Когда плачут цикады (ЛП)

— Ладно, — наконец-то шепчу я про себя. — Ты можешь сделать это.

Я выхожу из машины и аккуратно закрываю за собой дверь. Последнее, чего я хочу, это привлечь к себе внимание.

Поворачиваюсь и смотрю на дом. Смотрю на маленькие белые перила на этой маленькой белой веранде. И на эти старые качели, раскачивающиеся сейчас на ветру вперед-назад. Они почти такие же, какие были у меня, но это неудивительно. Я уверена, у всех в этом городе одинаковые качели на крыльце.

Я перевожу дыхание. Чувствую, как бешено колотится мое сердце. Слышу его стук прямо в барабанных перепонках.

Ты можешь сделать это.

Прохожу по каменной дорожке, потом преодолеваю пару бетонных ступенек до его двери.

Я могу сделать это.

Открываю первую дверь и мгновение сомневаюсь, прежде чем дважды постучать. Стук звучит странно и как-то нервно. Делаю шаг назад и позволяю первой двери закрыться. В этот момент я уже подумываю сбежать, но мои ноги будто приросли к коврику у его двери. И я жду. Жду несколько мучительных секунд, пока ручка не начинает медленно поворачиваться. Дверь не спеша открывается. И вот уже передо мной он — стоит и смотрит на меня. А я таращусь на него — это все, что я могу делать.

— Привет, — говорит он, в конце концов.

Я благодарно выдыхаю.

— Привет.

Он открывает дверь и делает пару шагов назад. Полагаю, это означает, что я могу войти.

— Хм … — начинаю я, но слова где-то потерялись.

— Я ждал тебя, — говорит он, спасая меня. — Имею в виду, может быть, не именно сегодня, но со временем.

Я нервно улыбаюсь.

— Наверное, мне следовало предупредить тебя, — говорю я, входя внутрь.

Он качает головой.

— Неа. Ураганы никогда не предупреждают. Эшли не нуждается в предупреждениях.

Моя нервная улыбка становится чуть менее напряженной.

— Хочешь, посидим снаружи? — спрашивает он. — Такой хороший день.

Я киваю.

— Конечно.

Я следую за ним на веранду, и он жестом приглашает меня расположиться на качелях. Я так и делаю. Он садится на стул напротив. Выглядит так, будто не брился неделю. Волосы длиннее, чем обычно, джинсы потертые и рваные. И его кожа: лицо, руки, части ног, просвечивающие через дырки в штанинах, — все это по-прежнему темно-загорелое от долгого жаркого летнего солнца. Он прекрасен. Но я стараюсь не думать об этом.

— Могу предположить, что ты получила мой ответ? — спрашивает он.

Я смотрю на него.

— Да. Ты можешь это предположить.

Я опускаю взгляд на свои руки, лежащие на коленях. Я сцепила их так крепко, что пальцы покраснели. — А я могу предположить, что ты прочел книгу?

Он просто кивает и улыбается.

— Да. Ты можешь это предположить.

На секунду его взгляд останавливается на мне. Затем он смотрит на что-то под ногами, после чего возвращает внимание ко мне.

— Это хорошая книга. Хотя, думаю, я могу быть немного необъективен.

— Да, — соглашаюсь я, пытаясь не улыбаться, — возможно.

Проходит несколько тихих мгновений, когда не слышно ничего, кроме пения птиц. Мой взгляд скользит по темному пятну на половице. В голове роится миллион слов, но я не могу составить ни одного предложения.

— Ну, думаю, ты все-таки нашла свой сюжет.

Тут же мои глаза находят его.

— Да, — говорю я, кивая, — думаю, что нашла.

И это все, что я произношу, но не все, что хочу сказать, потому что это не совсем правда. Вся правда заключается в том, что я написала книгу, потому что мне надоело смотреть, как пересыпается песок в песочных часах. Я хочу сказать ему, что написала книгу, потому что теперь мне известно — все, оставленное недосказанным, ломает нас сильнее всего. Хочу сказать, что написала ее, потому что сломлена. Хочу сказать ему, что наша судьба, возможно, предрешена заранее — возможно, навсегда и без нашего ведома — но мне необходимо быть уверенной в этом. Я хочу сказать ему, что все еще нуждаюсь в завершении. Я хочу сказать ему все это. Но не говорю.

— Рэм, — вместо этого говорю я. — Я здесь потому, что хочу сказать тебе кое-что.

В течение нескольких минут он не произносит ни слова. Даже не двигается. Даже не моргает. И, клянусь, в этот момент мое сердце практически перестает биться. Но потом, наконец, он кивает и бормочет:

— Хорошо.

У меня вырывается тревожный вздох.

— Я … — начинаю я, но потом останавливаюсь, чтобы собраться с мыслями. — Я хочу сказать, что сожалею о том, что никогда ничего не рассказывала. Не знаю, почему держала это в секрете. Это было моей ошибкой, — я снова нахожу взглядом то темное пятно на полу, прежде чем вернуться к его глазам. — Я не ожидала влюбиться здесь, — я делаю паузу, пытаясь усмирить поднимающуюся в груди боль. — Думаю, все слова, которые я никогда не говорила, в конечном итоге убивали меня — и это было довольно больно. И, думаю, я поняла это, когда действительно влюбилась, — продолжаю я. — Я боялась тебе сказать, потому что знала, что вы должны были быть знакомы … некоторым образом. Но еще я, думаю, все же молилась, чтобы в этой безумной вселенной оказался малюсенький шанс на то, что вы друг друга не знали.

Я пытаюсь прочитать выражение его лица, но не могу. И это пугает меня. Я практически всегда могла прочитать его мысли.

— Эшли, — говорит он спокойным размеренным тоном, — я … я не сержусь, что ты держала это в секрете. Я имею в виду, может быть, поначалу, но … — он смотрит вниз на ноги, а затем обратно на меня. — Но я понимаю.

Я наблюдаю, как он поправляет кепку.

— И я не имел в виду то, что говорил, — что я никогда тебя не любил, — продолжает он. — Я просто подумал … Я просто подумал, что это поможет тебе быстрее возненавидеть меня.

— Ненавидеть тебя? Почему ты хотел, чтобы я тебя ненавидела?

— Не знаю. Я только что узнал, что ты была влюблена в моего брата. Просто … просто я подумал, что ты тоже в шоке, и предположил, что тебе хотелось бы уехать. Я думал, что для тебя так буде проще. Я просто … я просто не понимал, что делать.

— Рэм, — говорю я и делаю паузу, втягивая воздух. — Мне действительно нравился твой брат. И да, возможно, на каком-то уровне … — я чувствую, как мой взгляд переходит на деревья, пока мы слова затихают. — Может, на каком-то уровне я любила его.

Он ерзает на своем стуле, и это возвращает к нему мое внимание. Я знаю, что ему неудобно, но он выслушает все — на этот раз.

— Когда мне был двадцать один год, в течение четырех месяцев мы проводили вместе довольно много времени.

Он выглядит так, словно его напряжение растет. И не знаю, зачем делаю это, но я кладу свою руку ему на колено. К счастью, он позволяет это.

— И да, он был вспыльчивым и скрытным, загадочным и тихим — в общем, таким, каким и был. Я знаю, тебе это известно не хуже моего.

Кажется, он немного расслабляется.

— Он был совсем не таким, как ты. Но я все думаю … что-то я увидела в нем.

Я делаю глубокий вдох и медленно выдыхаю.

— Рэм.

Он смотрит мне в глаза, как будто впитывает каждое мое слово.

— Я увидела тебя … в нем. В нем была часть тебя, которую он словно носил с собой. Он никогда не говорил о своей семье. Я спрашивала, и он словно застывал. Думаю, он скучал по вам, ребята. Наверное, он в тайне тосковал по дому — по этому месту. Хотя и никогда не говорил, но могу сказать, что он любил все здесь. И пусть он никогда не говорил конкретно о тебе, я знаю, что он любил тебя.

Я замечаю, как его кадык прыгает вверх-вниз, и сжимаю его колено.

— Рэм, в нем была часть тебя. Это была лучшая часть, — я стараюсь не заплакать, но у меня не очень хорошо получается. — И я думаю, что просто пыталась найти в нем больше от тебя.

Он сглатывает, и, кажется, я замечаю, что его плечи немного расслабляются. А тем временем цикады вокруг нас начинают выбивать свой мягкий медленный ритм.

— Но я никогда не любила его так, как тебя, — говорю я. — И, честно говоря, думаю, это было взаимно. Наверное, мы были просто связаны общей нитью. И я считаю, что эта нить — ты.