Чумазая принцесса

Выйдя из машины, Фрэнк долго стоял и курил, посматривая на мое открытое окно.

Я тоже на него смотрела и едва успела юркнуть в постель и притвориться спящей. Я так старалась, чтобы ресницы не дрожали, так добросовестно жмурилась, что забыла про плохо склеенное сердце, оно-то и выдало меня с головой своим грохотом. Потому что Фрэнк постоял, постоял рядом с моей кроватью и язвительно проговорил:

– Не осточертело притворяться?

– Я не притворяюсь. У меня оба глаза закрыты! Оставь меня, мне просыпаться неохота!

– По-моему, ты не ложилась. Меня караулила.

– Из-за луны увидел? Я думала, не будет видно, в следующий раз не заметишь, далеко отойду.

Продолжать добросовестно жмуриться уже не имело смысла. Я села и посмотрела на Фрэнка.

Шляпа у него была бесшабашно сдвинута на затылок, и остальной вид был такой же опасно довольный, особенно выделялись глаза в разбойничьем прищуре, мне они совсем не понравились.

– Чем ты занимался? – подозрительно спросила я.

Фрэнк пожал плечами.

– Не хочешь говорить?

– Готовил кое-что к встрече с твоим приятелем.

– Он не приедет, я ему не велела.

– Парень тебя не послушался.

– Фрэнк, я этого не хочу!

– Неужели? Об этом надо было подумать вчера, сейчас слишком поздно, машина запущена.

– Пожалуйста, останови ее! Я тебя очень прошу!

– Это не в моей власти, Твикхэм будет искать встречи с тобой и с неизбежностью нарвется на меня.

– Я не собираюсь с ним убегать! Честное слово!

– У тебя не будет для этого возможности.

– Я сама не хочу! Я буду жить с тобой до самой смерти! Я это твердо решила!

– К сожалению, ничего не могу обещать, все будет зависеть от благоразумия Твикхэма и моего терпения.

– А если я его отговорю запиской?

– Твикхэм не поверит.

– Тогда я с ним встречусь. У тебя Ларри с Денни останутся, я без них не сбегу.

– Ты, разумеется, не сбежишь, но станет ли Твикхэм с тобой считаться? Нет, это слишком опасно. Парень давно сшивается возле тебя, у него могут сдать нервы.

– Вот именно давно! Я его прекрасно знаю. Он глубоко порядочный человек.

– Я в этом не уверен, порядочных в любви, как и на войне, не бывает! Спокойной ночи, Рыжая!

Фрэнк нагнулся, чтобы небрежно поцеловать меня. Я спросила:

– Ты не останешься?

– Завтра трудный день, я должен выспаться. Не думай, что мне легко отказаться от твоего предложения. Выглядишь ты чертовски соблазнительно. Ты здорово помучила беднягу Твикхэма.

– А он благородный, не то что ты!

Завтра посмотрим, какой он благородный. Я не намерен запирать тебя. Надеюсь, у тебя хватит здравого смысла не делать глупостей? Поместье хорошо охраняется, мышь не проскочит, так что спи спокойно, детка, ты к Твикхэму не попадешь, ты моя, детка!

Я не сразу вскочила, как Фрэнк ушел, выждала, досчитала до ста и лишь после этого осторожно соскользнула на пол, не включая света, на ощупь оделась и высунулась в окно и полторы минуты зорко вглядывалась в подозрительно-неподвижные тени, потом перекинула ногу на выступ (давно хотелось попробовать), за ним на другой и так до последнего, осталось на землю ловко спрыгнуть. Я и спрыгнула, как кошка, бесшумно сразу на четыре конечности, и только хотела рвануть в кусты, как прямо перед собой увидела чьи-то превосходные, ручной работы итальянские башмаки.

С полминуты мы смотрели друг на друга: я смущенно-виновато с корточек, а Фрэнк укоризненно, будто ничего иного от меня и не ожидал, с высоты своего внушительного роста. Наконец этот ракурс мне совсем разонравился, я встала и, понурив голову, поплелась обратно. Фрэнк направил меня к себе в комнату, в своей комнате я у него из доверия вышла.

Покорно разделась и легла на край кровати, но Фрэнк меня к себе передвинул. Я напомнила ему, что у него завтра тяжелый день, но Фрэнк проворчал, что ничего не поделаешь, придется ему как следует заняться со мной, чтобы у меня не осталось сил сотворить еще одну глупость.

Он так постарался, что засыпала я с глубоким чувством вины.

Это совсем ненадолго задержало рассвет, лишь на тот краткий миг, пока у меня глаза закрывались, потому что, когда я их через какую-нибудь минуту-другую в панике распахнула, не то что рассвет, а и сам день был уже в полном разгаре.

На ходу натягивая джинсы, я подлетела к дверям, которые дергала и высаживала плечом, пока не убедилась в тщете своих комариных усилий. Оставалось окно, но и там с налета ничего не получилось, потому что прямо перед своим носом я обнаружила приклеенную скотчем записку.

В ней Фрэнк сообщал, что, во-первых, на этой стене нет никаких выступов, перед тем как вылезать, я должна в этом убедиться; во-вторых, окно находится под пристальным наблюдением его человека; в-третьих, если я проголодаюсь, мне достаточно позвонить по внутреннему телефону; в-четвертых, вместе с горничной зайдет охранник, предупрежденный о моих злостных намерениях; в-пятых, пацаны на несколько дней отправлены на побережье; в-шестых, он меня любит; в-седьмых, несмотря на шестой пункт, не пощадит, если я попытаюсь сбежать; в заключение целует и надеется, что я буду его послушной женой.

Я раз двести пятьдесят недоверчиво вчитывалась в шестой пункт и где он меня целует, опуская все остальное за ненадобностью, пока не поверила и не спрятала это замечательное послание поближе к ликующему сердцу.

После чего выглянула в окно. Выступов, в самом деле, не было, а охранник был натурально, я ему помахала рукой, потом, не мешкая, позвонила по внутреннему телефону.

Вскоре дверь отворилась, но мне не удалось проскочить за нее, хоть я и изготовилась со стулом в руках, который собиралась пристроить охраннику на голову, однако была вынуждена отказаться от этой затеи, потому что охранник был надежно укрыт зеленой артиллерийской каской и сам такой шкаф, чрезвычайно громоздкий и нероняемый, что у меня обескураженно руки со стулом опустились, когда он еще вдобавок выдвинул против меня свой могучий квадратный подбородок и неодобрительно посмотрел на меня.

– А мне выйти надо! – оправдываясь, ожесточенно проговорила я.

– Не велено, – бездушно пророкотал шкаф.

– Ну и что, что не велено?! Я сама тут приказываю! Выпустите меня, я вам больше денег заплачу!

– Не велено, – опять пророкотал шкаф и, легонько оттеснив меня, аккуратно притворил дверь за горничной.

Раздосадованно долбанув зарытую дверь, я принялась за привезенное на столике, не забывая оглядывать комнату в поисках какого-нибудь подходящего выхода.

Оглядывала, оглядывала и пришла к выводу, что надо бы поискать в камине, но дымоход там оказался перегорожен неснимаемой решеткой, поэтому я взялась за простынь, разрывая ее на длинные полосы, которые затем крепко связала, выкинула один конец за окно и ловко спустилась вниз, но не к белокурому охраннику, а к Фрэнку в собственные руки, они у него тряслись, и сам он был белым от ярости. А я была не в состоянии на него сердиться и счастливо ему улыбалась, даже когда он свирепо прохрипел:

– Шею захотела сломать?!

– Нет! – беспечно мотнула я головой, отметая такие нелепые ужасы.

– Ты будешь меня слушаться?!

– Нет! – опять беспечно честно мотнула я головой.

В ответ из него посыпались какие-то нечленораздельные ругательства. Пока он так неистово богохульствовал, а я счастливо улыбалась, к нам приблизились два головореза, которые сообщили, что гость прибыл.

Фрэнк выпустил меня из рук, крепко схватил за руку и быстро потащил за собой. Но он меня не туда, куда надо, а в какую-то темную, подвальную дыру без окон втолкнул и окованную железом дверь запер, приставив двух охранников, которым сказал, что снимет с них головы, если они меня не уберегут.

В этом заточении мне пришлось черт знает сколько времени в бездействии протомиться, может, целые сутки или трое! Я не знала точно, в темноте со счета сбилась.

Когда наконец-то открылась дверь, я у Мадлен, моей горничной, утомленным, слабым голосом спросила: