Грехи и грешницы

По воскресеньям она стояла у бровки грязного футбольного поля в Хэкни-Маршиз и наблюдала, как взрослые парни двадцати с лишним лет воображают себя новыми Джорджами Бестами. После игры все — игроки, их жены и подружки — отправлялись в местный трактир и вместе с другими завсегдатаями сидели там до полудня — женщины болтали, а парни группировались возле бара.

Она так радовалась, когда у них наконец появилось свое гнездо четырехкомнатная муниципальная квартира на верхнем этаже старого здания, сложенного из красного кирпича. По вечерам всю неделю оба были заняты — он ходил на футбольные тренировки или играл в дартс в пабе, она тоже старалась поддерживать форму — и часто встречались поздно вечером в пабе или дома уже перед сном. А вот по пятницам Мэнди после работы заходила в «Сэйнзбериз», делала закупки на неделю и обязательно покупала к чаю что-нибудь особенное, а потом пешком шла домой, предвкушая вечер вдвоем. Когда она звонила в дверь парадного, он спускался вниз, а потом тащил покупки наверх, в их маленькую квартиру на восьмом этаже.

Вот и сейчас она, закрыв глаза, представила себе, как они, усталые, лежат на своей первой маленькой тахте. Он читает газету — всегда с конца, а она уткнула нос в журнал или книгу, довольная тем, что они вместе. А бывает, знакомый запах тостов и кофе нет-нет да и напомнит о тех счастливых субботах, когда по утрам они валялись в постели или что-то вместе делали по дому. Как счастливы они были тогда!

Трудно сказать с точностью, когда все переменилось.

Может быть, когда появились дети? Правда, когда она сообщила ему, что беременна, он стал таким ласковым, таким заботливым. Мэнди вспомнила, как лежала в постели, а он, тыкаясь носом в ее шею и спину, нежно гладил округлившийся живот и восхищался чудом, которое они создали. Он ничего не говорил, но она знала, что он гордится этим, знала, что любит ее.

Однако к родительским обязанностям оба оказались не готовы. Через два года после свадьбы они обнаружили, что живут в тесной квартире, что им вечно не хватает денег, а радость Пита по поводу рождения ребенка довольно скоро иссякла. Он стал задерживаться в пабе, поздно приходить домой, надеясь, что ребенок уже заснул и можно будет заняться любовью. Однако если ребенок спал, то спала и Мэнди: измученная постоянными криками младенца, она зачастую мечтала отнюдь не о сексе, а о том, чтобы просто выспаться. А если Мэнди еще не спала, то была занята ребенком, и потому недовольство Пита обрушивалось на нее сразу, едва он переступал порог.

Вспоминая прошлое, она поняла: судьба давно уже посылала им тревожные сигналы. Например, когда они перестали целоваться. У Мэнди болело горло, и она боялась заразить мужа. Или по крайней мере так говорила.

Потом они больше никогда уже не целовались, даже когда занимались любовью. Поцелуй почему-то казался чересчур интимным актом. А еще Мэнди попыталась вспомнить, когда они в последний раз разговаривали. Нет, вначале они, конечно, беседовали друг с другом, но, по правде говоря, все сводилось лишь к вежливому обмену фразами. Теперь же не было даже и этого. Им нечего сказать. По крайней мере — друг другу.

В полном отчаянии Мэнди закрыла лицо руками. Горло сдавило, она едва могла дышать. Какой кошмар! Думая о Пите, она не испытывала ничего, кроме печали.

Вспоминая Джонатана, она испытывала желание, но было ли в этом что-то еще? Что там вообще было, кроме секса, не считая сладости мести? Она вытерла ладонью глаза и сунула руку в карман пальто, висевшего на спинке стула.

Положив смятый листок бумаги на стол, она разгладила его кулаком, цифры то и дело расплывались в ее переполненных слезами глазах.

Оставался еще Ник. Ей не хотелось думать о своих чувствах к Нику.

Хлопнула входная дверь, и в коридоре послышались тяжелые шаги.

— Ма-ам! Ты не видела мою спортивную рубашку?

Вернулся ее старший, Джейсон.

Мэнди быстро смахнула слезы и высморкалась.

— В твоей комнате! — крикнула она. — Висит на двери!

Топ-топ-топ — послышалось наверху, затем пауза и затем вновь: топ-топ-топ. Джейсон направлялся в ванную.

— Хочешь чаю? — крикнула Мэнди. — Есть сосиски!

— Нет! — последовал ответ. — Я сейчас ухожу. Вернусь поздно.

Хлопнула дверь ванной, щелкнула задвижка.

«Десять слов…» — подумала она, возвращаясь к раковине с грязной посудой. Это гораздо больше обычного.

Джейсон молчун, как и его отец. Когда с ним разговариваешь, он только хмыкает в ответ.

Мэнди представила себе их типичный разговор.

— Хороший был день, милый? — спрашивает она.

В ответ он кривится, пожимает плечами и хмыкает.

Или:

— Что нового в прессе, дорогой? Есть что-нибудь интересное? приветливо улыбаясь, спрашивает она.

В ответ дебильное выражение лица и вновь хмыканье.

И так изо дня в день. Неудивительно, что она разучилась разговаривать. Впрочем, нельзя сказать, что она когда-нибудь владела искусством беседы. Например, так, как, Анна. Беседовать у нее получается только с девчонками.

Только им она может сказать то, что думает.

Снова хлопнула входная дверь. Теперь это Люк. Долговязый и длинноволосый шестнадцатилетний юнец ворвался в кухню, бросил спортивную сумку в угол к посудомоечной машине и прямиком направился к холодильнику.

— Что, нельзя подождать? — Мэнди замахнулась на сына кухонным полотенцем.

— Нельзя, — буркнул он, схватил что-то съестное. — Убегаю.

— Где был? — спросила она, желая удержать сына хоть на минуту.

— На тренировке, — улыбнулся он и поцеловал ее в лоб. — И через минуту опять убегаю. Вот только переоденусь.

— Это не дом, а просто гостиница какая-то! — крикнула она ему вдогонку. — Никакого общения!

— Оно умерло! — крикнул Люк с лестничной площадки. — Арнольд Шварценеггер его изничтожил!

— Это точно, — пробормотала она себе под нос. Хотя вряд ли его, это самое общение, когда-нибудь ценили в их доме. Пит служит прекрасным примером для своих сыновей. Правда, им удается выудить из него гораздо больше, чем ей, — пусть даже это всего лишь разговор о футболе, гольфе или, к ужасу Мэнди, обмен информацией о скачках между Джейсоном и его отцом.

Опершись руками о край раковины, она посмотрела на раскинувшийся за окном сад и снова подумала о Джонатане — о его мускулистом теле и о том, что они творили с ним в то утро. При мысли об этом она вся затрепетала, внизу сразу все повлажнело. Да, он прекрасно знает, как ее ублажить. По правде говоря, ей не раз приходило в голову, что если бы она до встречи с Питом занималась любовью с кем-то вроде Джонатана, то все могло бы сложиться по-другому.

Она словно застыла в трансе, погрузившись в воспоминания.

— Ма-ам! — В комнату в расстегнутой рубашке вошел Джейсон, от него разило одеколоном. — Можешь дать десятку?

— Что ты сделал со своими волосами? — спросила она, глядя на его зачесанные назад блестящие волосы.

— Ой, мама, не заводись! — досадливо поморщился он, отстраняя ее руку.

— Слушай, вид у тебя как у настоящего жулика! Как у Аль Пачино в «Крестном отце»!

— Да перестань ты! — Он стал застегивать рубашку.

— И не задерживайся!

— Как тебе известно, мне восемнадцать лет. В моем возрасте ты уже вышла замуж.

— И не вспоминай! — несколько смягчившись, отозвалась она.

Достав из коробки десять фунтов, она протянула их сыну. Тот взял банкноту и радостно подмигнул матери.

Она принялась считать про себя. На счете «семь» входная дверь хлопнула.

Девушки…

Когда-нибудь он приведет одну из них домой. Как бы она его ни любила, ей жаль бедную телку — кто бы она ни была. Джейсон воистину сын своего отца.

Она огляделась по сторонам. «Вот царство, — подумала она, — которым я управляю… мойка, плита, микроволновая печь, посудомоечная машина и холодильник».

Может, и холодильника-то нет. Такое впечатление, что им владеет Люк.

А что будет, когда мальчики уйдут?

Она тряхнула головой, желая избавиться от страшной картины — они с Питом вдвоем в этом доме. «Пока нас не разлучит смерть…»