двигаться и ему, и себе.

— А давайте-ка попробуем самый конец первого акта, сцену любви, — неожиданно предложила Третьякова, поднимаясь со стула и ласково обнимая меня за плечи. — Мне сейчас не так важно, Настенька, насколько технично вы это выполните… Попытайтесь просто почувствовать партнера, отыскать в себе ту любовь и страсть, которую необходимо передать. Немного расслабьтесь, пусть будет неточно. Это уже не «Белый шиповник», где все еще неясно, туманно и очень осторожно. Это… Впрочем, давайте попробуем под фонограмму!

Она включила магнитофон, отмотала до нужной цифры и встала у самой стены, достав из кармана вязаной кофты очки с толстыми стеклами. Я отошла в дальний угол класса, приготовилась.

«Я тебе расскажу о России, я тебя посвящаю в любовь!» — с отчаянной, запредельной страстью запел голос с магнитофонной ленты.

— Не бойся! — одними губами шепнул Алексей.

Оттолкнувшись носками от пола, я стремительно рванулась к нему навстречу…

И были острые углы наших переплетающихся рук, и тела, с силой отклоняющиеся и снова как магнитом притягивающиеся друг к другу. И сложные поддержки, когда я выпрыгивала вверх, одной ногой обвивая его горячее, взмокшее тело. И последнее пронзительное соприкосновение, после которого он должен был опустить меня на свое колено… Я знала, что каждое движение, каждая поза тысячу раз просчитаны хореографом, что мы всего лишь выполняем сейчас веление чьей-то чужой воли и чьего-то чужого таланта. И все же, когда Алексей привлек меня к себе, поддерживая за талию, и я на секунду ткнулась носом в его влажные волосы, прилипшие к шее… Господи, что это была за секунда! Ради нее я жила все эти три года! Ради нее одной я жила всю жизнь! Его волосы пахли лесом и почему-то костром, упругая жилка часто-часто билась на шее, ударяясь о мои полуоткрытые губы. Я прикрыла глаза и, не думая больше ни о чем, поцеловала и эту шею, и прядь темных волос. И слизнула маленькую, соленую капельку пота…

В такт музыке он опустил меня на свое колено, с которого я медленно скатилась на пол, сильно прогнувшись в позвоночнике.

— Вот! — обрадованно закричала Третьякова, подбегая к магнитофону и нажимая на кнопку «стоп». — Вот то, что нужно! Умничка, девочка! Ты, оказывается, еще и артистка превосходная!

А Иволгин, усаживаясь на пол рядом со мной, вполголоса проговорил:

— А вот теперь я узнал тебя точно… Три года назад… Или четыре? Это ведь ты мне цветы тогда дарила, правда?..

Я лежала и глядела в потолок, обезображенный желто-серыми потеками на побелке. Прямо мне в глаза тускло светила длинная люминесцентная лампа. За окном грохотали трамваи и радостно визжали дети, идущие из школы. Еще десять минут назад мне представлялось, что я буду вот так же визжать от счастья, возвращаясь домой. Еще бы! Ведь сегодня мне выпала удача вполне официально познакомиться с Ним, единственным и любимым!.. А что оставалось делать теперь? Повернуться к нему и сказать: «Да, это я дарила вам цветы!», чтобы услышать в ответ: «Господи, неужели ты меня и в репетиционном классе настигла! Где-нибудь вообще есть от тебя спасение?» Или, может быть, лучше соврать, удивленно округлив глаза: «Какие цветы? Вы меня с кем-то путаете!»

— Да, это я дарила вам цветы, — сказала я просто и грустно. — Только это было очень-очень давно…

— Слушай, а зачем ты это делала? — Он подпер рукой подбородок и взглянул на меня с веселым интересом.

— Поспорили с одной девчонкой, — неожиданно легко сорвалось с моего языка.

— А-а, — Иволгин на секунду задумался. — А я думал…

Заканчивать фразу он не стал, поднялся с пола, отряхнул тренировочные брюки. И я была ужасно благодарна за то, что не последовало банального продолжения «а я думал, что ты в меня влюбилась».

Надежда Ивановна на несколько минут вышла из класса, объявив небольшой перерыв. И в это время прискакала Настя Серебровская, хорошенькая, веселая, румяная с мороза. Скинула беличий полушубок, размотала ангорский шарфик, поднесла озябшие руки к батарее.

— Ну как? Получается что-нибудь? — спросила она, как-то мимоходом и по-товарищески чмокнув Алексея в щеку.

— Да получаться-то получается. Но не мешало бы, чтобы и ты посмотрела.

— Давайте! — Она потерла ладонями щеки и подышала на пальцы. — Давайте-давайте, чего стоите, мышцы студите?

Когда мы показали несколько моментов, Серебровская пожала плечами:

— По-моему, все нормально. Не знаю, что тебе, Леха, не нравится?

— После тебя как-то непривычно, — он улыбнулся одними глазами. — Вроде бы она и легкая, и удобная, а что-то не то…