История любви одного парня (ЛП)

Молчание поглощает стол. Не уверен, какая оплошность была более грубой: та, где я

признался, что моя мама бывшая мормонка, или что я настолько небрежно отозвался о падении

религиозной веры, как о вареной картошке.

Себастиан первый нарушает молчание.

– Я не знал, что твоя мама была мормоном.

– Угу. Она родом из Солт– Лейк– Сити.

Его брови сдвигаются, а губы слегка искривляются.

Его мама легко вступает в разговор снова.

– Ну, это означает, что у тебя есть поблизости семья! Ты видишься с ними?

– Мои дедушка с бабушкой теперь живут в Спокане, – говорю я. Я предусмотрительно не

упоминаю, что ни разу не виделся с ними за свои восемнадцать лет, и мысленно даю себе пять. Но

это означает, что мой рот остается без присмотра, и его несет. – Но моя тетя Эмили со своей

женой живут в Солт– Лейк– Сити. Мы встречаемся с ними, по меньшей мере, раз в месяц.

Единственный звук за столом – неясное дискомфортное ерзанье людей на своих местах.

Боже мой, что я опять сказал?

Себастиан пинает меня под столом. Когда я поднимаю на него глаза, то замечаю, как тот

борется со смехом. Я выкладываю дальше:

– Мать моего отца часто приезжает к нам. У него есть еще братья и сестры, поэтому наша

семья довольно большая, – поднимаю свою воду, заполняя ей рот, чтобы заткнуться. Но когда я

проглатываю, еще немного тупости умудряется просочиться: – Бабб все еще посещает синагогу

раз в неделю. Она очень увлечена этим. Очень религиозна.

Пятка Себастиана снова приземляется на мою голень, и я не уверен, – он просит меня

успокоиться к черту, или возможно, даже что мне не нужно было привязывать к этому религию,

чтобы меня приняли. Кто ж знает. Но именно на это и похоже. Все здесь такие собранные. Они

едят аккуратно, с салфетками на коленях. Они говорят «пожалуйста, передай мне…» и хвалят

приготовленную мамой еду. Осанка за столом без исключений впечатляет. И, возможно, что более

важно, вместо того, чтобы расспрашивать меня о происхождении моих родителей или об Эмили,

дедушка и бабушка Себастиана ловко уводят тему от моего словесного поноса, спрашивая о

конкретных учителях и предстоящих спортивных событиях. Родители мягко напоминают своим

детям, чтобы они убирали локти со стола (я тоже поспешно убираю свои), быть поаккуратнее с

солью, закончить овощи перед тем, как просить еще хлеба.

Все остается таким открытым, таким осмотрительным.

Наша семья кажется чуть ли не дикарями в сравнении. В смысле, мы не безбашенные,

одноклеточные идиоты, но мама неоднократно говорила Хейли «прекращай, черт возьми» за

обеденным столом, и один или два раза папа забирал еду в гостиную, чтобы сбежать от наших с

Хейли споров. Но самая заметная разница в близости, которую я ощущаю дома, и только сейчас

осознаю это, пока сижу здесь среди такой теплой, но покорной компании незнакомцев. Вместе со

спагетти с фрикадельками семейство Скотт известно тщательным обсуждением значения

бисексуальности. Вместе с запеканкой Бабб, Хейли спрашивает моих родителей, возможно ли

подцепить СПИД, сделав минет. Для меня это было ужасно, но они ответили без колебаний.

Теперь же, когда я задумываюсь об этом, если Себастиан придет к нам на ужин, я определенно

уверен, мама отправит его домой с какой– нибудь яркой, заявляющей о чем– то наклейкой на

бампер.

Возможно такого рода разговоры за столом – за минусом разговоров о минете –

происходят здесь за закрытыми дверьми, но мне так не кажется. Где мои родители могут капнуть

немного глубже в попытке понять Себастиана и его семью, я вовсе не удивился, что никто не

спросил, почему мама покинула церковь, или почему папа больше не посещает синагогу. Эти

разговоры тяжелые, а я всего лишь заблудшая овца, проходящая через их покорное стадо, да еще и

непостоянная. А это дом епископа. Счастье, счастье, радость, радость, помните? Все здесь ведут

себя прилично, и никто не будет выведывать что– то или ставить меня в неудобное положение.

Это будет невежливо. По моему личному опыту, мормоны – никто иные, как самые вежливые.

Такой и сам Себастиан.

Глава 11.

Мама с папой дожидаются моего возвращения домой, с остывающими чашками чая перед

собой и натянутыми, выжидающими улыбками.

Естественно, я не стал врать им перед выходом, почему буду ужинать в другом месте, но

это был не простой уход из дома. Они стояли на крыльце и наблюдали, как я уезжал, не произнеся

ни слова. И честно говоря, ощущение было таким, будто я что– то украл.

– И? – спрашивает папа, похлопывая по табурету рядом с собой за островком.

Стул скрипит по плитке на полу, и мы морщимся. По какой– то причине, я нахожу резкую

какофонию звуков забавной, потому что к уже довольно напряженному моменту – я, возвращаюсь

домой с ужина в доме епископа, в чьего сына в каком– то роде влюблен, и это яростно не

одобряют мои родители – ужасный скрежет, кажется, прибавляет значимости.

У моих родителей есть что– то вроде своего тайного языка; все обсуждение происходит в

одном разделенном ими взгляде. Я стараюсь проглотить истерику, кипящую в горле.

– Простите, – сажусь, хлопая ладонями по своим бедрам. – И. Ужин.

– Ужин, – эхом повторяет мама.

– Было неплохо. Кажется?

Они кивают. Они хотят подробностей.

– Его семья супер милая, – многозначительно расширяю глаза. – Супер. Милая.

Мама незлобно смеется на это, но папа все еще кажется сильнее всего обеспокоенным.

– Но это не было, чем– то вроде свидания, – проясняю я. – То есть, естественно. Это не

было для меня знакомством с родителями. Просто ужин.

Мама кивает.

– Им хотелось познакомиться с его друзьями, особенно если они не знают их по церкви.

Я таращусь на нее несколько мгновений.

– Именно так сказал Себастиан.

– Представь, – говорит она. – Все, кого они знают, ходят в церковь. И когда твой сын –

особенно, если ты местный епископ – проводит время с кем– то, кто не является мормоном? Ты

захочешь удостовериться, что он нормальный.

– Не считая того, что это не так, по крайней мере, они не настолько обеспокоены.

Могу сказать, что маме не нравится этот ответ, но она взмахивает рукой, будто хочет,

чтобы я продолжал. Поэтому я рассказываю им про вечер и о том, как его родители

познакомились в старших классах. Я рассказываю им о своей оплошности с Эмили и прошлом

мамы. Мама корчит рожицу – потому что это вовсе не должно считаться оплошностью. Я

рассказываю им, что мы снова обсуждали миссию, хотя всего лишь секунду, и они все это время

слушают восторженно.

И все же, я замечаю беспокойство, отпечатанное крошечными линиями на их лицах. Они

так искренне боятся, что я влюблюсь в него, и что все закончится разбитым сердцем – для одного

или нас обоих.

– И…они тебе понравились? – спрашивает папа, игнорируя, что мама оборачивается к

нему и смотрит так, будто он предатель.

– Да. В смысле, не было ощущения, что они моя родня, но они были достаточно милыми.

Теперь очередь папы строить рожицу. Семья – все для моих родителей, возможно, в

особенности для моего отца, потому что, очевидно, маминых родителей не видно на горизонте. Но

папина семья компенсирует это в избытке. Его мать приезжает к нам на три месяца каждый год, и

так было с моего рождения. Поскольку дедушка умер шесть лет назад, ей не нравится находиться

дома в одиночестве, а папа счастлив, когда она приезжает в его дом. После нас, она уезжает к

своим братьям и сестрам в Беркли и Коннектикут, соответственно по очереди занимаясь внуками.

Если бы я мог оставить Бабб здесь на целый год, то сделал бы это. Она удивительная и