У тебя есть сын

— А мое первое воспоминание — это побои. — Его голос был резким и срывающимся, он словно заставлял себя говорить с нечеловеческим усилием. — Не помню, в чем я провинился — если провинился вообще. Помню только ремень и как я пытался увернуться от него. Но безуспешно. Мне было года три, наверное.

Линдсей закрыла глаза, но не могла не слышать боль в его голосе и заставить себя не представлять эту картину.

— О, Гибб…

Он смотрел на нее, но Линдсей была уверена, что его взгляд сейчас был устремлен внутрь себя, словно в адову бездну. В отрывистых, обрывающихся предложениях он рассказал ей всю историю своего детства: о постоянных побоях, сыпавшихся на него и на его мать — от мужчин, которые появлялись в ее жизни и исчезали, сменяясь новыми. Синяки, подбитые глаза, переломы… список можно было продолжать дальше и дальше.

Линдсей хотелось броситься к нему, обнять, прижать к себе, но она чувствовала, что сейчас нельзя, что он находится в ином измерении, недосягаемом для нее. И Линдсей могла только ждать, пока его боль утихнет, и надеяться, что старая рана, открывшись, наконец может быть излечена.

Прошло почти полчаса. Наконец Гибб умолк, но даже теперь, когда Линдсей попыталась коснуться его руки, он отстранился.

— Не знаю, почему я все это тебе рассказываю. Прежде я никому об этом не говорил.

— Может быть, тебе необходимо было избавиться от этой тяжести, — мягко произнесла Линдсей.

— Не рассказывай Бипу подробностей, ладно? Не стоит ему знать такое. Но теперь ты по крайней мере понимаешь, почему я не могу даже попытаться. Может быть, когда-нибудь он поймет, что это не его, а моя вина.

Линдсей нахмурилась.

— Ты не хочешь видеться с ним, потому что с тобой в детстве обращались жестоко и теперь ты боишься повторить то же самое, — медленно проговорила она.

Гибб кивнул.

— Я боюсь оставаться наедине с ним — да и с любым ребенком — дольше чем на несколько минут. Боюсь той злости, которая скрывается во мне. Ты работаешь с реабилитационным центром, Линдсей. Тебе должно быть известно, что дети, которых бьют, вырастают озлобленными и сами начинают бить более слабых.

— Не все дети.

— Большинство. Неужели ты готова рисковать Бипом?

Линдсей слишком хорошо поняла его. Да, данные статистики были действительно устрашающими.

— Я пробовал один раз, с тобой, — тихо сказал Гибб. — Я каждый раз молился, чтобы удержать себя под контролем.

— И тебе это удавалось.

— Это ничего не меняет. Я и тобой не имел права рисковать, и тем более — ребенком.

В его голосе зазвучали безнадежные нотки, и Линдсей вспыхнула.

— Значит, ты предпочитаешь бросить своего сына? — Она расправила плечи. — Знаешь что, Гибб? Ты просто трус.

— Можешь называть это как угодно.

— Ты просто слишком труслив, чтобы стать настоящим отцом!

— Если бы ты поверила мне, когда я говорил, что не хочу иметь детей…

— Я знаю, что ты не хотел его рождения. Но что ты предлагаешь делать теперь? Вывести его во двор и пристрелить, что ли?

— Линдсей, прекрати. Не надо меня доводить до предела.

Но она уже не могла остановиться.

— Ты оказался неспособным быть даже мужем, так что Бипу очень повезло, что он никак с тобой не связан. Слышишь меня? Довезло!

Ее слова эхом прозвучали по всей квартире. Потом наступила гробовая тишина.

— Ты права, — устало согласился Гибб. — Это именно то, о чем я тебе говорил. Может быть, теперь ты все-таки уйдешь?

— Нет. — Линдсей трясло, но было слишком поздно отступать. Она все на свете поставила на этот единственный шанс, и ее жизнь — как и жизнь ее сына — висела на волоске. — Неужели ты не понимаешь, Гибб? Ты только что сам доказал, что именно это тебе и нужно. Если даже такие несправедливые и грубые слова, которые ты только что от меня услышал, не заставили тебя ударить меня, ты этого никогда не сделаешь. Неужели ты сам не понимаешь?

— Нет. Но… — Он посмотрел на нее. — Линдсей, что ты хочешь доказать?

— Когда Бип устроил всю эту проклятую выходку с похищением, тебе, должно быть, больше всего хотелось выдрать его как следует. Мне этого хотелось точно — если он когда-либо и заслуживал хорошей трепки, то в тот вечер. Но ты сдержался и заставил его самого осознать, что он сделал. Ты не стал наказывать его — ты его научил, объяснил ему. Тобой руководил не гнев, а любовь. — Она плакала, понимая, что выглядит глупо, хлюпая носом, словно девчонка, но ничего не могла с собой поделать и торопливо продолжала:

— Быть добрым гораздо труднее, чем жестоким. Гибб, я знаю тебя лучше, чем ты сам. Я всегда знала! И не сомневалась, что ты будешь любить ребенка — нашего ребенка. Я была так в этом уверена, что предпочла рискнуть. Знала, что ты немного посердишься на меня за ослушание, но потом, взяв нашего ребенка на руки, ты…

Гибб стоял словно окаменев. Может быть, подумала Линдсей, он впервые взглянул на себя другими глазами.

— Я хотела иметь ребенка от тебя, Гибб, и до смерти боялась, что ты можешь решить, будто таблетки слишком ненадежное средство. Поэтому я убедила себя, что поступаю благородно, а не подло, и перестала принимать таблетки.

Он только покачал головой.

Линдсей тихо продолжала:

— Я как раз собиралась сказать тебе, что у нас будет ребенок, в день той ужасной последней ссоры. В то самое утро я сделала тест и обнаружила, что забеременела. Конечно, это было глупо, но я так испугалась твоей реакции, что пошла по магазинам, чтобы немного собраться. И тут увидела замечательный гарнитур для детской — просто идеально подходящий нам. И купила его, не задумываясь. Я надеялась, что это тоже поможет тебе привыкнуть к мысли о ребенке.

— Ты не сказала, что именно купила. Просто сообщила, что тебе невероятно повезло и ты подобрала восхитительную мебель.

Она усмехнулась:

— Я хотела все тебе объяснить через пару дней, но ты…

Гибб потер шею, болезненно морщась.

— Но ведь я объявил без обиняков, что ребенка не будет. Разве я стал бы слушать?

— Это мне надо было тебя выслушать, спросить, почему ты не хочешь детей, но я, видимо, так боялась, что не смогу переубедить тебя, что даже не решилась попытаться. — Она помолчала, потом продолжила, уже мягче:

— А еще я боялась, что ты можешь уйти от меня в любой момент, Гибб, и поэтому хотела оставить себе хотя бы частичку тебя — твоего ребенка.

Гибб долго молча смотрел на нее.

— Он необыкновенный ребенок, Линдсей. Такой, каким, может быть, я мог стать, получи я в детстве хоть немного любви и ласки.

— Еще не поздно. Он любит тебя, Гибб.

— Я никогда не хотел сближаться с детьми. Но Бип такой ребенок, от которого невозможно держаться на расстоянии. И не видеться с ним было мне очень тяжело. — Гибб улыбнулся. — Он похож на тебя, Линдсей. От тебя тоже трудно держаться в стороне. Я всегда боялся потерять тебя.

Линдсей подумала, не ослышалась ли она.

— Всегда?

— Да. И девять лет, и несколько недель назад, когда снова увидел тебя. — Он отвел с ее лба прядь волос. Линдсей с изумлением заметила, что его пальцы дрожат. — Я так скверно поступил с тобой, моя дорогая, — и тогда, и сейчас, когда попытался отвернуться от тебя и сделать вид, что ничего не изменилось. Я не заслуживаю прощения, Линдсей. И еще одного шанса — тем более.

Она попыталась заговорить, но дыхание перехватило, и она не смогла.

— Ты сказала, что Бип любит меня. А ты? Есть ли для меня хоть маленькая надежда, что ты…

Линдсей не помнила, что именно она ответила. Может быть, вообще это были не слова — но какая разница? — потому что мгновение спустя она оказалась в его объятиях, и вся страсть, так долго сдерживаемая и скрываемая под покровом холодности, выплеснулась наружу, и их губы сомкнулись в поцелуе.

Наконец Гибб, зарывшись лицом в ее волосы, прошептал:

— Я люблю тебя больше жизни, Линдсей. И всегда любил. Когда я женился на тебе, сам был немного ошеломлен, потому что не намеревался связывать свою жизнь с кем-то. Но ты…