Крестная мамочка

До этого мы не виделись четыре дня. Оставшись вдвоем, мы посмотрели первый и второй «Хэллоуин» в постели и всласть надурачились. Мы что-то стряпали, пили вино, сидя на солнце, без умолку болтали о будущей взрослой жизни, подолгу пропадали в пабе. Вожделение одолело меня на второй день. Я нарочно загораживала дорогу Бену, чтобы он отодвинул меня, а значит — прикоснулся, щекотала его, щипала, висла на локте, толкала в бок. Я будто стала наркоманкой: мне доставляло удовольствие наблюдать за любыми его действиями — смотреть, как он заказывает пинту пива, выбирает футболку, заваривает чай. Неподалеку от его дома, в итальянском ресторанчике, можно было съесть спагетти по-болонски всего за два фунта. На третий вечер мы ужинали там. Видно, я перепила дешевого красного, потому что принялась дразнить и провоцировать его, чего обычно не делала. Бен решил, что я над ним издеваюсь.

Ночью я лежала рядом с ним, сгорая от похоти и страха в равных пропорциях. Стоило случайно задеть его руку, и по моему телу пробегали мурашки. Пришлось дышать открытым ртом, настолько трудно оказалось быть рядом, но не вместе. Около четырех часов утра я не выдержала и взяла его за руку. Он сжал мои пальцы, я ответила на пожатие. Убирать руку ни один из нас не стал, пожатие усиливалось, у меня перехватило дыхание, а в пальцах запульсировала кровь. Сейчас с трудом верится, что прикосновение руки может быть настолько эротичным, тем не менее это правда. Все мысли были только о нем, я едва сдерживалась, чтобы не выложить все как на духу, думала, что ловлю его взгляд, и уклонялась от него, не разжимая пальцев. Казалось, наши мысли перетекают из руки в руку. Пожатие стало физическим проявлением желания. По-моему, я даже достигла оргазма: от напряжения горели не только мышцы руки, но и все тело. А может, то был не физический, а душевный оргазм. Нет, он мне не почудился, просто происходил на уровне, который выше плоти и крови. Я любила Бена. Любила изо всех сил, но все, что я могла, — держать его за руку. Мы не произнесли ни слова. Так и уснули, держась за руки. Утром никто из нас не упомянул о ночном происшествии, и я была готова считать его плодом моей фантазии.

На следующий день у Бена вдруг нашлись дела, для которых мое присутствие не требовалось. Меня оставили одну. Бросили на произвол судьбы, и я растерялась и запаниковала. Обзвонила одноклассников и устроила общий сбор в парке. Дальше был пикник, фрисби, теплое вино и остывшие сосиски, но я думала только о руке Бена в моей руке и о том, что я хотела его, а он меня — нет. В тот вечер я вернулась к себе домой, а не к Бену, хотя ноги сами несли меня совсем в другую сторону. Мама еще не спала, она позвала меня в гостиную.

— Все в порядке?

— Да, а в чем дело?

— Бен звонил. Я думала, ты с ним.

— У него были дела, а я встречалась с одноклассниками.

— Раз он звонил, значит, волновался.

Я сделала недоуменный вид:

— Сейчас позвоню ему, узнаю…

С тех пор мне часто приходилось разыгрывать недоумение.

В те времена мобильников у нас еще не было. Я набрала домашний номер. А чего он ждал? Что я весь день проторчу дома?

— Ты где?

— Дома.

— А-а.

И это все? А дальше?

— Я же не знала, надолго ты ушел или нет.

— Только заполнить анкету на новой работе, я же тебе говорил.

Неужели? Выходит, я просто слишком обидчивая? И непонятливая? Почему я сочла предательством уход на пару часов?

— Прости, значит, я не так тебя поняла. Я думала, тебя не будет весь день.

— Ничего. Если у тебя все хорошо…

— Прекрасно.

— Правда?

— Да. А у тебя?

— Ага.

— Ладно, завтра поговорим.

— Ладно, — повторил он.

Я повесила трубку и застонала.

На обратном пути мы решили срезать угол и пошли по узкому темному переулку, в дальнем конце которого горел единственный фонарь. Наши шаги гулким эхом отдавались от высоких стен, мы молча шагали к лужице желтоватого цвета от фонаря. Что-то заставило нас остановиться — шум? Интуиция? Кто знает. Но почему-то мы повернулись лицом друг к другу. Видимо, все дело было в переулке, похожем на туннель. В нем казалось, будто мира не существует вовсе. Нет никакой Мэри. Нет четырех друзей и больших надежд. Есть только Бен и я. Наш мир. Сотворенный за четыре дня, которые мы провели вдвоем.

— Что происходит? — спросил он.

— Не знаю.

— Я схожу с ума.

— Я тоже, — выдавила я.

— И что нам теперь делать?

С чем? Мы не могли даже произнести вслух, о чем идет речь. Я хотела, но не смела заговорить. Боялась испортить все, что у нас есть. Бен шагнул ко мне… К чему может привести один поцелуй? Правильно, к следующему. И так далее. Надолго? Нам по восемнадцать лет. Вряд ли на всю жизнь. В конце концов мы расстанемся и неизбежно погубим нашу дружбу. Меня охватила паника, и вместо того, чтобы притянуть Бена к себе, я оттолкнула его.

— Пойдем домой, — сказала я и потащила его к концу переулка. Мне требовалось время, чтобы подумать. Потому что если бы мы поцеловались, то отрезали бы себе обратный путь.

Если бы только мне хватило духу следовать своим убеждениям. Если бы я прислушивалась к сердцу, а не к рассудку, и хоть немного помедлила в переулке, велосипедистка проскочила бы мимо и я никогда не узнала бы имени Элизабет Коллинз. Если бы только я ответила Бену вопросом на вопрос. Или хотя бы толкнула его в бок и засмеялась, как делала тысячу раз до этого. Или просто поцеловала его, как мне и хотелось, — что в этом плохого? Но я упустила шанс. Отступила, поджав хвост. Сказала «пойдем домой», лишь бы выиграть время, подумать до утра, оттянуть минуту, не сделать решительный шаг — что угодно, только не это.

Но за поворотом нас ждала велосипедистка: отлетев на порядочное расстояние от того места, где мы вышли из переулка, она корчилась на земле. Она мчалась под гору прямо по тротуару, без фонаря и шлема. А мы не ожидали даже столкновения с пешеходами, не то что с велосипедистами. Незнакомка врезалась в Бена на полной скорости, раздробив ему ногу. Я увидела, как от удара ее сорвало с седла, как она перелетела через рухнувшего на землю Бена, пронеслась в миллиметре от фонарного столба, ободрала лицо об асфальт и скатилась в сточную канаву. Отпустив мою руку, Бен зашатался на месте от боли. От недавнего разговора не осталось и воспоминаний. Реальный мир напомнил мне, что жизнь немыслимо жестока и связываться с ней — себе дороже.

Девчонка так здорово ударилась головой, что не могла вспомнить собственного имени, поэтому я осталась с ней. Бена увезли на другой машине. К тому времени, как я зашла проведать его, палату уже заполонила родня Мэри. Пробиться к нему было невозможно, а если бы я и сумела, то ничего бы не достигла, разве что вызвала неловкость. Перед глазами стояло видение: голова велосипедистки, чудом разминувшаяся с фонарным столбом. Еще чуть-чуть — и ей не выжить, она погибла бы из-за меня. Этот случай я восприняла как приказ оставить Бена в покое. Через две недели наш самолет приземлился в Ханое, и несколько месяцев я притворялась, будто ничего не помню.

Как я уже говорила, это был перелом всей моей жизни.

В шесть часов утра я услышала, как в двери поворачивается ключ, рывком села и увидела входящего в гостиную Эла. Судя по виду, он не сомкнул глаз. Я обняла его, рассказала, что Клаудиа еще спит, что ей дали снотворное, но во сне она кричит и плачет. Оставив Эла с женой, я покатила домой через весь Лондон. Уже дома я обнаружила в кармане снимок с Беном на вытяжке. Я сунула его в ящик тумбочки и забралась под одеяло. Свернулась клубком, зарылась под одеяло с головой и закрыла глаза, как младенец посасывая палец и мечтая, чтобы события прошлого дня оказались сном.

9. Гарантия утешения

Я не знала, чего захочется съесть Клаудии и будет ли она есть вообще, поэтому накупила всего понемногу: бекона, яиц, йогурта, органических мюсли, свежего хлеба, киви, сока, миндальных круассанов и мокко. Позвонив в дверь, я прислушалась: со стороны лестницы приближались тяжелые шаги Эла. В щелку выглянула свирепая физиономия. Он не сразу понял, друг у него на крыльце или враг, потом выражение лица смягчилось, мышцы расслабились, дверь наконец открылась шире, и Эл тут же забрал у меня пакеты. В этом смысле Бен и Эл сделаны из одного теста.